Черные алмазы - Мор Йокаи

Тут раздался звон колокольчика, шум стих, и голос продолжил мессу.

— Что делать? — спросил господин Махок.

— Что делать? Спуститься в склеп и изгнать злых духов.

— Как? Одним?

— Почему одним? — хорохорясь, сказал Михай. — Пойдем с именем отца небесного на устах. И потом, нас двое. Будь я священником да будь на мне епитрахиль, а на голове четырехугольный берет, я и один бы спустился туда со святой водой, крикнул: «Apage satanas!»[30] — и изгнал все адское отродье.

Его преподобие устыдился, что у ризничего храбрости и веры, необходимой для борьбы с нечистой силой, оказалось больше, чем у него.

— Да ведь я бы с радостью пошел, только вот подагра в ноги вступила, колени согнуть не могу.

— Сраму не оберешься, ежели мы, услыхав, как галдит нечистая сила, спуститься к ней не посмеем.

— А если меня ноги не держат?

— Вот что я скажу. Садитесь-ка, преподобный отец, мне на плечи, возьмите в руки святые дары, а я понесу фонарь.

От этого предложения уклониться было нельзя. Священник вручил душу богу, взял себя в руки и решил сразиться с адскими силами святым оружием веры.

— А не разбудить ли нам еще кого-нибудь? Весь дом поднять и двинуться крестным ходом на врага!

— Да ведь в доме одни робкие девицы, им хоть целый замок посули, носа из-под одеяла не высунут, как услышат, что тут привидения бродят. А мужчины сюда войти не могут, потому как все двери на запорах.

Пришлось господину Махоку отважиться и идти на тяжкую битву с одним помощником.

— Ну, пошли!

Михай присел на корточки перед священником и поднял на плечи драгоценный груз.

— Вы только не уроните меня! — предостерег господин духовник, сидя на нем, как Анхиз на Энее.

— Не извольте беспокоиться. У меня спина не переломится.

Михай взял в руки фонарь, подал попу дароносицу и отправился в путь.

В коридоре было еще холоднее, чем в оранжерее. Маленький тусклый фонарь в руке Михая отбрасывал короткий луч на стены, вдоль которых они проходили и на которых с обеих сторон в больших почерневших рамах появлялись и исчезали старинные портреты витязей в латах: то были героические бондаварские предводители — витязи и младшие военачальники, водившие во времена оны войска против турок, венецианцев и куруцев. Они, казалось, призывали духовных воинов: «Вперед, вперед, там внизу вы найдете нас всех за спинками стульев наших господ!»

В середине коридора был спуск в подземелье замка. Он закрывался железной дверью. Его преподобие лишь тогда вспомнил, что у двери есть ключ, а его-то он забыл в оранжерее. Пришлось ему скакать верхом на ризничем обратно. У входа в оранжерею Михай рискнул заметить, что некий твердый предмет больно бьет его по ребрам, а вдруг это и есть упомянутый ключ, который преподобный отец положил в карман сутаны? Господин Махок сунул руку в карман и на самом деле обнаружил там ключ. Итак, им пришлось в третий раз пройти сквозь грозный строй портретов древних витязей до сводчатого входа на лестницу.

Ключ со скрипом повернулся в замке, в нос вошедшим тотчас ударил тяжелый затхлый запах, какой обычно бывает в редко проветриваемых подземельях.

— Дверь оставим открытой, — сказал священник, подумав о том, не придется ли им возвращаться ускоренным темпом.

Они начали спускаться по лестнице.

Господин Махок заметил, что с каждой ступенькой скакун под ним дрожит все сильнее, еще больше, чем он сам: поэтому его преподобие крепче вцепился левой рукой в воротник Михая, а ногами изо всех сил сжал его шею.

— Аи! Ваше преподобие! Не сжимайте мне шею, я задохнусь.

У-ух, а это что такое? Над их головами пронесся какой-то черный предмет.

Летучая мышь! Предвестник призраков!

— Сейчас дойдем! — подбодрил наездника Михай, и зубы его лязгнули.

Пока они спускались по винтовой лестнице, шум из-под земли едва доносился, но как только они добрались до подвального коридора, снова грянула ужасная какофония во всем своем адском великолепии.

Коридор был длинным, одно его крыло шло влево от лестницы к подвалам, другое — в склеп. Прямо напротив лестницы был еще один коридор, ведущий наружу и заканчивавшийся железной решетчатой дверью, к которой вели восемь приступочек и через которую свободно проникал воздух с улицы.

— Ух ты! Сквозняк чуть не задул наш фонарь! — вскрикнул его преподобие.

