Прямой наводкой по врагу - Исаак Кобылянский

Наступление продолжало медленно развиваться, наш полк продвигался, но потери были немалыми. Через неделю после прорыва фронт остановился, чувствовалось, что сопротивление немцев стало более организованным. Батальон, которому был придан мой взвод (состоявший из одного орудия, второе было на ремонте), закрепился в подсолнухах на пологой высотке. Здесь же, метрах в ста от наших, окопались немцы. Когда стемнело, вместе с командиром орудия Тетюковым отправились выбрать позицию для пушки. Уже на склоне высоты, совсем немного не добравшись до батальона, мы неожиданно попали под залп родной «катюши» — многоствольного реактивного миномета. Это было ужасно: вокруг нас в течение минуты одна за другой рвались мины большого калибра. Не сразу отдышались и пришли в себя. Теперь показались вполне правдоподобными газетные сообщения о случаях, когда немецкие солдаты, побывавшие под обстрелом «катюш», сходили с ума. На командном пункте батальона, куда мы пришли через несколько минут, все еще возмущались: какой это негодяй так напутал, что мины не долетели до немецких траншей на целых полкилометра?!

Согласовав с командиром батальона место расположения пушки, метрах в ста за траншеями пехотинцев, я отправил Тетюкова за орудием и расчетом, велел прихватить и повозку со снарядами. Через час все они прибыли, и мы приступили к привычным земляным работам. Ночь была лунная, так что все было готово задолго до рассвета. Телефонист Николай Назаренко подключил мой аппарат к линии связи батальона. Передок орудия с уцелевшей парой коренных поместили у развалин кирпичного сарая на склоне высоты. Утро было довольно спокойным, шла ленивая перестрелка. Слева от нашей высоты начиналась крутая, заросшая лесом возвышенность, там было тихо. Справа за неглубоким оврагом с редкими кустами на склонах стоял холм вроде нашего. А еще дальше вправо и назад огромной дугой тянулась цепь пологих холмов. Судя по звукам стрельбы и сигнальным ракетам, это была граница нашего плацдарма.

Около полудня меня вызвал командир батальона, по ходам сообщения мы прошли к его наблюдательному пункту. Здесь он указал мне на небольшой бугорок рядом с отдельно стоявшим кустом и попросил подавить вражеский пулемет: «Открывает огонь, как только выглянет из траншеи кто-нибудь из наших». В бинокль я даже разглядел фигуру человека, привставшего рядом с бугорком. «Сейчас мы его раздолбаем», — уверенно пообещал я и пошел к своим. «Орудие, к бою!» — прозвучала команда Тетюкова, а я тем временем ищу тот куст, который был ориентиром. Досада! — ни куста, ни бугорка отсюда не видно, мешают подсолнухи на гребне высоты. А ведь пообещал, что выручим пехоту. Принимаю необычное решение: заряжаем пушку и ориентируем ее приблизительно в нужное направление, затем я вскарабкиваюсь на щиток. В бинокль прекрасно виден бугорок, рукой показываю, куда довернуть лафет, и, убедившись в том, что навели хорошо, под свист пуль проклятого пулемета соскакиваю на землю. После первого нашего выстрела пулемет умолк, производим еще несколько. Комбат по телефону благодарит за удачную стрельбу, просит «для профилактики» перенести огонь на траншеи немцев, что мы делаем без особых затруднений. (Теперь я считаю свое «необычное решение» ненужной мальчишеской бравадой. Можно было добиться того же результата, корректируя огонь с наблюдательного пункта. Правда, это заняло бы больше времени и, главное, не выглядело бы так эффектно.)

На следующий день у нас снова было довольно тихо, зато справа звуки боя все усиливались. Когда стемнело, показалось, что ракеты, обозначающие передний край, взлетают заметно ближе, чем накануне. Ночью нам привезли немного бронебойных снарядов, осколочные застряли в пути. А утром стало ясно, что немцы теснят наших соседей справа, звуки боя теперь доносятся почти сзади. Немецкие бомбардировщики по-прежнему неустанно обрабатывают глубину плацдарма.

