Посланники Великого Альмы (Книга 2) - Михаил Нестеров

Грозу ждали именно вчера, ибо предвестник её, нестерпимый зной, уже зазывал её. Он освободил небесный ярко-голубой, почти белый простор от облаков для стремительного вторжения грозовых туч; он заставил замереть все вокруг, напрячься, чтобы обрушившийся на джунгли шквал холодного ветра уложил травы на землю, придавил своим напором, согнул деревья, чтобы треск сломанных стволов дал команду более громким звукам, ударившим с небес.

Но напрасно было ожидание. Под вечер, такой же знойный и беспощадный, над джунглями пробежал ветер, под его обжигающим потоком пожухла трава, сникла листва. И не все животные смогли вынести этот последний приступ зноя: кое-где под деревьями лежали пушистые комочки мертвых пернатых; последний раз скользнув по лианам, безжизненной лентой упал на землю уж...

Может быть, ночью?

Но и ночь не принесла долгожданного облегчения. Наоборот, она усугубила положение дел: словно отвердевший, воздух не давал дышать легким, и напрасно открывали свои поры растения.

И только утро принесло небольшое облегчение. Уставшее за последнее сутки, солнце уже не напоминало о себе жаром, оно двигалось по небу яркой деталью декорации, напоминая о себе только лишь светом.

...Рыбы в прозрачном ручье метнулись от берегов и сгрудились в середине водоема. Мерно покачивая плавниками, противостоя течению, они небольшими стайками стояли на одном месте. Вот кого не затронуло вчерашнее марево. В быстрых водах ручья, который не в силу нагреть никакой жаре, его обитатели даже не заметили, что над поверхностью воды страдает природа.

Раскат грома повторился. Но он был не таким сильным, как предыдущий. Священник оторвал взгляд от вершин деревьев на востоке; поляна, где он вел проповедь, была взята в кольцо могучими стволами, скрывающими горизонт от взгляда. Он ничего не увидел, но затухающий повторный раскат сказал ему, что грозовая туча если и находилась неподалеку, то сейчас уходит.

В отличие от других он не ждал освежающих потоков ливня, не хотел видеть гнущиеся от напора воздушных масс деревья и ощущать на горячем теле долгожданную, для других людей уже переросшую в нетерпение прохладу. Индейский священник боялся грозы. Он был смелым человеком, но раскаты грома и нестерпимый блеск молний всегда рождали в его душе беспокойство, вытаскивали наружу тоскливые ноты обреченности. Это чувство крепко засело у него внутри, и он никак не мог от него избавиться. Беспокойное подсознание очень часто возвращало его сюда, на эту поляну, где в его озябшее тело били холодные струи воды. Здесь он понял все величие и справедливость богов и молился им, глотая слезы.

Сидевшие вокруг священника люди, с точностью повторившие его движение, в почтенном молчании смотрели на его лицо, тронутое печатью глубокой мудрости. Он часто собирал на этой поляне соплеменников, большинство из которых едва достигли десятилетнего возраста, и, погрузив ноги в прохладные воды ручья, рассказывал о тайнах мироздания.

Он любил эту позу - ноги в ручье, руки сцеплены перед грудью, она стала для него как бы обычной, ведь впервые о великом сотворении Мира он услышал именно на этом месте, и впервые он спасал человеческую душу, переводя слова божьей посланницы. Он говорил её устами, и слова её были настолько сильны и просты, что проникали в самые отдаленные уголки души и разума. Бог, призвав на помощь ничтожные силы этого человека, спас другого человека, и индеец понял, что это его предназначение - здесь, на земле, среди немногочисленного племени, волею Всевышнего призванного вновь возродиться. Он был первым и последним индейским миссионером, проповедовавшим христианство...

Альма был велик, и он не был низвергнут речами священника со своего царственного пьедестала, бог становился ещё величественнее, он давал о себе множество знаний, простирал руки, показывая свое могущество. И если христиане называли Всевышнего Иеговой, а мусульмане Аллахом, то здесь, в непроходимых джунглях Амазонки, он по-прежнему носил имя Альма. И по-прежнему был велик. Порой он был безжалостен к людям, но и к себе тоже. В представлении священника, где-то далеко-далеко много лет назад Бог пожертвовал своим Сыном. Здесь жертвы исчислялись тысячами, и все они были его детьми, но, может быть, они не были так значимы в глазах Бога. Тут крылось пока что-то неосознанное, было похоже на несправедливость, но священник мучительно искал ответы. С каждой проповедью, с каждым днем он приближался к разгадке, чувствовал, что истина близко, понимание где-то за теми непроизнесенными ещё словами.

