В русских и французских тюрьмах - Петр Кропоткин

Легко себе представить положение этих ссыльных, если мы вообразим студента, или девушку из хорошей семьи или искуссного рабочаго, привезенных жандармами в какой-нибудь городишко, насчитывающий всего сотню домов, жителями которого являются несколько десятков зырянских и русских охотников, два-три торговца мехами, священник и исправник. Хлеб страшно дорог; всякого рода товары, вроде сахара, чая, свечей, продаются чуть ли не на вес золота; о каком-нибудь заработке в городишке нечего и думать. Правительство выдает таким ссыльным от 4 до 8 руб. в месяц, причем выдача этой нищенской суммы прекращается, если ссыльный получит от родных или друзей хотя бы самую ничтожную сумму денег, напр. 10 руб. в течении года. Давать уроки – строго воспрещено, хотя бы даже детям станового или исправника. Большинство ссыльных из культурных классов не знают никакого ремесла. Найти же занятие в какой-нибудь конторе или частном предприятии, если таковые находятся в городишке, совершенно невозможно.

«Мы боимся давать им занятия», – писал Енисейский корреспондент «Русского Курьера», – «в виду того, что мы сами можем за это попасть под надзор полиции… Достаточно встретиться с административно-ссыльным или обменяться с ним несколькими словами, чтобы, в свою очередь, попасть в число подозрительных…

Глава одной торговой фирмы заставил недавно своих приказчиков подписать условие, в котором они обязываются не заводить знакомства с „политическими“ и даже не здороваться с ними при случайной встрече на улице».

Более того, в 1880 г. нам пришлось читать в русских газетах, что министр финансов сделал предложение «о разрешении уголовным и политическим административно-ссыльным заниматься всякого рода ремеслами, с разрешение генерал-губернатора, причем такое разрешение должно быть испрашиваемо в каждом отдельном случае». Я не знаю, был ли этот план приведен в исполнение, но мне известно, что еще недавно занятие почти всеми видами ремесла воспрещалось административно-ссыльным, не говоря уже о том, что во многих случаях занятие известного рода ремеслами прямо-таки невозможно, в виду того, что административно-ссыльным воспрещается отлучка из города даже на несколько часов. После всего вышесказанного нужно ли говорить об ужасной невообразимой нищете, в которой приходится ссыльным влачить жизнь? – «Без одежи, без сапогов, без каких-либо занятий, ютясь в крохотных нездоровых избушках, они в большинстве случаев умирают от чахотки», – сообщалось в «Голосе» (2 февраля, 1881 г.). «Наши административные ссыльные буквально голодают. Некоторые из них, не имея квартир, устроились в подполье под колокольней», – писал другой корреспондент. «Административная ссылка, проще говоря, сводится к убийству путем голодание», – таково было мнение русской прессы, когда она имела возможность высказаться по этому вопросу. «Это – приговор к медленной, но верной смерти», – писал по тому же поводу «Голос».

И все же нищета не является наиболее острым в ряду бедствий, постигающих административно-ссыльного. Местное начальство обращается с ними самым возмутительным образом. За помещение сведение в газетах об их положении ссыльные переводятся в отдаленнейшие места Восточной Сибири. Молодым девушкам, сосланным в Каргополь, приходится принимать ночные визиты пьяных местных властей, силою врывающихся в их комнаты под предлогом, что власти имеют право посещать ссыльных во всякое время дня и ночи. В другой местности полицейский чиновник требует от политических ссыльных девушек являться каждую неделю в полицейский участок для «освидетельствование, совместно с проститутками», и т. д.; и т. д.[38].

Если таково положение ссыльных в менее отдаленных частях России и Сибири, можно себе представить, каково оно в таких местностях, как Олекминск, Верхоянск или Нижне-Колымск, деревушка, лежащая у устья Колымы за 68° широты и имеющая лишь 190 жителей. Во всех этих деревушках, состоящих нередко всего из нескольких домов, живут ссыльные, мученики, заживо-погребенные в них за то, что правительство не смогло выставить против них никакого серьезного обвинение. Пространствовавши целые месяцы по покрытым снегом горам, по замерзшим рекам, по тундрам, они заточены в эти деревушки, где прозябают лишь несколько полуголодных людей, промышляющих охотой. Не ограничиваясь ссылкой в такие, казалось бы, достаточно глухия и угрюмые местности, правительство – как ни трудно этому поверить – высылает некоторых административно-ссыльных в Якутские улусы, где им приходится жить в юртах, вместе с якутами, нередко страдающими самыми отвратительными накожными болезнями. «Мы живем во мраке», – писал один из них своим друзьям, воспользовавшись поездкой охотника в Верхоянск, откуда письму пришлось путешествовать 10 месяцев, пока оно достигло Олекминска, – «мы живем во мраке и зажигаем свечи лишь на 1 1/2 часа в день; они стоят черезчур дорого. Хлеба совсем нет и мы питаемся рыбой. Мяса не достать ни за какую цену». Другой писал: «Пишу вам, страдая от мучительных болей, вследствие воспаление надкостной плевы… Я просился в госпиталь, но безуспешно. Не знаю, долго ли продолжатся мои мучение; единственное мое желание теперь как-нибудь избавиться от этой боли. Нам не позволяют видаться друг с другом, хотя мы живем всего на расстоянии около 5 верст. Казна отпускает нам 4 руб. 50 коп. – в месяц». Третий ссыльный писал около того же времени: «Спасибо вам, дорогие друзья, за газеты, но, к сожалению, не могу читать их: нет свечей и негде купить их. Моя цынга прогрессирует и так как нет надежды на перевод, я надеюсь умереть в течении этой зимы».

