Знакомьтесь — Вернер Херцог - Пол Кронин

Как-то раз после съемок в грязи, на болотах, европейцы были совсем измучены, и я решил, что на сегодня хватит, а индейцы спросили, почему мы сворачиваемся. Потом будет еще тяжелее, сказали они, надо собраться и довести дело до конца. Они понимали, что работают не только ради собственной выгоды, но ради всех индейцев. Они все состояли в социалистическом кооперативе Ларамарки и отлично разбирались в политической обстановке в Перу. У них было глубочайшее понимание своей истории, они знали, почему для них все так обернулось. Однажды они рассказали, что испанское завоевание было для их народа страшным потрясением, как если бы прилетели инопланетяне и захватили весь мир. Именно так чувствовал себя каждый индеец.

Я посвятил «Агирре» одному из индейцев, Омбресито. Впервые я его увидел на центральной площади в Куско, он играл на флейте. Настоящего имени его я так и не узнал, но все его звали Омбресито, «Маленький человек». Он так меня очаровал, что я позвал его сниматься. Я обещал хорошо заплатить, больше, чем он заработает, если будет десять лет тут сидеть и играть для прохожих. Сперва он отказался, сказал, что если перестанет играть на этой площади, все люди в Куско умрут. На нем было три шерстяных свитера, которые он ни за что не хотел снимать: боялся, что украдут. И еще, говорил он, они защищают «нас, бедных индейцев, от зловонного дыхания гринго». Через пару лет персонаж по имени Омбресито появился в «Загадке Каспара Хаузера», в эпизоде с цирком, правда его сыграл другой человек.

«Агирре» — ваша первая совместная работа с Кински. Вы решили пригласить его на роль, когда писали сценарий?

Сценарий я почти целиком написал в автобусе по дороге в Вену. Я тогда играл в футбол, мы ехали на матч, и через несколько часов вся команда надралась. Мы везли бочонки с пивом в подарок противнику, но половину выпили по пути. Рядом со мной сидел наш вратарь, совсем уже никакой, и его вырвало прямо на пишущую машинку, которая была у меня на коленях. Пару-тройку страниц спасти не удалось, я их выбросил в окно. Там, между прочим, были очень неплохие сцены, но теперь что уж. Такова жизнь в дороге. В Вене между играми я три дня стучал на машинке, не вставая, и закончил сценарий.

Сценарий писался так быстро, стихийно, с наскока, что некогда было думать о том, кто мог бы сыграть главную роль. Но в ту секунду, когда я поставил точку, я понял, что это роль для Кински, и немедленно отправил ему рукопись. Два дня спустя, в три часа ночи, меня разбудил телефонный звонок. Я никак не мог взять в толк, что происходит: в трубке раздавались какие-то нечленораздельные вопли. Звонил Кински. Примерно через полчаса мне удалось понять из этих криков, что он в восторге от сценария и хочет играть Агирре.

Как он вел себя на площадке?

Кински тогда как раз прервал свое скандальное «Турне Иисуса», кадры из которого есть в самом начале «Моего лучшего врага». И вот таким — осмеянным, непонятым Иисусом — он приехал в Перу. Он вжился в эту роль и не собирался выходить из нее. Снимать было крайне тяжело, Кински видел, что каждый день мне приходится справляться с тысячей проблем. И все равно постоянно взрывался, устраивал скандалы, мог разораться при виде москита.

Я был наслышан о нем. Вероятно, ни с одним актером в мире не было так сложно работать, как с Кински. Марлон Брандо по сравнению с ним наверняка был просто лапочкой. Однажды во время спектакля Кински так рубанул коллегу по сцене мечом, что бедняга три месяца провел в больнице. В другой раз он швырнул в зрителей канделябр, предварительно высказав все, что о них думает. Во время съемок «Агирре» он чуть не убил другого актера, ударив его мечом по голове. Парня спас шлем, но шрам у него остался до сих пор. В другой раз статисты выпивали, и Кински помешал шум. Он поднял страшный крик, схватил винчестер и трижды выстрелил в стену хижины, где они сидели. Их там набилось сорок пять человек, и одному пуля оторвала кусок пальца. Чудо, что Кински никого тогда не убил. Я немедленно конфисковал винтовку, и она так у меня и хранится. Серьезный сувенир.

Каждый день он по меньшей мере в течение двух часов меня оскорблял. Кински видел «И карлики начинали с малого» и называл меня «карликовым режиссером». Считал это ругательством. Он орал на меня при всех, визжал, возмущался, как это я осмеливаюсь давать ему, великому актеру, указания. А я стоял и молчал.

Как ему понравились условия съемок в джунглях?

Кински приехал в разгар подготовки к съемкам и притащил с собой полтонны альпинистского снаряжения: палатки, спальные мешки, ледорубы. Жаждал приобщиться к дикой природе. Надо сказать, представление о природе он имел довольно слабое — в его джунглях не было места ни москитам, ни дождям. В первую же ночь пошел дождь, палатка Кински промокла, и он взбесился. На следующий день мы соорудили над его палаткой навес из пальмовых ветвей, но он не удовлетворился этим и отчалил в единственный в Мачу-Пикчу отель. Все пили воду из реки, и только для Кински была вода в бутылках.

Ни разу мне не удавалось договориться с ним сразу, без пререканий. Он по натуре склонен к истерии, но я как-то научился направлять его энергию в продуктивное русло. Иногда приходилось прибегать к оригинальным методам. Был один эпизод, уже ближе к концу съемок, на Рио-Нанай. Кински, как и всегда, когда он плохо знал текст, искал, на кого бы наброситься. И вот ни с того ни с сего он начинает орать, как безумный, на помощника звукорежиссера: «Ах ты свинья! Стоишь тут, ухмыляешься!» — и приказывает мне немедленно уволить парня, а я отвечаю: «И речи быть не может, из солидарности вся группа уволится». Кински заявил, что берет моторку и уезжает, и отправился собирать вещи. Я подошел к нему и сказал очень спокойно: «Ты не можешь уехать. Нельзя уезжать, пока не окончены съемки. Фильм важнее, чем наши обиды. Важнее даже, чем жизнь любого из нас. Ты не уедешь». Я сказал, что у меня есть винтовка и не успеет он добраться до ближайшего поворота реки, как у него в затылке будет восемь пуль. А девятую я отправлю себе в лоб. Инстинкт подсказал ему, что я не шучу, и он принялся голосить: «Полиция! Полиция!» До ближайшего полицейского участка было миль триста. Он знал, что я совершенно серьезен и оставшиеся десять дней съемок был послушен и кроток.

И все же, уверен, вы за эти годы ни разу не усомнились, что никто другой Агирре сыграть не смог бы.

Безусловно. Он был прекрасным актером и как никто другой умел двигаться перед камерой. У меня была идея сделать Агирре небольшой горб. Потом я от нее отказался, но тем не менее хотел, чтобы его движения как-то отличались от движений всех остальных. У него должен был быть внутренний изъян, проявляющийся и во внешности, и мы решили сделать ему одну руку короче другой. В итоге левая рука у него была такая короткая, что меч у Кински был не на поясе, а практически под мышкой. На протяжении фильма я очень осторожно усугублял его физические недостатки, так что к концу Агирре уже совсем уродлив. Кински справлялся превосходно. Когда он появляется на экране первый раз, он двигается почти как паук, как краб, семенящий по песку. В силу профессии Кински прекрасно разбирался в костюмах, и я многому научился, наблюдая, как он тщательно проверяет каждую петлицу, каждый стежок.