Витязь. Владимир Храбрый - Владимир Афиногенов

- Радетель за наше дело. Вот такими бы хотелось видеть на Руси людей образованных, - начал Серпуховской. - Стефан Храп с молодых лет отличался пытливостью и любовью к наукам. На устюжском торжище он не раз видел пермяков, живущих на реках Вычегде, Выме, Сысоле, Печоре, на Верхней Мезени. Встречал полоненную новгородцами и устюжанами югру. Постигнул начала пермяцкого языка, удалился в Ростов-Ярославский и предался там занятиям. Составил азбуку из двадцати четырех букв, приноровившись к пермяцким меткам и знакам, и с этой азбукой и явился пред мои и митрополита очи… Из Москвы уехал в землю пермяков, приняв наказ духовных отцов - насаждать там веру Христову… А вот и мне лично сослужил свою первую службу…

Но тут остановился Владимир Андреевич, навстречу на резвых кобылках ехали несколько монахов. Вглядевшись в них, один из дружинников воскликнул:

- Князь Владимир, да это же монахи монастыря Параскевы Пятницы!

Остановили коней, подождали, когда монахи подъедут поближе. Завидев Серпуховского, монах, ехавший впереди, в котором князь признал настоятеля монастыря, склонил голову так, что черный клобук достал гривы лошади, и молвил, дрожа от страха:

- Прости, княже… Волкодлак[45] он - не иначе!.. Неведомо как освободился от цепей, связал преподобного глухонемого Еремия, заткнул ему рот и ушел… Часа три как ушел, - настоятель показал в сторону густого леса.

- Талагай[46]! - вскипел князь и изо всех сил огрел игумена плетью по плечам. Потом махнул рукой влево и вправо, разделив дружинников, приказал скакать и доставить в монастырь Ефима Дубка живого или мертвого.

Продолжая дрожать от боли и обиды, настоятель поехал вперед, указывая до монастыря дорогу. Через несколько часов ни с чем вернулись дружинники. Пересвет напомнил Серпуховскому о большой симпатии Сергия Радонежского к игумену монастыря Параскевы Пятницы. Князь отошел, велел привести глухонемого Еремия и всыпать ему плетей…

Пересвет снова вспомнил восточную пословицу, глядя на лицо князя Владимира с резко очерченным подбородком и крепко сжатыми губами, который наблюдал, как извивается на лавке после каждого удара плетью худое тело глухонемого монаха: «Кто мчится вихрем на коне, не окажется ли все равно в том месте, куда придет равномерно шагающий безмятежный верблюд?..» Вот так вышло и у Серпуховского с Ефимом Дубком. Не пожелал он выдать сокровенной тайны человеку, запятнавшему руки кровью его сотоварищей.

Лишь подъезжая к Москве, князь Владимир взял слово с Пересвета не говорить Дмитрию Ивановичу о Ефиме Дубке и о «награде» каменотесов, выложивших потайной ход в кремлевской стене…

Глава 10. КРЕСТ НА БЕРЕГУ ПЬЯНЫ

В разбойничьем вертепе Булата - бывшего Мамаева тысячника - с того дня, как пристал к нему беглец мурза Карахан, стало твориться что-то неладное: снова начались нападения на мирные села, поджоги изб простых смердов, хотя Булат предостерегал не делать этого.

«Во-первых, - внушал он разбойникам, - со смердов нечего взять, у них поживиться нечем, а излишнее озлобление нам ни к чему. Во-вторых, мы не лучники Мамая, не летучая сотня, и мы не можем после погрома, как это делают ордынцы, скрыться в Диком поле. Для нас туда пути нет. Грабьте купцов, именитых бояр, но не трогайте смердов… Если они взбунтуются против нас, нам будет конец!»

Карахан соглашался с Булатом, но однажды во время очередного такого внушения он нечаянно взглянул в ту сторону, где, скрестив на груди обнаженные по локоть сильные мускулистые руки, сидел шаман Каракеш, и оторопел. Каракеш презрительно сверлил глазами Булата, и его тонкие губы кривились в злой улыбке.

Каракеш был высок, широкоплеч, с изуродованным правым ухом и проломленным черепом - след от русского кистеня. Ударом ребра ладони Каракеш ломал человеку кость. Он был сыном шамана, служившего еще царю Бердибеку, но сызмальства Каракеш находил удовольствие в драках, в звоне сабель, в походах. Он стал воином, но и не забывал ремесло отца, не расставаясь с бубном, не раз выручал своего тысячника Булата в жестоких схватках.

После битвы на Воже Каракеш не захотел возвращаться в Сарай и остался ватажничать и шаманить в «чертовом городище», продолжая разделять судьбу своего начальника… А теперь вдруг такое к нему презрение… Почему?

