Александр Блок. Биографический очерк - Мария Бекетова

В одном из писем Ал. Ал. сообщает матери, что сильно занят составлением сборника стихов для издательства «Мусагет». Он готовил «Ночные часы». Сообщает о том, что много читает, что близок ему Ницше.

Планы о зимнем житье в Шахматове брошены.

Получив из Москвы телеграмму такого содержания: «Мусагет, Альциона, Логос [116] приветствуют, любят, ждут Блока», Ал. Ал. подумывает о том, чтобы перед отъездом в Петербург заехать в Москву. 31-го октября он пишет: «Мама, я опускаю это письмо к тебе и уезжаю в Москву (а Люба – в Пб. – завтра). Читала ли ты прилагаемое известие о Толстом?.. [117]

Завтра вечером я буду на лекции Бори о Достоевском в Рел<игиозно>-Филос<офском> обществе в Москве» [118] . 5-го ноября он пишет уже из Петербурга: «Мы сегодня нашли квартиру – хорошую. Пет. Ст., Малая Монетная, 9 [119] , кв. 27». Комнаты в этой квартире были маленькие и невысокие, из комнаты Блока – балкон. Светло, а из окон – далекий вид на Каменноостровский проспект, на лицейский сад. Большой особняк князя Горчакова – напротив. При нем сад, где снует симпатичный породистый пес, которого Блок наблюдает с любовью. В столовой водрузили еще одно блоковское наследие – огромный диван с ящиками. Комнаты устроили по обыкновению целесообразно и со вкусом. Блоку очень нравилась эта квартира. Он назвал ее «молодой» в письме к матери. И понятно: помещалась она на вышке, и не было в ней ни следа оседлости или быта.

Этой зимой 1910-11 года, собрав окончательно «Ночные часы», Ал. Ал. послал их в «Мусагет» для напечатания. В сезон 1911 -12 года вышли в «Мусагете» вторым изданием и три тома: «Стихи о Прекрасной Даме», «Нечаянная радость», «Снежная ночь».

Уход Толстого волновал и радовал Ал. Ал. По поводу этого события и всех его последствий он даже читал газеты, что вообще не входило в обиход его жизни и случалось лишь периодически. Газеты читал он разные.

10 ноября 1910 г. он пишет матери в Ревель:

«Ты говоришь – оскорбительно. Конечно, все известия и мнения оскорбительны, но я не знаю, чьи более – правые или левые. Пожалуй, левые: они лежат на животе и пищат. «Новое Время» – холодно и малословно, а это для меня – всего важнее. Относит, семьи я тоже не совсем с тобой согласен. Иначе говоря, эта пошлость не так вредна, как другие некоторые (например, Милюков и Родичев, едущие на автомобиле на похороны [120] ). Кроме того, никто из семьи не соврал, что у Толстого было намерение раскаяться. Все-таки это много»…

Эта зима 1910-11 года снова проходит на людях. Ал. Ал. часто и охотно встречается с Вяч. Ивановым. Видится с профессором Аничковым и его семьей. Блоки вдвоем бывают у него в доме, где царит гостеприимство. Сам Евг. Вас. Аничков – ученый профессор западнического склада отличается веселым и добродушным нравом. Александра Александровича он любил. У него вообще бывали писатели: Сологуб, Чулков, Верховский, Ремизов, Княжнин, Пяст. Аничков вел знакомство со всеми литераторами Петербурга [121] .

Издатель «Старых годов» барон Н. В. Дризен устраивал у себя вечера, которые тоже посещались Блоком [122] .

Видался он и с сестрой Ангелиной, и со всеми понемногу. С Городецким устраиваются катанья на лыжах. Для этого отправляются в Лесной.

Зато с Мережковскими произошел временный, но острый разрыв. Еще летом 1910 года Мережковский написал фельетон, рассердивший Блока, которого он осыпал едкими упреками, касавшимися и вообще символистов [123] . Обвинения были направлены по обыкновению в сторону недостатка общественности. По тону и по характеру нападок фельетон был так неприятен, что Ал. Ал. рассердился не на шутку, даже против обыкновения, и написал Мережковскому накануне его отъезда в Париж резкое письмо.