Пришло сообщение, что тяжело ранен командир полка. К вечеру немцы уже были в километре от командного пункта полка, а наша высота оказалась полуокруженной. Ни мы, ни пехота ужина и боеприпасов уже не получили. Ночью, наблюдая вспышки ракет, я с тревогой отмечал, как заметно продвинулись немцы справа от нас. Непрерывно слушал телефонные переговоры батальона с КП полка. Перед рассветом услышал голос зам. командира полка по политчасти майора Тарасова: «Без паники, товарищи! За ночь положение полностью восстановлено!» А где-то рядом урчат немецкие танки, и видно, как невдалеке взлетают немецкие осветительные ракеты. Незаметно для себя я уснул в окопчике с трубкой у уха. Разбудил меня толчок в плечо и гневный оклик Назаренко: «Младший лейтенант! Немцы!» Я вскочил, было совсем светло. Николай молча указывает на овраг. Там, метрах в 150 от нас, спокойно идут трое фрицев. Разворачиваем пушку, Тетю ко в с Исмайловым готовят выстрел бронебойным, других нет. Стреляем. Немцы прячутся в ближайший куст, но мы их видим и следующими снарядами накрываем точно. Почему-то совсем тихо впереди, и телефон молчит. Назаренко идет искать обрыв и сразу же возвращается: «Да там никого уже нет!» Ситуация стала драматической...

Отправляю Тетюкова за передком, его нет минут пятнадцать, возвращается очень серьезный: передка с лошадьми на месте нет, а немцы уже недалеко от КП полка, там слышна перестрелка. Снимаем с орудия панораму, вынимаем затвор, бросаем его в ровик и засыпаем землей. Теперь, озираясь по сторонам, короткими перебежками опускаемся в долину и добираемся до здания, где располагался КП. Совсем рядом трещат автоматы. Никого из полкового начальства не видно, несколько солдат поодиночке проходят мимо усадьбы и скрываются в кустарнике. Мы следуем за ними. Впереди луг, на котором, как островок, стоит группа густых кустов, до нее метров тридцать. По одному достигаем «островка», здесь человек двадцать наших, солдаты, офицеры, вижу майора Тарасова. Все вокруг серьезные, разговаривают вполголоса. Пробираюсь к противоположной стороне «островка», выглядываю из кустов, и... душа уходит в пятки: метрах в пятидесяти от меня стоят два немецких танка, между ними метров семьдесят, башни танков смотрят друг на друга. Изредка по кустам откуда-то стреляют из автоматов. Со стороны танков появляется советский солдат, подходит к нам и передает ультиматум: «Если не сдадитесь, немцы через пять минут раздавят всех подряд». Что делать? До следующего куста метров семьдесят, но на пути танки. Все-таки кто-то бросается в просвет между танками, за ним другой, третий. Вот побежал Тарасов, выждав несколько секунд, делаю рывок и я. Бегу, чуть согнувшись, сердце колотится от волнения и страха. Вдруг, когда я был совсем рядом с танками, потрясающей силы удар свалил меня с ног, запахло гарью, почувствовал сильную боль в правом бедре. Прижал рукой место ранения и лежу, не шевелясь, в ужасе оттого, что теперь не смогу уйти от плена. Впереди негромко стонет Тарасов: «Братцы, не бросайте!» Постепенно начинаю соображать: взрыва-то не было, видимо, меня ударило комком спекшейся земли. Осторожно отнимаю руку от бедра и бросаю взгляд на ладонь — сухая! Смотрю вперед, а недавно стонавший Тарасов вдруг вскочил и помчался к кусту, до которого уже совсем недалеко. За ним рванул и я, бежал почему-то с трудом. Уже лежа в кусте, обнаружил, что оторван на пятке подбор моего правого сапога, наверное, это от удара другим комком. Оторвал шлепавший подбор и добежал до кустов на краю луга, здесь была группа наших, а метрах в трехстах начиналась глубокая балка, по которой текла речушка — приток Миуса.