Мурза узнал потом, что Каракеш стал так относиться к бывшему тысячнику после того, как Булат завязал тесную дружбу с русским каменотесом, строившим в Москве белый Кремль и смертельно обиженным братом великого князя Владимиром…

Будучи в Москве, мурза Карахан какое-то время провел в темнице. По приказу Боброка Волынского его пытали; он понял, какое признание от него хотят получить… Но он не был тайным шпионом Мамая - на этом и стоял! Даже пытки вытерпел…

После темницы он стал жить вольно, правда, под неусыпным надзором дружинников Волынца. Вот тогда-то он и услышал про обиду Ефима Дубка на князя Владимира… Ходили слухи, что рыжеволосый каменотес прислан из Перми попом Стефаном и что он якобы знает тайну Золотой Бабы, поэтому его и посадили до поры до времени на цепь в одном загородном монастыре, а товарищей его, которые клали в кремлевской стене потайной ход, умертвили… Но ночью будто явился к рыжеволосому сам Пам-сотник, пастырь камской чуди, великий язычник, которому он клал погосты и вырезал из дерев и белого камня идолов, сорвал с каменотеса железные цепи, опутал ими монашеского стража, посадил рыжеволосого на медведя, а сам, взмахнув руками, улетел в свой Княж-Погост.

Карахан усмехался: «Это вы, русские, верите в чудеса, а чудес не бывает, хоть об этом толкуют и наши шаманы. Человек должен надеяться только на себя. Как, к примеру, Мамай. Сколько тайно он умертвил чингизидов, а живет и здравствует, и, несмотря на его великие злодеяния, пока ни один волос не упал с его головы… Значит, силен и умен и этот рыжеволосый, если сумел убежатьиз монастыря». Тогда и родилась у Карахана мысль о побеге, тем более что он уже давно усыпил бдительность стражников своей кротостью и послушанием.

Побег мурзе удался. Он примкнул к ордынскому вертепу. Но каково же было его удивление, когда он увидел здесь рыжего каменотеса верхом на медведе. Поначалу даже подумал: «Действительно, чудеса… Уж не посадил ли на самом деле крылатый Пам-сотник каменотеса на дикого зверя?!» Но посмеялся над своими мыслями, когда узнал от Ефима Дубка, как он оказался в сотне Булата. Поделился Карахан и своими мытарствами: он ведь тоже такой же изгнанник, по духу они - сотоварищи, гонение на них шло от сильных мира сего… Так Карахан и Дубок сблизились - мурзе казалось, что тайна Золотой Бабы уже им разгадана и что с помощью Дубка он найдет к ней дорогу…

Но тут случилось непредвиденное…

Из скопинских лесов, где здорово поколотили ордынских кметов стражники Рясско-Рановской засеки, Булат решил увести свой вертеп на север. Ватажники горели нетерпением выместить на ком-нибудь свою злобу. Купеческие или боярские обозы на пути не попадались, а тут вдруг из-за дубового леса представилось во всей красе сельцо, стоящее на берегу небольшой речки, с церквушкой на взгорке. С колокольни раздавался во всю ширь переливчатый звон. К церкви спешили женщины и дети, празднично одетые. По глазам своих приближенных Булат понял - сейчас что-то свершится. Не успел он ничего предпринять, как услышал отчаянный визг и грохот бубна. А потом этот бубен отлетел в сторону, и вот уже в руке Каракеша выхваченный нож. С криком «урр-а-ах!» главный шаман увлек за собой конную лаву ватажников. Медведь рыжеволосого заревел, тоже сорвался с места и, не разбирая дороги, бросился за лошадьми, напрасно бил его кулаком по голове между ушами Ефим, чтобы остановился…

Ордынцы учинили страшный погром: многие дома сожгли, всех мужчин, кои находились в селе, перебили, покидав их трупы в огонь. У старосты изнасиловали невестку, распороли живот и отрезали груди, а её двухлетнего сына шаман Каракеш заколол и, припав к его еще не остывшему тельцу, стал жадно пить кровь. Так, с красными от крови губами, с блуждающим взглядом желтых тигриных глаз он и предстал перед Булатом, Караханом и Дубком.

- Отомщены! - шаман, подняв с земли бубен, ударил в него и закружился в диком танце.

Ночью Дубок не спал. Ему мерещился зарезанный младенец, из которого Каракеш сосал кровь… Вурдалак! А потом Ефиму вспомнилась Прощена, дочь Булата, которая бросилась в овраг, предпочтя смерть позору и издевательствам отца.

Тут мысли Дубка уцепились за Золотую Бабу, и он облегченно вздохнул: «Придумал…» Он полез за пазуху и вытащил оттуда золотую пластинку с изображением женского округлого живота.

«Отдам её Булату… Золотая баба ослепит и его и Каракеша своим богатством… Пусть о пластине узнает и Карахан… Он давно подбивал меня к разговору о чудо-Бабе… Тоже жаден. Пусть между собой делят потом богатство, если только найдут его. Они всенепременно должны погибнуть в непроходимых чащобах вместе со своими живодерами… А пластина послужит им пропуском к смерти… Только так я смогу извести извергов… Может, этим искуплю свой грех. Сам подамся на юг и там где-нибудь найду монастырь и приму схиму…»