В конце ноября он пишет матери: «Я вообще чувствую себя уравновешенно, но сегодня изнервлен этими отписками Мережковскому. Это просто противно. Восьмидесятники, не родившиеся символистами, но получившие по наследству символизм с Запада (Мережковский, Минский) [124] , растратили его, а теперь пинают ногами то, чему обязаны своим бытием. К тому же, они мелкие люди – слишком любят слова, жертвуют им людьми живыми, погружены в настоящее, смешивают все в одну кучу (религию, искусство, политику и т. д. и т. д.) и предаются истерике. Мережковскому мне просто пришлось прочесть нотацию».

Получив от него длинный ответ в смиренном тоне с уверениями в искренности и «взволнованности», Ал. Ал. еще пуще рассердился: «Лучше бы он не писал вовсе, – пишет он матери, – письмо христианское, елейное… с объяснениями, мертвыми по существу» [125] .

Написав ответ еще более резкий, Ал. Ал. истратил весь запас своего гнева и не стал возражать Мережковскому печатно, несмотря на то, что собирался сделать это непременно. Гнев его остыл.

Дружески сговорился он в этот год и с Борисом Николаевичем Бугаевым, Андреем Белым. В письмах к матери сообщает он, что Боря женится, что Боря уезжает отдохнуть за границу. С североафриканского побережья, куда уехал тогда Борис Николаевич, Ал. Ал. стал получать частые и длинные письма.

Между тем жизнь «на людях» продолжается: «Я от разговоров изнемог», – пишет Блок матери. Утонченные, глубокомысленные разговоры, и среди всего этого вдруг неожиданная встреча в трамвае, встреча с Барабановым – бывшим товарищем по гимназии. Барабанов – известный Икар – танцор и комик. И Ал. Ал. пишет матери: «Раз в трамвае я встретился с Барабановым – Икаром. Мы хохотали всю дорогу, он – от простой веселости, а я от того, что не мог смотреть на него без смеху. С гимназии он потолстел, но ничего актерского в нем нет. Танцевать стал случайно и непосредственно».

14 декабря 1910 года, на вечере, посвященном памяти Владимира Соловьева, Блок читал свою речь «Рыцарь-монах». Кроме него, ценного на этом вечере было мало. Сестра философа – Поликсена Сергеевна произнесла нечто выдающееся. А вообще в устройстве этого «поминания» проявилось и безвкусие, и бестактность его устроителей.

Ал. Ал. написал об этом матери: «Соловьевский вечер прошел вяло, так что лучше бы его не было… Я начал второе отделение… Публика, встретившая и проводившая хлопками, не понимала или пряталась в себя, так что я стал сокращать…» [126]

На Рождестве, съездив на несколько дней к матери в Ревель, надарив ей новых книг и показав приготовленный для печати сборник стихов, А. А. вернулся домой и новый – 1911-ый год встретил дома.

За лето 1910 года Блок плохо поправился. Угнетала его ответственность: тут и стройка, и хозяйство с переменой рабочего персонала. Прежде всем этим заведовала мать. Теперь же за это взялись молодые. Плохая поправка сказалась во второй половине сезона. После нового года пришлось обратиться к доктору, который нашел неврастению, упадок сил. Посоветовал лечение спермином, шведский массаж. Летом – купанье в теплом море. Спермин подействовал прекрасно. После 8-го вспрыскивания Блок заметно окреп, о чем писал матери. Лечение массажем и гимнастикой начал он в конце февраля. К шведу-массажисту ходил три раза в неделю, объяснялся с ним по-немецки. И все это вместе очень ему нравилось. Матери он писал так: «Массаж идет успешно. Швед хвалит мою prachtige Muskulatur [127] . У меня вокруг спины и груди уже образуется нечто вроде музыкального инструмента… Массажист уже называет меня атлетом, потому что я выжимаю гирю не с большим трудом, чем он»… [128]