«Надеюсь умереть в течении этой зимы!» – такова единственная надежда, которую может питать ссыльный, попавший в Якутский улус под 68° широты!

Читая подобные письма, мы снова переносимся в XVII столетие и, кажется, слышим опять снова протопопа Аввакума: «а я остался здесь в холодном срубе, а позднее с грязными тунгузами, как хороший пёс, лежа на соломе; когда покормят меня, а когда и забудут». И, подобно жене Аввакума, мы спрашиваем снова и снова: «Долго ли муки сея будет». Со времени эпизода с Аввакумом прошли века; в продолжении целаго столетия мы слышали патетические декламации о прогрессе и гуманитарных принципах и все это лишь для того, чтобы ему возвратиться к тому же самому пункту, возвратиться к тому времени, когда московские цари, по нашептыванием приближенных бояр, посылали своих врагов умирать в тундрах.

А на вопрос Аввакумовой жены, повторяемый снова и снова по всему пространству Сибири, у нас имеется лишь один ответ: никакая частичная реформа, никакая замена одних людей другими не смогут улучшить этого ужасающего положение вещей; его может изменить лишь полное изменение всех основных условий русской жизни.

Глава VI Ссылка на Сахалин

На севере Тихаго Океана, вблизи берегов русской Манджурии, лежит большой остров, по величине один из самых обширных островов мира, но его положение вдали от морских путей, дикость его природы, бесплодие почвы и трудность доступа к нему были причиной того, что вплоть до прошлаго столетия на него не обращали никакого внимание, рассматривая его, как полуостров. Мало есть мест на всем пространстве Российской империи хуже острова Сахалина; а потому туда и ссылает нынче русское правительство уголовных каторжан.

При ссылке в Сибирь всегда имелась в виду троякая цель: избавиться от накопление преступных элементов в России, при наименьших расходах со стороны казны; снабдить рудники дешевыми рабочими и, наконец, колонизовать Сибирь. В течении многих лет предполагалось, что вышеуказанная цель достигается; эта иллюзия могла держаться лишь, пока мнение самих сибиряков доходило до Петербурга при помощи губернаторов, назначаемых в том же Петербурге. Но в течении последних 20 лет сделалось все более и более затруднительным заглушить независимые мнение, как самих сибиряков, так и вообще людей, знакомых с действительным положением вопроса о ссылке; возникла целая литература, безжалостно разрушавшая бюрократические иллюзии. Петербургское правительство вынуждено было заняться расследованием вопроса о ссылке и о её конечных результатах и это расследование вполне подтвердило мнение людей, занимавшихся изучением этого вопроса по собственному почину.

Оказывалось, прежде всего, что если кабинет действительно имеет дешевых рабочих в лице ссыльно-каторжных, добывающих золото и серебро из рудников, то эта дешевизна достигается путем совершенного презрение к ценности человеческой жизни. Необычайно высокий процент смертности среди каторжан, работавших в этих рудниках, возмущал общественную совесть. Если 20 лет тому назад возможно было замучивать до смерти на работе, с целью добыть такое количество золота, какое предписывалось из Петербурга; если каторжан можно было заставлять работать сверх сил и в тоже время голодать, вследствие чего они умирали сотнями в течении одного лета и никто не смел пикнуть ни слова об этих зверствах, – это стало невозможным, когда подобные факты сделались общеизвестными. Со времени открытия водного пути по Амуру, императорские золотые рудники на Каре и серебряные – на Газимуре не были уже более где-то на краю света. Предполагаемая дешевизна труда, при более детальном исследовании, также оказывалась обманчивой: хотя кабинет платил каторжанам за работу гроши, но транспортировка арестантов из России, страшная смертность, господствующая среди них, масса беглецов, бродивших по всей Сибири, необходимость содержание громадной администрации, а равным образом – солдат и казаков, все это ложилось таким тяжелым бременем на Россию и Сибирь, что страна, чтобы избавиться от этого бремени, несомненно с охотой поднесла бы кабинету сумму в два раза превосходящую ту, которая добывалась в его рудниках путем «дешевого» арестантского труда.