Шпион, вернувшийся с холода. Война в Зазеркалье. В одном немецком городке - Джон Карре

— Известно, — коротко ответил Лимас.

— Мне бы очень хотелось знать, что это за работа.

— Обычные игры с миссиями других стран блока. Какие-то контакты с британским бизнесом, но весьма незначительные.

Лимас, казалось, скучал.

— Но Мундт со всем этим неплохо справлялся. И прекрасно проявил себя.

— Да, я слышал. Он даже сумел убить парочку людей.

— Вы слышали и об этом?

— От Петера Гийома. Он участвовал в операции вместе с Джорджем Смайли. Мундт едва не прикончил и самого Смайли.

— Операция по делу Феннана, — задумчиво произнес Фидлер. — Удивительно все-таки, что Мундту удалось улизнуть от вас, правда?

— Да, удивительно.

— Кто бы мог поверить, что сотрудник иностранной компании, чьи данные имеются в досье британского МИДа, может переиграть всю британскую службу безопасности.

— Насколько мне известно, они не особенно старались поймать его.

Фидлер застыл на месте.

— Как вы сказали?

— Петер Гийом говорил мне, что поимка Мундта не входила в их планы, вот и все, что я знаю. У нас тогда была другая структура управления: Советник, а не Оперативный Контролер. Советника звали Мастон. Как сказал Гийом, Мастон с самого начала слишком переусердствовал с этим делом Феннана. Петер объяснил мне, что, если бы они схватили Мундта, поднялся бы страшный шум. Его пришлось бы судить и, наверное, вешать. И шум вокруг этого процесса мог погубить всю карьеру Мастона. Петер не знал, как именно там все происходило, но божился, что настоящей охоты на Мундта не было.

— Вы уверены в этом? Уверены, что Гийом выразился именно так: настоящей охоты на Мундта не было?

— Разумеется, уверен.

— А Гийом никогда не высказывал своих догадок по поводу того, почему они позволили Мундту уйти?

— Что вы имеете в виду?

Фидлер молча покачал головой, и они пошли дальше по тропе.

— Сталелитейная миссия была прикрыта сразу после дела Феннана, — сказал он чуть погодя. — Вот почему я не поехал в Англию.

— Мундт, должно быть, сумасшедший. Можно надеяться ускользнуть после убийства на Балканах или у вас, но не в Лондоне.

— И все-таки ему это удалось, правда? — быстро подхватил Фидлер. — И он недурно потрудился.

— Навербовал людей вроде Кифера и Эша? Ну, уж извините!

— Баба Феннана была у них на крючке задолго до скандала.

Лимас лишь пожал плечами.

— Скажите-ка мне вот что, — продолжил разговор Фидлер. — Карл Римек, кажется, один раз виделся с Контролером?

— Да, в Берлине год назад, может, чуть больше.

— А где именно?

— Мы сидели втроем у меня дома.

— А зачем они встречались?

— Контролер любил встречаться с удачливыми агентами. Мы получили от Карла массу первосортного материала, думаю, все в Лондоне были этим довольны. Контролер ненадолго прибыл в Берлин и попросил меня организовать встречу.

— Вас это расстроило?

— С какой стати?

— Ну, Карл был вашим агентом. Вам могла быть не по вкусу его встреча с другим резидентом.

— Контролер не резидент, он глава Департамента. Карл знал об этом, и это ему льстило.

— Вы все время беседовали втроем?

— Да. Хотя нет, погодите-ка. Я оставил их вдвоем на четверть часа или чуть больше. Так просил Контролер, ему хотелось побыть несколько минут с глазу на глаз с Карлом. Бог его знает зачем. И я под каким-то предлогом — не помню, под каким, — ушел. Ах да, вспомнил. Я сделал вид, будто у меня кончилось виски. Я вышел и взял бутылку у Де Йонга.

— А вам известно, о чем они говорили, пока вас не было?

— Откуда мне знать? Да меня это и не интересовало.

— А Карл вам потом ничего не рассказывал?

— Я его не спрашивал. Кое в чем Карл был порядочным индюком: любил делать вид, будто я не полностью в курсе дела. Мне не понравилось, как он подхихикивал потом над Контролером. Хотя, честно говоря, он имел на это право — уж больно смешное представление тот устроил. Не было ни малейшего смысла подстегивать тщеславие Карла, а тот вечер был задуман как что-то вроде допинга для него.

— Карл был тогда чем-то подавлен?

— Какое там! Он чувствовал себя на коне. Ему слишком много платили, его слишком любили, ему слишком доверяли. Отчасти по моей вине, отчасти по вине Лондона. Если бы его не перехвалили, он не проболтался бы своей чертовой бабенке об агентурной сети.

— Эльвире?

— Ну да.

