Небесный шторм - Сергей Зверев

Последующие несколько секунд Жаклин летала по спальне, как горлица, не понимая, что она делает. В теле была необычайная легкость, голова решительно не работала. Потом она встала. А что такое «сообщить ВСЕМ»? Она усиленно стала растирать виски. Радио, телевидение, Интернет? И вдруг пронзительная мысль: а ведь ее домашний телефон (да, собственно, и сотовый) прослушивается военной контрразведкой! Как пить дать прослушивается! Она не очень умная женщина – она всего лишь аптекарь-домохозяйка, отнюдь не отчаянная – но ведь не до такой же степени! Эти черти обязательно примчатся! Одним махом она скинула сорочку, стала втискиваться в джинсы, судорожно подпрыгивая. К черту белье! Выхватила из шкафа первую попавшуюся блузку, застегивала ее одной рукой, другой отстукивала номер няни Марселя. Машинально глянула на часы: пять часов утра, ну, ничего себе…

– Гвинет, милая… – зачастила она, когда отозвались на том конце. – Это Жаклин, прости, все понимаю… прошу тебя, приди сейчас, посиди с Марселем, мне нужно бежать… Умоляю, заплачу в тройном размере. Ничего не спрашивай, это связано с Шарлем, я просто понятия не имею, когда вернусь… Давай быстрее, уже бегу, ключ у тебя есть…

Она швырнула трубку и похолодела: в прихожей забился требовательный звонок. Явились, демоны! Как бы не так, сегодня она им не дастся! Во имя всего святого, что у нее осталось в жизни! Она подлетела к окну, отомкнула задвижки, и две тяжелые конструкции, покачиваясь, расползлись. Она перекатилась через подоконник и свалилась на щебеночную дорожку, опоясывающую дом. За углом уже топали – некто отправился на перехват, догадываясь, что рыбка может улизнуть из аквариума. Жаклин, пригнувшись, юркнула между сонными кустами, обогнула альпийскую горку, чуть не споткнувшись о пожарную машину, брошенную Марселем, заметалась, не зная, куда бежать. Но нет, она не дура! Если прямо, то лужайка, косогор, за ним ограда – смешная такая, высотой в пятнадцать дюймов – и дорога в просторы предместья Сен-Сипрьен… Понятно, что туда она и кинется. Пусть ищут. А она пойдет другим путем. Жаклин побежала в другую сторону, спряталась за деревом. Преследователь нешуточной массой вонзился в альпийскую горку, ободрал ногу, ругаясь, спрыгнул вниз… и замечательно поскользнулся на пожарной машине! Жаклин едва не зааплодировала. Работник контрразведки проделал цирковой кульбит, грохнулся хребтом, но оказался живуч: поднялся и, прихрамывая, стал спускаться по косогору…

Она вбежала на соседский участок – как хорошо, что у разведенки Жюли нет собаки! А за истоптанные цветы уж как-нибудь ответит. Она взбежала на крыльцо, стала звонить и звонила, пока за занавесками не зашлепали тапочки. Отворилась дверь, и долговязый нос соседки, увенчанный очками, подслеповато уперся ей в лоб.

– Жаклин, ты спятила? – простодушно поинтересовалась Жюли.

– Извинения потом, хорошо, дорогая? – зашептала Жаклин, вталкивая соседку в дом. Закрыла дверь и вцепилась в нее клещами. Она повествовала сбивчиво, сумбурно, прыгала с пятого на десятое, просила, требовала, умоляла не считать ее сумасшедшей. Ведь у соседки брат Людовик работает оператором на местной телестудии, разве нет? Она может с ним сейчас связаться? А брат, который проснется, может связаться со своим начальством? Ведь это только в первую минуту неприятно, а потом – такая, прости боже, сенсация, за которую и трех часов, выброшенных из мира Морфея, не жалко! Заштатная провинциальная студия прославится на весь мир! А заодно со студией прославится Людовик! А заодно с Людовиком Жюли – она ведь хочет на старости лет прославиться и выйти, наконец, замуж?! Соседка таращилась на нее, открыв рот, потом набрала номер, подняла с постели брата. Жаклин вырвала трубку, стала что-то говорить – ей казалось, что она говорит связно. Это было не так, но абонент на другом конце схватил суть. Сообщил, что понял, и повесил трубку. Жаклин запрыгала, как кенгуру, вокруг телефона. Кинулась к окну: ее дом был погружен в предутреннюю серость, оттуда доносились недовольные голоса, гневно вопила няня Гвинет – умница, примчалась уже!

Телефон зазвонил через несколько минут. Они схватились с Жюли за обладание трубкой; Жаклин оказалась сильнее.

– Это Жаклин Бурнье? – прозвучал деловитый мужской голос.

– Да!

– Не надо кричать, я вас прекрасно слышу. С вами говорит Франсуа Верден, я владелец телестудии «Канал Четыре Плюс». Давайте не пороть горячку, мадам, наберитесь терпения, соберитесь с духом и постарайтесь в ближайшие две минуты внятно изложить, что там с вами и вашим мужем произошло.

Она изложила! Всё, и даже больше. Она не нервничала, она была собрана и частично в своем уме. Абонент лихорадочно переваривал услышанное. Новость была просто убивающая.

