Энергия заблуждения. Книга о сюжете - Виктор Шкловский

Они лучшие друзья.

Этот рассказ открывал серию.

В «Записках охотника» впрямую нет вопросов.

Они подчеркнуто объективны.

Они сделаны как будто ребенком или человеком, который стоит вне всяких политических и социальных вопросов.

Очерк ничего не утверждает: я так видел.

Дело это было для меня постороннее – сами разбирайтесь.

На самом деле «Записки охотника» в целом содержат тайну.

Без всякого нажима, как будто с невниманием пешехода, человек рассказывает о случаях, происходящих из-за уже привычного крепостного права.

Это вопрос, которого в серии кавказских очерков не существует.

Воюют люди, и лучшие из них боятся только того, чего надо бояться.

Солдаты воюют не боясь.

Сам Толстой был человеком очень ранимым в вопросах своей знатности.

Он долго не получал офицерского звания. Потому что у него на руках не было документов о его происхождении, не было родословной; дело находилось в геральдии или сгорело.

Толстой испытывает неудобства.

Он не получил ни креста, ни общества.

Он все время был младшим.

Он был как бы разжалованным.

Дело разрешилось, я уже говорил, тем, что командующий фронтом Горчаков был довольно близким родственником бабушки Толстого по женской линии. Она по количеству ступеней рождений была старше генерала, – старше командующего фронтом.

Он с легкостью подписал бумаги с упоминанием о графстве Толстого.

А как было и было ли все выяснено в геральдии, мы не знаем. Во всяком случае, братья Толстого подписывались титулом.

Многие линии из Толстых не подписывались графством.

Знаменитый президент Академии художеств Толстой подписывался просто, именем и фамилией, без титула.

…Я несколько уклонился от темы.

Но дело тут важное.

И я повторю.

Повторю историю с поросенком.

Кажется, это называется лейтмотив.

Толстой, когда он хотел собрать гостей, офицеров (мог быть командующий фронтом), пригласил всех, даже полкового доктора; был приготовлен поросенок.

Никто не пришел.

Толстой оказался в положении Чарли Чаплина, который приготовил вечер, позвал женщин.

Никто не пришел.

Ел он мало, а танцевать ему пришлось, изображая себя и женщину при помощи двух булочек и двух вилочек.

Булочки, насаженные на вилочки, танцевали.

Чарли Чаплин как будто не ощущает своей нищеты, своей деклассированности. Он ощущает себя человеком.

За это его любят люди, посещающие самые дешевые кинотеатры.

Человек не на своем месте может быть правым, если место не стоит человечности, противоречит человечности.

Искания Толстого – это не искание в литературе, он ненавидел это слово, это искание человечности – во всем.

Он уничтожал всю – всю и всякую – ложь.

И был недоволен собой, находя ошибки; ошибочность была вызвана неутомимым исканием искренности, правдивости.

Толстой исследовал своего современника, человека своего ранга, как человека лживого и несчастливого, и в то же время, если хотите, не виноватого.

Он поместил гроб Ивана Ильича как бы в собственной, толстовской квартире, точно описывая портьеры, которые сам вешал.

Шекспир, Пушкин и Толстой как бы превосходят свое время.

Они уже в будущем, но не отрываются от реальности.

Смена литературных форм похожа на смену неточно сформулированного объяснения действительности, самого мира, как бы самого факта его существования.

Так вот, дело, для нас важное, в том, что у Толстого есть связующее звено картин Севастополя.

Герои осады живут, как слепые, малыми интересами.

Интенданты воруют.

Офицеры пьют и тоже состоят в какой-то доле воровства.

Например, артиллеристы могут взять долю стоимости не стащанного батареями сена.

Лошади жаловаться не будут.

Толстой говорил, что какими бы ни были первоначальные мысли автора, если он действительно талант, то он дойдет до истины.

Он знает, где его дорога.

Он знает, где правда.

В «Севастопольских рассказах» война несправедлива.

Это понимает мальчик-офицерик, который только что приехал из училища к брату и будет убит через день или два.

Брат этого не понимает, может быть, и не думает об этом.

Матросы и солдаты Севастополя, очень плохо жившие в армии, выстояли перед англичанами.

В «Севастопольских рассказах» ясно ощущается общая мысль, общая тема, общая связь эпизодов.

Нужно сказать о «Детстве» Толстого. Это ребенок видит правду и неправду.

Но он видит, как когда-то отмечал Эйхенбаум, несколько по-взрослому.

Так что это детство было подрезано.