Дней сотворения мира было не так уж и много, но индейский священнослужитель рассказывал только о них, затрагивая такие вопросы, о которых раньше даже не догадывался. Наверное, он самосовершенствовался, если из его уст срывались слова только что рожденные в сознании, он слово за словом вытаскивал на поверхность мудрые изречения; в голове рождались заповеди - одни он считал правильными, другие - нет. И не беда, если последние касались умов его слушателей, - он говорил, что это не от бога, это от его вечного соперника, дьявола, который искушает людские души. Но раз он есть, о нем нужно знать, понять его намерения, чтобы не допустить промаха, не позволить его глумливым мыслям просочиться в сознание и дать там ростки злобы, зависти...

Люди с интересом слушали священника, его проповеди доходили и до других поселений индейцев. Те уже знали о противоборстве сил добра и зла, некоторые на себе испытали их мощь: черные силы, посланные вечным соперником Бога, закованные в железо, прошли огнем и мечом по многим селениям. Но Бог послал другое войско, Великие Ангелы изгнали вон из этих земель злых духов. Но борьба ещё не закончена, противоборство вечно, как вечен Мир и Вселенная. Пройдет совсем немного времени, и состоится ещё одна битва. Бог мудр, он оставил свою посланницу здесь, чтобы она бдительным оком загодя предупредила об опасности. И ей беспрекословно подчинялись все. Имя ей было - Конори.

Именно это грозное имя дойдет до ушей завоевателей, которые, едва ступив на берега величавой реки, встретят мужественное сопротивление; и перо отважного капитана Франциско де Орельяно будет слегка подрагивать, когда в свой походный дневник он занесет слово "амазонка". Вторым и третьим словами будут - королева Конори.

И священник точно знал, сколько времени осталось до повторной встречи: ровно тридцать восемь лет... Знал он и имя великого конкистадора, которое по звучанию чем-то напоминало другое - Хуан де Иларио. Он знал это, ибо теперь другое предостережение звучало из уст альмаеков: "...и дрогнут в руках мечи, в железные сердца ворвется страх..."

И так будет. Слова эти разнеслись по всему побережью реки - от истоков её и до самого устья. И ежесекундно будет слышать капитан Орельяно грохот боевых барабанов индейцев, он пройдет Амазонкой до океана, но на всем пути будет встречать отчаянное сопротивление.

Королева запретила называть себя прежним именем - Лори. Тепосо не понимал этого, но твердо верил в слова Сары и Джулии. Слов было много, из них не последнее место занимали "оправдать события" и "миссия". Тепосо умудрился объединить их вместе, правда, стояли они по разные стороны туманной фразы: он теперь - миссионер, он оправдывает свое предназначение. Подобным образом дело обстояло и с Лори: она тоже оправдывает действия, и если не будет королевы амазонок по имени Конори, то что-то где-то не "состыкуется". Тепосо понимал это по-своему: чего-то важного может не произойти. Он нисколько не жалел о диадеме с черными перьями, которая сейчас украшала голову королевы, чувство горечи и разочарования не просочились в его душу, когда власть перешла к Лори. Сейчас они исполняли каждый свою миссию: одна по воле божьей, другой по велению собственной души.

Он был королем племени, касиком, но так и не стал мужем королевы. Она представляла единовластие, а он, приняв сан священника, до конца дней своих обречен был на безбрачие. Но до этого целых полгода делил ложе с Лори, и уже будучи священником, вскоре должен стать отцом. Тепосо этого не понимал, так и не должно было быть, но хитро щурил глаза, когда замечал располневшую фигуры королевы.

Прав был Литуан, когда говорил Тепосо на скромной церемонии провозглашения вождя, что молодой индеец не обязан быть на высоком уровне боевого мастерства, - трудно и почти невозможно было превзойти доблестного Атуака, - Тепосо чувствовал это, словно заблаговременно знал о свой дальнейшей судьбе. Но не беспокоился и не переживал на этот счет. Он видел, как проводит учения Лори, видел, как жрицы становились первыми женщинами-воинами. И он диву давался, наблюдая, как стрелы, пущенные рукой амазонок, метко поражают цели; как мужчины из племени урукуев, навсегда призванные в эти места, отступают под натиском амазонок, признавая и уважая их силу. И снова это было оправдано.

Сама королева не принимала участия в учебных поединках, она молча наблюдала, бросая иногда тоскливые взгляды на горизонт. Взгляд Лори проникал так далеко, что глаза её порой заволакивало слезами. Ею овладевали чувства схожие с безысходностью, в её понятии, понятии двадцать первого века, помимо расстояний присутствовало время. И если можно преодолеть сотню, тысячу, десять тысяч миль, то через время невозможно даже перешагнуть. Ни одного шага. Время виделось девушке надгробьем на собственной могиле. Прямоугольный монумент показал ей все свои двенадцать острых граней, которые соприкасались между собой, делая четкие повороты. Это не выглядело кругом, но все линии замыкались, держа в плену безрассудства и сиюминутной слабости королеву амазонок.