Сквозняк? Хорошо, если бы сквозняком все и ограничилось! Но стоило Михаю сделать три шага по направлению к склепу, как тотчас выяснилось, что их там ожидает.

В противоположном конце коридора полыхало синеватое пламя, похожее на огни, что в ночь святого Георгия, когда «очищаются деньги», пробиваются из-под земли в тех местах, где зарыты клады.

А у синеватого пламени, не то стоя, не то сидя, копошился белый карлик, ростом не более трех футов, но с огромной несуразной головой.

Как только безобразный карлик увидел приближавшихся людей, синеватое пламя высоко взметнулось, осветив бледным мертвенным светом весь коридор; в этом свете карлик вдруг начал медленно расти вверх сначала до шести футов, затем до восьми и наконец до двух саженей. Тень карлика, которая была еще длиннее, вытянулась на мраморном полу; полыхавшее серое пламя заставляло его извиваться, словно черную змею, а сам призрак, подняв голову, бычьим ревом разбудил эхо под сводами подвала.

Михаю большего и не требовалось. Он повернулся вместе со своим грузом и понесся во всю прыть обратно. В середине коридора была одна-единственная роковая ступенька, ризничий ее не заметил, споткнулся и — хорошо еще язык не прикусил! — растянулся на каменном полу вместе с сидевшим на нем его преподобием. Падая, он разбил фонарь, свет погас, и, оставшись в темноте, оба духовных лица, перегоняя и толкая друг друга, пустились бежать куда глаза глядят. Собственно говоря, глаза их ничего не видели, ибо наступила адская темнота и двигаться они могли лишь на ощупь. Вход на лестницу беглецы не смогли бы найти, обладай они всей мудростью мира, вместо него они попали в коридор с решетчатой дверью, сквозь которую ласково светила луна. К ней они и устремились. И вот они уже стояли перед дверью. Неизвестно как Михай открыл дверь, и они выскочили наружу.

Подвальная дверь выходила в сад, садовая калитка в поле; мужи, изгонявшие бесов, с огромной скоростью мчались по заросшей репейником стерне через заросли стальника. Ноги у священника уже не болели. Он излечился от подагры, да так, что выдержал соревнование с поджарым ризничим и оказался в постели на три секунды раньше, чем Михай, из которого жена три дня не могла слова вытянуть.

На следующий день господин Махок с величайшим трепетом отправился в графский замок.

Он был честным, простым человеком, скорее готов был допустить существование бесов, чем плохих людей, и то, что видел собственными глазами, не подвергал сомнению, не доискивался самых глубин запретных для смертного тайн. Он теперь свято верил, что замок посещают обреченные на вечную муку души, ломающие на ночных пиршествах фазаньи дужки, чтобы узнать, кто раньше выйдет замуж.

Однако графиню он нашел в необычно хорошем настроении. Она была в радостном возбуждении и весьма любезно приняла посетителя, которого не удивила столь быстрая смена настроения, ибо господин Махок привык, что графиня сегодня мрачна, а завтра чересчур весела.

— Я провел ночь в замке, — сказал священник, сразу переходя к сути дела.

— О, спасибо, тысяча благодарностей, преподобный отец.

Уже само ваше присутствие изгнало из замка призраков. Этой ночью снизу не доносилось никакого шума.

— Не доносилось никакого шума? — приподнимаясь, ошеломленно спросил духовник. — Вы ничего ночью не слышали, графиня?

— В доме царила библейская тишина и аркадская безмятежность. И внизу и наверху.

— А я вот не спал и снов не видел, и, если потребуется, у меня есть доказательства в виде синяков и ссадин на локтях, а кроме того, имеется живой свидетель — ризничий, которого и сейчас еще трясет лихорадка, потому что он никогда и нигде не слыхивал столь богомерзкого, адского шума, как этой ночью в склепе замка, куда я лично спускался и где видел самого злого духа. Сразиться с ним мне помешал мой жалкий ризничий, и на сей раз я пришел к вам, графиня, заявить, что я тут ничего поделать не могу. Замок проклят! Как можно скорее уезжайте отсюда в город, куда призраки вслед за вами не побегут. Иного я не могу посоветовать вам, графиня.

Приложив к груди кончик среднего пальца левой руки, графиня с величавой гордостью произнесла:

— Оставить замок лишь потому, что в нем по ночам воскресают духи моих предков? О, вы плохо меня знаете! Тем больше оснований, чтобы я осталась тут, в доме, где я встречаюсь со своими предками, которые меня знают, со мной разговаривают, удостаивают своих посещений, изволят к себе приглашать! Разве это не главный стимул моего проживания в Бондаваре? Ценность замка в сотни раз увеличивается присутствием в нем духов моих предков, pretium affection!.[31]