Там несчастливая нянька, которой не дали выйти за любимого.

Там перед отъездом по обычаю садиться, посидеть, люди, разные по положению, садятся на один стул.

Это видит мальчик.

Это неловко.

Таких вещей у Толстого столько, сколько надо.

В «Анне Карениной» дело не в том, что жена изменила мужу, и не в том, что ее брат прожил состояние своей жены и служит, получая хорошее жалованье и всеми уважаем, систематически продолжая изменять жене.

Главное в истине.

Что мы находимся все время в необходимости оценивать положение людей: мы как бы приглашены на суд.

И от нас зависит приговор.

Так что очерк можно сравнить со свидетелем на суде.

Новелла, как и роман, это сами судебные дела, часто с неожиданным приговором.

Андрей Болконский выше очерка, но только постольку, поскольку через него включается истинное изображение событий.

Этот великий замысел не был осуществлен. Андрей Болконский трагически умер. Его заданность была смягчена тем, что он Толстым введен в любовную историю, введен тем, как он видит пейзаж, как он видит войну; но и второстепенные герои военного очерка, герои военных повестей, отражение которых мы можем видеть у Дениса Давыдова, сняты тем, что, ставшие военными, ощущения сражающихся освещаются описанием охоты, чувством охотника, когда надо спустить собак на волка, и оно переносится на охоту Николая Ростова, охотничьим ощущением которого надо начать описание военной стычки.

Но в конце романа главный герой растворен новым реализмом Толстого.

Его заменил сперва Платон Каратаев, потом огромный и теоретически подготовленный и тоже портретный образ Кутузова. Но военный Кутузов, в отличие от старого военного, в сражении все видит, но не изменяет видимых эпизодов, зависящих от его воли.

Переключение разных восприятий у Толстого далеко уводит его роман даже от лучших романов, даже от описания убитого в Ватерлоо у Стендаля.

Идут русские солдаты по австрийской земле. Они приодеты, они одеты во все нарядное, так как рядом командующий. Он хотел сравнением показать, в каком виде союзные войска.

Они должны выглядеть укоризненно.

У них нет обуви, они плохо снабжены, и в это время песенник пехотинец в тяжелом обмундировании поет, выбивая такт ложками:

Ах вы, сени, мои сени,Сени новые мои!

Эта песня ложится на разговор разжалованного Долохова с бывшим его товарищем. Кутузов только смотрит на Долохова и сказал несколько слов. Но Долохов теперь другой; он забыл быть офицером. И весь диалог, очень сложный, идет в темпе лихой песни, как бы под стук деревянных солдатских ложек.

Этот хор снят талантливым Бондарчуком. Но сцена эта в картине «Война и мир» снята раздельно. Два мира не обостряют восприятие с перенесением одной жизни на другую жизнь.

Песня есть.

Но разговора в такт песни нет.

Огонь разведен, но в котелок, который висит над огнем, не положено то, что положено туда класть.

То же произошло в сцене охоты, в которой принимают участие и Ростовы, и соседи их, богатые помещики, и бедный дядюшка, у которого только одна собака.

Это описание охоты не только описание охоты, но и описание разнослойного дворянства. И в романе они разноописаны.

А между тем невежливый прием невесты Андрея Болконского его отцом, то, что князь принимает будущую невестку в халате, это в какой-то мере объясняет попытку бегства Наташи с Анатолем Курагиным.

«Война и мир» разнослойна.

Построение романа сцепляется, каждое сцепление имеет свою оценку, разную логику поведения героев.

«Анна Каренина» встала на то место в жизни писателя, на которое, как предполагалось, должен встать по крайней мере Петр I, то есть должна изменяться сама история.

Петр I не выдержал ответов анализа Толстого, и этот герой должен был показать, вероятно, образ преступного и мнимо-руководителя.

Толстой поправлял историю Павла; но трудная история Павла не подошла, она не решала судьбы большой страны.

Вот так история «Анны Карениной» вступила на поля, перепаханные очерком исторического романа, точных описаний; это и была подготовка глубокой пахоты.

Повторяю еще раз.

Прошлое, прожитый опыт остается в почерке писателя.

И поэмы Пушкина, и его описания, их опыт входит в «Анну Каренину»; но история «Анны Карениной» как-то ближе к прозе журнальной, она даже газетное; мы можем решить и даже должны решить высказать свое мнение о поступках героя, вспомнив по дням или хотя бы неделям течение его жизни. Газетная жизнь первая реальность этих моментов.