«Ленинградское дело». Вся правда о самом тайном процессе Сталина - Владимир Дмитриевич Кузнечевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Задумавшись в 1947 году над проблемой политического наследства после своего физического ухода, Сталин неизбежно должен был прийти к выводу о том, что содержание этого наследства включает в себя не только созданный им за 30 лет политический режим, но и само советское государство, советскую империю, Советский Союз. Опасность же существованию этого последнего могла последовать только с одной стороны. В семье советских народов существовал только один народ, который мог поставить под вопрос существование СССР, — русский народ, в силу своей культурной (цивилизационной) самостоятельности и многочисленности. Но не сам по себе как социальная и этническая масса, а только в том случае, если идеи его национальной обособленности овладеют русским политическим классом (управленческим и общественным слоем). Как свидетельствует в своих мемуарах А. Микоян, Сталин в поведении Жданова, Н. Вознесенского, А. Кузнецова, П. Попкова и других стал отмечать проявление элементов именно такого поведения, и это его сильно обеспокоило, так как он понимал, что если РСФСР обособится и начнет защищать свои национальные, республиканские, экономические интересы, лишившиеся поддержки союзные республики восстанут и СССР распадется.
В этой связи невозможно пройти мимо одной сталинской фобии.
Если судить по тому, что мне удалось прочитать в мемуарной литературе и в архивных источниках, сталинское окружение 1940-х годов не знало (или не помнило) одно очень важное высказывание Сталина, относящееся к 1937 году. Скорее всего, просто не знало, так как вождь, судя по всему, произнес его в окружении только иностранных работников Коммунистического Интернационала. Фразу эту сохранил для потомков Георгий Димитров, председатель Коминтерна. Вот она.
7 ноября 1937 года в очень узком кругу единомышленников:
«Каждая часть, которая была бы оторвана от общего социалистического государства, не только бы нанесла ущерб последнему, но и не могла бы существовать самостоятельно и неизбежно попала бы в чужую кабалу. Поэтому каждый, кто попытается разрушить это единство социалистического государства, кто стремится к отделению от него отдельной части и национальности, он — враг, заклятый враг государства, народов СССР. И мы будем уничтожать каждого такого врага, хотя бы был он и старым большевиком, мы будем уничтожать весь его род, его семью… беспощадно будем уничтожать»[66].
Вот отсюда, видимо, и надо танцевать в определении мотивов возникновения «Ленинградского дела».
Но внешне в поведении Сталина это никак не проявлялось, поэтому те, кто пишет сегодня о «Ленинградском деле», вслед за Хрущевым тычут пальцем в Маленкова и Берию и считают, что вот именно они-то и создали это «Дело». Я же склоняюсь к тому, что прав скорее бывший политический обозреватель Гостелерадио Лев Александрович Вознесенский, который считает, что от самого начала и до самого конца всё «Ленинградское дело» создал и довёл до завершения Сталин, а Маленков, Берия и другие лишь подыгрывали вождю, правда, не бескорыстно, преследуя при этом и свои собственные цели.
Вот только Лев Александрович считает, что вождь это сделал исключительно в силу своего садистского характера. Я же исхожу из того, что причины были более глубокими.
Именно поэтому я не могу согласиться с мнением весьма уважаемого мною, одного из самых информированных экспертов этого периода Станислава Рыбаса, который полагает, что Маленков и Берия, так сказать, втянули вождя в «Ленинградское дело» чуть ли не вопреки его воле.
Ниже я подвергну подробному анализу аргументы Станислава Юрьевича, сейчас же остановлюсь ещё раз на линии поведения Сталина в ареале этого «Дела», на том его аспекте, который полностью остается за пределами внимания пишущих на эту тему.
Как мне представляется, когда вождь в 1948 году окончательно отказался от ждановских инициатив по поводу созыва в 1947 году XIX съезда партии и разработанной Ждановым Программы ВКП(б) и новой Конституции СССР, он полностью отдавал себе отчет в том, что вступает на стезю устранения из политики «русской управленческой команды», а значит — вступает на тропу столкновения с русским национальным элементом в широком смысле этого слова. Он ещё не знал, что этот процесс примет форму «Ленинградского дела», но к чему-то именно такому он уже шёл, так сказать, дозревал в своих мыслях. И опасался этого столкновения. Опасался, судя по его поведению, очень сильно. И начал предпринимать превентивные конкретные меры.
Напуганный в 1947–1948 годах энергичным всплеском национального самосознания со стороны ждановской «команды», вождь перестал вести разговоры о своем физическом старении и возможном скором уходе в мир иной, перестал пугать своё ближайшее окружение мрачной перспективой по поводу того, что после его смерти их всех «передушат, как котят», но готовится к новому возможному повороту событий после его ухода из жизни начал более энергично.
Если судить по реальному его поведению, то начиная с 1949 года в его голове начали вызревать мысли о том, что необходимо физически поменять своё ближайшее окружение, убрав с политической сцены такие мощные политические фигуры, как Молотов, Берия, Микоян и кое-кого рядом с ними (такую «пузатую мелочь», таких чиновников до мозга костей, как Маленков, Булганин и им подобных вождь не опасался, полагая, что если они будут действовать в созданной им системе власти, то развалить Советский Союз после его смерти они будут не в состоянии, да им и в голову такие мысли прийти не могут). Это с одной стороны.
А с другой — вождя сжигала однажды пришедшая ему в голову мысль (после перенесенных им инфарктов и инсультов) о том, что надо принимать меры по дополнительному укреплению самой системы созданного им политического режима. Никаких других обручей, способных ещё более прочно скреплять СССР, кроме аппарата ВКП(б), в его распоряжении не было.
В марте 1949 года Сталин инициирует создание института уполномоченных ЦК во всех союзных республиках и РСФСР, в дополнение к уже существующему на окраинах институту вторых секретарей в ЦК союзных республик. Эти уполномоченные ЦК, то есть Москвы, наделялись практически неограниченными правами. Положение об этом новом институте Сталин поручил разработать Маленкову.
Георгий Максимилианович, получив такое задание от вождя, много не мудрствовал. Он взял положение о правах комиссаров, создание института которых Сталин инициировал 16 июля 1941 года, и просто переписал его, а Сталин на заседании Политбюро тут же утвердил.
Назначаемому из Москвы партийному чиновнику придавались поистине неограниченные полномочия. «Уполномоченный ЦК ВКП(б), — говорилось в постановлении Политбюро, — является независимым от местных органов, непосредственно подчиняется ЦК ВКП(б) и регулярно отчитывается перед ним». Этому чиновнику вменялось в обязанность не только «обеспечивать правильную
