Поручик Ржевский или Любовь по-гусарски - Сергей Николаевич Ульев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тпрфрю — у — у… тпрфрю — у — у… — отзывался организм Лейкина на каждый такой удар.
За соседними столами уже начали оглядываться и принюхиваться. И в каждой пьяной роже легко угадывался потомок Стеньки Разина. Ржевский понял, что драки не миновать. Но драться на трезвую голову было не в его правилах. Он сел за стол, под которым неожиданно прекратилась пальба, и сказал трактирщику:
— Ну-ка, любезный, обслужи гусара.
— Чего прикажете, ваше благородие?
— Стопку водки, стакан вина. И соленый огурец.
— Два огурца? — услужливо заметил Лука Фомич.
— Один.
— А чем же их благородие, которое под столом, закусывать будет?
— Болван! — сказал Ржевский. — Вино и водка — это все мне. Меня одна водка не берет, хоть ведро выпей.
— Сейчас все будет, ваше благородие.
Трактирщик побежал за спиртным. Поручик глянул под стол.
Лейкин перевернулся на живот, уткнувшись носом в отнятый у трактирщика сапог. Теперь ему снилась Клавдия Васильевна. Она сидела на подоконнике и заплетала себе косу. Она была совсем голая и бесстыдно ему подмигивала. Он подошел к ней, взял на руки и понес к дивану. Но Клавдия Васильевна оказалась почему-то такой увесистой, куда тяжелее, чем наяву.
«Клава, золотце, почему ты такая тяжелая?» — хотел было спросить Лейкин, но она как бы уже угадала его мысли и пробасила ему нежным голосом: «Какая я тебе Клава, золотце?! Я фельдмаршал Кутузов!»
— Тпрфрю — у — у… — вырвалось из — под Лейкина. — Тпрфрю — у — у-ить!
— Три тысячи чертей! — крякнул Ржевский. — Что это на него сегодня нашло?
Два мужика за соседним столом угрюмо привстали. Тот, что был пониже, цыкнул зубом, сплюнул на пол и сказал, обращаясь к Ржевскому:
— Ваше благородие, мы люди простые, штатские. И защитников отечества своего мы уважаем. Но нам обидно видеть, как ваш сослуживец портит нам тут именины своим, простите, пердежом.
— Унесите его отсюдова подобру — поздорову, пока я ему кишки не выпустил, — прохрипел второй мужик, что выглядел повыше и покрепче первого. И показал из — под полы поручику длинный нож.
— Ну зачем ты так, Вася, — с укоризной сказал ему его вежливый приятель, но было поздно.
Поручик Ржевский вскочил, гневно зашевелив усами.
— Молчать! Вы, пьяный сброд! — заорал он. — У человека констипасьон,[16] а вы скандалить вздумали?! Мерзавцы!! Да я… да я вас… Фомич, где ты, сукин сын?
— Я здесь, ваше благородие, — подскочил к нему трактирщик с подносом, на котором дребезжали два стакана и катался мокрый огурец. — Ваш заказ.
Ржевский взял в левую руку стакан с вином, в правую стакан с водкой.
— Ну, мерзавцы, сейчас я вам покажу, — сказал он мужикам. — За Его Величество Александра Павловича! — Он залпом осушил водку. — За Ее Величество Елизавету Алексеевну! — Он залпом выпил вино и громко захрустел огурцом. — Сейчас, мерзавцы, вы у меня получите.
— Да, барин, мы чего… мы так… — забормотал мужик, что пониже.
— Сейчас, сейчас, — приговаривал Ржевский, доедая огурец.
Потом бросил огрызок трактирщику на поднос и выхватил из ножен саблю.
— Пор — р — рублю!! — заорал он не своим голосом.
— Я же говорил тебе, Вася, «зажми ноздри», — простонал низенький мужичок, подталкивая своего приятеля к выходу. — А ты все «кишки», «кишки»…
Но Ржевский, резво перепрыгнув через несколько столов, отрезал им все пути к отступлению.
В трактире повисла тревожная тишина. Все, кто еще был в состоянии держать голову, во все глаза уставились на разгоряченного гусара, лихо размахивающего сверкающей саблей.
Два несчастных мужика застыли в пяти шагах от Ржевского, не зная, куда бежать. Их разделяло два стола. Первый стол был пуст, за вторым безмятежно дрых пьяный поп. Перед его носом стояла пустая бутыль.
— Смотрите, сучьи дети!
Ржевский рубанул саблей, и от бутылки в один миг слетело горлышко, причем сама она даже не покачнулась.
Мужики попятились.
— Ма — ма ро — одная! — заголосил вдруг низенький, и в штанах у него затрещало. — Убивают!
Ржевский хватил саблей по пустому столу. Стол переломился пополам.
— Ага — ха — ха — ха! — торжествовал поручик, приближаясь к мужикам. — Видали, мерзавцы!
— Отче наш, — забормотал мужик, который еще недавно грозился ножом, а теперь совсем сник. — Ежи си на небеси…
— Иже еси на небесех, дурак! — сквозь дрему поправил поп, сползая со стула. — Язычники — и — и…
— Помилуй мя, грешного.
— Да святится имя твое, — подхватил низенький, пятясь от наступающего Ржевского.
— Куда же вы, засранцы? — подзадоривал их поручик. — как оскорбить гусара — нате вам, пожалуйста, а как ответ держать сразу к Господу Богу под подол?
Мужики, спотыкаясь, бросились к раскрытому окну. Но тут из — под стола вылез пробудившийся от шума Лейкин. Он едва держался на ногах, и ничего ровным счетом не соображал. Его туманый взор остановился на Ржевском, но Лейкин его не узнал. Зато он хорошо видел простых русских мужиков, которых гнал на него поручик.
— Француз?! — воскликнул ротмистр, целясь в Ржевского из сапога. — Русских з-забижать?! Не п-позволю! Я тебе покажу парлэ ву франсэ. Пуф! Пуф! — шлепнул губами Лейкин, потом с досадой посмотрел на сапог. — Не стреляет… А ладно, и так сойдет. По ко — о — ням! В ата — а — ку!
Пробежав мимо оторопевших мужиков, Лейкин замахнулся на Ржевского сапогом. Трактирщик зажмурился.
Поручик проткнул сапог саблей и заключил ротмистра в объятия.
— Победа, Семен Петрович! Француз бежал.
— Бежал? — с сомнением повторил Лейкин, вглядываясь в расплывающиеся у него перед глазами черты. — А вы кто такой?
— Поручик Ржевский.
— Парлэ ву франсэ?
— Уи.
— Этву марье?
— Жё сюи сэлибатэр.
— Авэ ву дэ занфан?
— Уи.
— Бьен. Комбьен?
— А черт их знает.
— Бон идэ! Парлэ ву рюс?
— А как же.
— Вы — Ржевский, — заключил Лейкин. — Я вас узнал. — Он с удивлением взглянул на то, что продолжал крепко сжимать в руке. — Зачем вы зарезали мой сапог?
— Это не ваш сапог, а трактирщика.
Ротмистр брезгливо запустил сапогом в Луку Фомича.
— Свинья. Сапогами офицеров кормишь?! — Лейкин повис на Ржевском. — Пойдемте отсюда, поручик. В подобных местах меня всегда тошнит.
Он сделал попытку взобраться на подоконник, но Ржевский его не пустил.
— Куда вы без парашюта, господин ротмистр? Расшибетесь.
— Нельзя, значит, нельзя, — флегматично рассудил Лейкин.
И они вышли
