Государи и кочевники. Перелом - Валентин Фёдорович Рыбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну-ну, — вновь заговорил тоскливо Скобелев. — Такие умные рассуждения, хоть хватай кирку и беги копать арыки! Дурак ты, однако, доктор, раз не знаешь, что англичане за горами! Робертсы и Барроу мне спать не дают, не знаю, как их перехитрить и прежде них занять Ахал, а ты о них и не подозреваешь…
Похмыкав и повертев исписанные листки, Скобелев вновь взялся за чтение.
«…Вы спросите, что же конкретного я предлагаю? Спешу Удовлетворить ваше любопытство. Прежде всего — железная дорога. Не надо ее рассматривать как что-то особое. Ее собираются строить лишь силами военных батальонов: это излишняя осторожность. На строительство дороги надо пригласить всех туркмен, живущих в зоне стройки, а также тех, которые могут приехать издалека, в том числе и из Ахала. Но не только вести колею и носить шпалы смогут туркмены. Они могли бы заняться, под присмотром опытных инженеров, постройкой станций, мастерских и особенно водоемов. Туркмены — прекрасные умельцы по части сооружения колодцев. Кстати, земля здешняя богата подпочвенными водами. При наличии технических средств — буров, насосов и т. д. — можно поднять значительное количество воды, которой затем оросить огороды бедняков дехкан и вообще расширить их посевные угодья. С помощью техники можно также добывать нефть, которой, по рассказам туркмен, много у Балканских гор. А поскольку эти горы находятся в зоне железной дороги, то уже сейчас было бы целесообразным послать туда инженеров на предмет исследования недр…»
Скобелев не стал дальше читать, лишь взглянул на последние строки письма, в которых доктор просил Петрусевича переслать его записку в Петербург, в военно-ученый комитет генералу Обручеву.
— Я тебе перешлю! — зло посмеиваясь, сказал Скобелев, сунул листки в конверт, а затем — в полевую сумку. «Ясно, чьего ума дело, — подумал он и представил Обручева с его картами, схемами и расчетами на столе. — Реформатор, прости меня господи! Дореформировались. Сначала вместо корпусов — военные гимназии, вместо военных поселений — ополчения, а теперь мужиков надумали ввести в Государственную думу, иначе, мол, крестьянский лапоть раздавит империю. Либералами окружили себя всех мастей. И мне под нос сунули тухлого либералишку. Нет уж, распрекрасные реформаторы, не будет по-вашему. Скобелев пришел в Закаспий не землю сверлить да вспахивать, а воевать! Сохой да граблями славы не наживешь! Вот когда заговорят пушки — тогда о славе Скобелева вся Европа заговорит!»
Письмо Студитского вывело командующего из себя. До вечера он не смог успокоиться. То вставал и ходил по коврам, то ложился, чтобы уснуть, но опять вставал. А потом внезапно в небе загрохотал гром и хлынул ливень. Скобелев торопливо перекрестился, выглянул из кибитки и отпрянул: дождь был такой неимоверной силы, что казалось, небо с землей соединилось водопадом. Все было поглощено шумом дождя: даже не слышалось людских голосов. Но люди бегали возле палаток, садились на лошадей, тянули за недоуздки верблюдов.
Внезапно Скобелев ощутил воду под собой. Сначала она полилась под ковры, а потом по ним.
— Адъютант! — закричал Скобелев. — Эрдели, черт тебя побери, где тебя носит! Зови казаков ко мне!
Вскоре восьмикрылая кибитка командующего была окружена казаками. Они засуетились, вытаскивая ковры и прочую генеральскую утварь. Чуть было кибитку не сняли, но дождь вдруг перестал.
— Ладно, хорош, — сказал Скобелев и хотел было пойти к скакуну, который стоял за кибиткой, но сразу увяз чуть не по колено в грязи.
Тут только он вспомнил: ни в коем случае нельзя доверяться сухим такырам. Его еще смолоду этому учили, когда он возле Балхан с отрядом ходил. Но забыл Скобелев. Сейчас так хотелось ему найти виновника и выругать, но виноват был он сам. Сам приказал, не подумав: «Эристов, веди отряд на такыр, там заночуем!»
Весь оставшийся день и вечер отряд переселялся на твердое место, ближе к берегу. Скобелев командовал. Издали он увидел, как усаживают на верблюда графиню Милютину, и тихонько рассмеялся: «То-то же, сиятельная! Это тебе не царские будуары, это ее величество Каракумская пустыня!»
XXVII
В Кизыл-Арвате тоже прошел дождь. С гор по оврагу пронесся селевой поток и разлился по такырам. Спустя неделю после дождя предгорья зеленели ярче прежнего и в воздухе стоял аромат от диких степных трав.
Доктор с Худайберды объезжали предгорную равнину, где намеревались заложить русское поселение. Капитан, сидя на коне и держа на ладони планшетку, делал набросок плана будущего поселка. «Здесь поставим госпиталь, — размышлял он, делая отметки карандашом. — Здесь — церковь… Вот здесь — вокзал и станцию».
— Знаешь, Худайберды, — удрученно сказал он, — все хорошо, только беспокоит меня овраг. Не обойти его, не объехать. Тянется от самых гор до каракумских песков. Придется воздвигать мост.
— Мост водой может снести, — предостерег Худайберды. — Иногда с гор бывает столько воды, что всю равнину заливает. Овраг переполняется до краев.
— Но лучшего места для поселка я не вижу. Тут и ручей рядом, и глина для кирпича, да и ущелье с хорошим строительным камнем.
Разговаривая, они не заметили, как к ним приблизился ханский нукер и сказал: в крепость приехал какой-то человек от русских, хочет видеть Худайберды.
— Один? — спросил Студитский.
— Нет, с ним человек десять казаков, — отвечал нукер.
— Поедемте, примем гостя, доктор, — сказал Худайберды.
Пришпорив коней, они через полчаса достигли крепости и въехали в огромные, обитые железом ворота.
Гостем оказался чекишлярский пристав Караш. Он сидел на айване, в туркменском халате и тельпеке, пил чай. Если б не огромные усы пристава, Студитский не узнал бы его. До этого он видел Караша в сюртуке и мундире. Казаки тоже были в халатах и тельпеках и тоже занимались чаепитием, но сидели отдельно.
— Какими судьбами, Караш? — спросил Студитский. — И что означает твой маскарад? Где твой сюртук, мундир, погоны?
— Здравствуйте, доктор, здравствуйте, Худайберды, — встретил рукопожатием Караш капитана и хозяина крепости. — Не обессудьте, что без вас распорядился самоваром и чайником. Целый день был в дороге, устал изрядно. Да и казаки уморились без воды.
— Ай, не надо извиняться! — мягко возразил Худайберды. — Я каждому гостю рад. Но если приехал гость русский — у
