Белая лебеда - Анатолий Занин

Эх, ты, Дергач, говорю, так тебя и разэтак! Секретарь вдруг просит меня показать билет. Плачу я взносы аль нет? И я, старая дурья голова, отдал ему свой партбилет. А мне его на подпольном собрании вручали в девятьсот тринадцатом.

Ну, секретарь положил мой билет в карман себе и сказал, чтобы я через неделю на бюро пришел. А там решат, вернуть билет или совсем отберут… Дергачев аж засмеялся от радости и сказал, чтобы я подумал, кого защищаю. Вот припадочный! Я и тут не удержался. А ты, говорю, и есть враг народа. Он так и застыл с открытым ртом. В дверях оглянулся, а он все зевает, никак рот не может закрыть…

— Как же теперь, Авдеич? — спросила мама.

— Не пойду я на ихнее бюро… Все одно исключат. Дергачева боятся. Никак не пойму, почему все так обернулось? Пусть уж без меня… Я ить не совладаю с собой и задушу Дергача… Да, ладноть! Не может быть, чтобы вот такие навсегда власть забрали… Только ты, мать, пока никому про этакое… Может, и вернут билет… Не сейчас, нет… Чуток погодя… Вот положение… Неужто Сталин ничего не знает? Или оморочили его? А может, оппортунистов опасается? Но ить всех расколотили?.. Троцкого эвон когда выгнали… Или несогласные с ним есть, вот он и давит, а на местах перегибають?

Ить только сказать, что Бухарин и Зиновьев переворот задумали, а как там на самом деле-то?..

Вот так все было! Отец ничего не сказал мне, когда я уходил на войну. Но никакие Дергачевы не помешали ему умереть убежденным коммунистом. У нас в семье многие коммунисты. И братья и сестры, и жены братьев, и мужья сестер. А потом их дети вступали в партию. Мама тоже считала себя коммунисткой, хотя и не имела партийного билета.

Когда Степанов Петька женился, то его жену Настю пригласили к нам на семейный совет. И Степан не возражал, был доволен, что через месяц невестка подала заявление в партбюро конторы «Новой».

Как-то за обедом говорили о разгроме немцев под Москвой, и Анна неожиданно спросила, почему я не в партии?

— Рано еще… — пробормотал я, — может, еще и не примут…

— Это кого не примуть? Кондырева? — строго спросил отец.

— Он на сундуке хочет отсидеться, — засмеялась Алина.

Я как раз и сидел на сундуке. Зина ехидно поддакнула:

— Он стихи пишет… Совсем свихнулся! Ха-ха-ха!..

— Негоже, сынок, в такую годину оставаться в стороне, — сказала мама. — Ить на войну пойдешь… Божечка, сохрани моего любимого сына…

На другой день я подал заявление, и вскоре кандидатский билет мне вручил секретарь парторганизации хлебозавода, слесарь Молоканов.

— Мы с твоим батькой в одном окопе от казаков отбивались, — сказал он. — Ох и ловко он из пулемета стреляет. Так что не опозорь отца, Кольча.

11

В Ростов мы с Егоркой прилетели на «ТУ-154». Егорка важничал, с серьезным видом листал журналы и пытался поразить меня знанием устройства воздушного лайнера. Мне не нравилась эта его самоуверенность. Началось недавно, но уже тревожило. Сначала удивила легкость, с какой он обвинял меня в невежестве. Я вознамерился доказать, что у нас еще вполне сносный телевизор.

— Ничего ты не понимаешь, дедушка! — запальчиво перебил Егорка. — Цвет — это дополнительная информация! Алевтина Федоровна все время говорит об этом…

И что это за Алевтина Федоровна? — не без досады подумал я тогда, сходил в школу и познакомился с ней. Признаться, давно нужно было это сделать.

— Если не купишь, — категорически заявил внук, — первенство мира по хоккею буду смотреть у Славки!

Пришлось купить. А старый я взгромоздил на кухонный шкаф и смотрел зарубежную хронику, если она совпадала с мультиками.

Мне припоминается случай из детства. Володя принес домой радионаушник, и мы всей семьей сгрудились, упивались неясными и оттого будто бы магическими звуками, похожими скорее на обычный шум, чем на музыку.

Но жизнь идет вперед. Недавно я был в театре и впервые почему-то обратил внимание на то, как прекрасно одеты наши девушки и парни, и опять вспомнилось: я донашивал Володины рубахи и штаны, наши знакомые девушки ходили в выцветших футболках, а с ними под руку щеголяли чубастые парни в длиннополых пиджаках с отцовского плеча. Вспоминается, как Аля с радостью натягивала на себя юбку, сшитую из черного чехла от ножной швейной машинки. Этот чехол мама случайно купила на толкучке.