– Вы сказали, что спецслужбы вынесли вам предупреждение…

– Но не ВАМ ЖЕ! – взорвалась Жаклин. – У нас свободная пресса или мы уже в Ливии живем? Да, меня предупредили, чтобы я не совала свой нос не в свое дело. Во-первых, это мое дело! Во-вторых, я не уверена, что у этих людей были законные основания утаивать информацию, касающуюся жизней многих наших соотечественников. В-третьих – лично вашей студии, месье Верден, я уверена, никаких предупреждений не было, и вы можете вести себя так, как подсказывают вам совесть и профессиональная интуиция. Закон… господи, как это сказать?.. не имеет… заднего числа?

– Обратной силы, – подсказал Верден. – Хорошо, мадам, вы меня убедили. Если не возражаете, мы запишем ваше заявление для утреннего выпуска новостей. В эфир оно пойдет через два с половиной часа – увы, придется подождать. Вы сами приедете на студию или за вами прислать машину?

– Пришлите машину… – Жаклин обмякла, ноги подкосились. – И звено истребителей для прикрытия, пожалуйста… А то я сама из этого болота уже не выберусь…

Это было непростое утро. Жаклин воевала с туманом в голове. Закрытый микроавтобус местной телекомпании прибыл без опоздания, встав за полквартала. Жюли решительно заявила, что Жаклин она не бросит, та сама не своя, да и ей самой не повредит толика популярности, вывела ее из дома задней аллеей. Они бежали, словно им в спины целилась рота автоматчиков. Телевизионщики оказались самые настоящие, ехали окольными путями. Туман перед глазами густел и клубился. Жаклин отключалась. Заботливые руки совали ей стаканчик с крепким кофе, она пила, кашляя и захлебываясь. Задняя дверь в приземистое здание телестудии, ее окружали незнакомые люди, вели по лестницам. Не отставала соседка, кого-то расталкивала, кого-то обкладывала крепкими выражениями – она возомнила себя то ли телохранительницей, то ли продюсером Жаклин. Ей жал руку и участливо справлялся о самочувствии очкастый господин в дорогом костюме, представившийся Франсуа Верденом, кричал, что грим не нужен, достаточно расчески, все просто идеально, все должно быть непринужденно и как есть – дабы воззвать к сердцам и душам соотечественников всей этой небрежной непосредственностью! Разорялся, что все должно было быть готово полчаса назад, а не через минуту, что-то вкрадчиво вещал на ходу Жаклин, но она уже не вникала, и он в итоге махнул рукой – действительно, пусть будет как есть, хватит уже тесниться в рамках форматов и нелепых ограничений! Взволнованные люди за кадром, софит в лицо, недоуменный голос: «Месье Верден, вы уверены, что не нужна подготовка? Камера, мотор! Вы в эфире, мадам Бурнье, ну, скажите же, наконец, хоть что-нибудь!»

Ее голос дрожал от волнения, слова слетали с трудом. Но по мере выступления она успокаивалась, голос креп. Жаклин говорила о пропавшем муже, о том, что спецслужбы запретили ей муссировать эту тему. О том, что вся армада, отправившаяся бомбить военные объекты, была уничтожена ливийцами, летчики в плену, двое погибли – она назвала их имена, оговорившись, что всего лишь транслирует слова мужа, возможно, это не так, пусть у близких останется надежда. Она обращалась к правительству Франции, к руководству НАТО – открыть завесу тайны, потребовать возврата летчиков, объяснить, как такое могло случиться. Она диктовала цифры: номер телефона, с которого звонил ей муж, хотя вот этого можно было и не делать, сообщила район, в котором удерживаются пленники, упомянула школу. Она улавливала из полумрака восхищенные мужские взгляды, видела, как в ужасе смотрит на нее и хватается за голову соседка Жюли. Поначалу Жаклин не понимала, а потом дошло, но было поздно: она выступала без нательного белья, в прозрачной блузке, выхваченной из шкафа – сквозь которую просвечивало все на свете, а особо пикантно выглядели кофейные пятна!

Где-то на этом месте Жаклин сползла в обморок и не слышала аплодисментов в свой адрес, слов в эфире осмелевшего Вердена о «мужественной и самоотверженной женщине». В машине на обратном пути она пришла в себя – после того как Жюли сунула ей под нос пузырек с нашатырем и похвалилась, что после прошлогоднего инцидента с бродячим псом, забредшим по ошибке на ее участок, она постоянно носит эту гадость с собой. Как понюхать нашатырь после того, как ты уже в обмороке, Жюли не рассказала. На подъезде к дому Жаклин поджидало еще одно потрясение. Вся ее лужайка и подходы к дому были оккупированы пишущими и снимающими журналистами! Вот это оперативность! Народ толкался, давя ее газоны! Сигналили машины, желающие проехать через этот Вавилон. Из окна свесилась няня Гвинет и кого-то посылала открытым текстом, грозя кулачком. Потрясающая самоотдача в неполные семнадцать лет! Было слышно, как в доме хнычет Марсель, не избалованный до сегодняшнего дня вниманием ведущих мировых информагентств. Толпа, громыхая камерами и диктофонами, бросилась к подъезжающей машине.