Некоторое время они шли молча, потом Фидлер, стряхнув с себя задумчивость, заметил:

— Вы начинаете мне нравиться. Но одна вещь в вас меня озадачивает. Странно, такого со мной еще не случалось.

— И что же вас озадачивает?

— Почему вы вообще к нам пришли. Почему стали перебежчиком.

Лимас собрался было что-то ответить, но тут Фидлер расхохотался.

— Боюсь, это прозвучало не слишком тактично? — заметил он.

Всю ту неделю они целыми днями бродили по холмам. Возвращаясь, ели скверный ужин, запивая его бутылкой дешевого белого вина и подолгу просиживали с выпивкой у огня. Насчет огня придумал Фидлер: вначале его не было, но как-то вечером Лимас услышал, как Фидлер велел охраннику принести дров. После этого коротать время стало веселее: после многочасовой прогулки при свете очага и с выпивкой Лимас часами охотно рассказывал о Цирке. Он подозревал, что их пишут на магнитофон, но ему было наплевать.

Он замечал, как с каждым днем растет волнение и напряженность его собеседника. Однажды вечером они довольно поздно поехали куда-то на ДКВ и притормозили возле телефонной будки. Оставив Лимаса в машине и не выключив мотор, Фидлер о чем-то долго говорил по телефону.

Когда он вернулся, Лимас спросил:

— Почему вы не позвонили из дому?

— Надо быть начеку, — ответил тот, покачав головой. — И вам тоже следует быть начеку.

— Почему? Что происходит?

— Деньги, которые вы вносили в копенгагенский банк… Вы ведь написали туда, помните?

— Конечно, помню.

Фидлер больше ничего не сказал и молча поехал дальше. Потом они остановились. Внизу, затененная вершинами елей, виднелась долина. По обе стороны от нее круто вверх поднимались склоны холмов. В сгущающихся сумерках они постепенно меняли окраску, становясь серыми и безжизненными.

— Что бы ни случилось, — сказал Фидлер, — не волнуйтесь. В итоге все будет хорошо, понимаете? — Голос его звучал глухо и торжественно, узкая рука легла на плечо Лимасу. — Вам немного придется позаботиться о себе самом, но это ненадолго, понимаете? — снова спросил он.

— Нет, не понимаю. И пока вы не объясните, мне остается ждать и приглядываться. И не надо слишком дрожать за мою шкуру, Фидлер.

Он шевельнул плечами, но рука Фидлера не отпускала его. Лимас терпеть не мог, когда его трогали.

— Вы знаете Мундта? — спросил Фидлер. — Вы о нем знаете?

— Мы же с вами говорили о Мундте.

— Да, — подхватил Фидлер, — мы о нем говорили. Он сперва стреляет, а потом начинает задавать вопросы. Устрашающий принцип. И довольно странный для профессии, где вопросы принято считать куда более важным делом, чем выстрелы.

Лимас прекрасно понимал, что именно хочет сказать ему Фидлер.

— Довольно странный принцип, если только ты не боишься услышать ответ, — понизив голос, сказал Фидлер, Лимас выждал, и Фидлер заговорил дальше:

— Прежде он никогда не проводил дознание, всегда поручал это мне. Он говорил: «Допросы — ваш конек. Тут с вами никто не сравнится. Я буду их ловить, а у вас они запоют». Он любит говорить, что контрразведчики подобны художникам, за спиной которых всегда должен стоять человек с молотком, чтобы ударом возвестить окончание работы. Иначе они забывают, ради чего принялись за нее. «Я — ваш молоток», — говорил он мне. Сперва это было просто шуткой, а потом стало реальностью, когда он начал убивать людей, убивать прежде, чем они запоют. Как вы сами говорили, одного прирежет, другого пристрелит. Я просил его, я его умолял: «Почему не арестовать их? Почему вы не передадите их мне на месяц-другой? Какой нам от них толк, когда они уже трупы?» А он только качал головой и говорил, что почки следует подрезать прежде, чем они распустятся. У меня было такое чувство, будто он готовил ответ раньше, чем я задавал вопрос. Он хороший оперативник, просто отличный. В Отделе он проделал чудеса, да вы сами это знаете. У него есть своя теория на этот счет, мне доводилось беседовать с ним об этом ночами. За кофе — он ничего не пьет, только кофе. Он считает, что немцы слишком сосредоточены на себе, чтобы готовить хороших агентов, и это сказывается на работе контрразведки. Он говорит, что контрразведчики вроде волков, грызущих пустую кость, — приходится отнимать ее, чтобы заставить их выйти на поиски новой добычи. И это в самом деле так, я понимаю, что он имел в виду. Но Мундт зашел слишком далеко. Зачем он убил Фирека? Почему он отнял его у меня? Фирек был свежей добычей, фигурально выражаясь, с этой кости мы даже не успели обгрызть мясо. Так почему же он отнял его у меня? Почему, Лимас, почему?