Да, сегодняшние молодые люди не знают ни голода, ни холода, им подавай импортные джинсы, электронные синтезаторы и рок-музыку. И все же… Они родились уже после Хиросимы…

Нахмурившись, смотрит Егорка на ядерный гриб, который нет-нет, да и покажут по телевизору, и спрашивает, есть ли у американского президента внуки. А недавно у него вырвалось: «Дедушка, почему же вы допустили размножение атомных бомб?»

Это наша беда, да и вина тоже…

В Ростове мы пересели на «Ан-2», и, когда под крыльями потянулись скошенные поля и змейки-дороги, перерезающие холмы и балки, у меня защемило сердце.

В детстве я выходил за поселок, взбирался на курган, что возвышался неподалеку, и смотрел в степную даль. Особенно степь мила сердцу весной, когда в низинах, под крутыми склонами еще лежит снег, а из-под него журчит ручеек, только-только пробивается нежная зеленая травка на пригорках, а в небе уже заливаются жаворонки.

Сейчас же степь распахана и засеяна, пшеница и овес подступили к терриконам и домам поселка. К Дону тоже не то что не подъедешь на машине, а не подступишься. Его берега огорожены высоким штакетником или железной сеткой, кругом дачи, пионерские лагеря, дома отдыха, пляжи, турбазы, санатории и пансионаты. А если и подберешься к реке, то не походишь босиком по горячему песочку, как бывало в детстве. Всюду осколки бутылок, пустые консервные банки, обрывки полиэтиленовых мешочков. Года четыре назад я отважился искупаться в Дону — порезал ногу и вылез из воды в масляных разводах.

«Ан-2», как стрекоза, опустился на зеленое поле и подкатил к небольшому одноэтажному зданию аэропорта, полузакрытому от глаз тополями и акациями. За невысокой железной оградой стояли старенькие Анна и Григорий. Егорка звал их бабушкой и дедушкой, а мою маму — бабой Машей.

— Егорка, — сквозь слезы говорила Анна, целуя племянника. — Как быстро растешь! Какой же ты класс окончил? Шестой?

И мы пошли к поселку по старой тополиной аллее. Дом Анны и Григория весело выглядывал широкими окнами с голубыми ставнями из-за курчавых абрикосовых деревьев.

Сколько раз за свою жизнь я возвращался домой!

Но никогда не забыть того приезда из Ростова!

В воскресенье я приехал ночным. Мама, отец и Зина жили тогда у Анны. Старый Слюсарев помер, а женщина, с которой он доживал, тоже уже старуха, ушла к сестре. Старый дом пустовал. Григорий нанял плотников и перекрыл крышу, оштукатурил стены снаружи, обнес двор красивым штакетным забором, провел водопровод, в пристройке поставил «титан» и ванну. Анна с удовольствием поселилась в своем доме. Надоело скитаться по казенным квартирам шахтерских поселков, затерявшихся в степи. Григорий работал начальником «Горняка-1».

Отец устроился сторожем на водокачке, километрах в десяти от поселка. Он жил там неделями и домой наведывался по воскресеньям за харчами помочь маме в огороде и в саду. Мама копалась на грядках, поливала вечерами помидоры и картофель, варила варенье; не забывала покормить кур, собаку и кошку, следила за индюшками, вышагивающими в переулке, заросшем лебедой. Была такая примета: если во дворе колгочит индюк, значит, в доме спокойствие и достаток.

Не могла она сидеть без дела, хотя иной раз и жаловалась, что за многие годы ни разу не выспалась вдоволь. Ноги у нее день и ночь ломит и голова гудом гудит, а руки по самые локти так и ноют.

Мама любила вспоминать молодость, как они жили в селе под Полтавой, как в лунные ночи ходила она с подружками к речке, сидели на крутом берегу и пели о желанных казачка́х, которые вот-вот должны объявиться…

Алина с мужем и дочкой Томочкой, как и Слюсаревы, вернулись из Краснодона и жили в нашем доме.

Я уже два раза сбегал в магазин, а женщины все мудровали над столом и будто не замечали, как нудится и тяжело вздыхает Григорий.

Павел Толмачев, муж Алины, ходил с отцом по саду и все удивлялся, что яблоки, как налитые и без червей. Сам же запустил наш старый чудесный сад. Одни деревья засохли, а с других плоды опадают не созрев.

Павел работал бухгалтером на шахте и не раз говорил отцу, что навел там финансовый порядок, а то ведь как было? Что Слюсарев захотел…

— Ну и трепач ты, Пашка, — усмехнулся отец. — Что я, Григория не знаю? В свово отца Слюсаря пошел… Голова! Он же с тобой по-хорошему… И не думай, что ежели ты член семьи, так он поблажку даеть…

— И когда он таким был? — Павел хитровато улыбнулся. — Счас разбаловался… Как же! Шишка на ровном месте!..