Норвежская новелла XIX–XX веков - Бьёрнстьерне Бьёрнсон

Девушка вытягивает руки и свешивает их наружу, на кирпичную стену. Пускай погреются на солнышке. Кирпичи такие теплые и приятные.

Внизу протекает Акерсэльва, мутная, грязная от фабричных отходов, но неутомимая и работящая. Немало приходится ей потрудиться на пути, пока доберется до тихой заводи. Множество фабрик раскидано по ее течению.

На сухих ветках двух-трех деревьев, растущих в директорском садике, зазеленели почки. Несколько чахлых травинок пробилось у корней.

Но не только это видит девушка. Взгляд ее устремлен куда-то далеко-далеко.

Она видит узкую долину, серую избушку, греющуюся на солнце. Видится ей и шумливая речка, где вода посветлей, чем в Акерсэльве, и зеленый лес, где деревья погуще, чем в директорском садике.

Ей хочется удержать видение. Она пытается войти в дом, оглядеться вокруг, увидеть родные лица, любимые вещи, но ей это плохо удается.

Долетающий сюда веселый девичий визг вторгается в видение и вспугивает его. Исчезают домик, лес, речка, зеленые поля. Очнувшись, девушка замечает, что взгляд ее устремлен на грязные крыши фабричных строений.

Тогда она затворяет окно и, вздохнув, возвращается к станку. Скоро, наверное, два часа.

И снова она работает, как всегда. Останавливает станок, связывает оборвавшуюся нить. Снимает заполненные бобины и вставляет пустые. Все идет своим чередом. Но она глубоко равнодушна к тому, что делает. Ее словно бы и нет здесь. Как далека она сейчас мыслями от прядильных машин и пряжи!

Ее товарка Лина, станок которой находится рядом, то и дело пытливо взглядывает на девушку. Изредка она что-то говорит ей, но ответа не получает. Тогда Лина бросает свой станок и подходит к девушке.

— Да что это нынче с тобой, Хельга? Ты вроде сама не своя.

Но Хельга не отвечает. Лина кладет ей руку на плечо.

— Никак весна тебя растравила, девонька? Опять тоска на тебя накатила? Брось, Хельга, ну что ты маешься? Тебе-то что за дело до солнца, до весны? Нам ведь что зима, что весна — один черт. Все одно торчим тут день-деньской взаперти — хоть тебе солнце жарит, хоть метель метет. Солнце-то не про нас с тобою, девонька. Так что не вешай носа, гляди повеселей!

Но эти разумные речи не достигают цели. Лицо у Хельги все такое же мрачное. Она лишь слегка поворачивает голову и говорит, глядя в пол:

— Я домой уеду!

На лице Лины появляется легкая усмешка.

— Вот как! — говорит она. — Ну, что ж, давай, давай, езжай, девонька. Да поторапливайся, а не то, глядишь, и поздно будет.

Хельга смотрит на нее:

— Это как же так? Почему поздно?

Лина уже не улыбается:

— Я, знаешь, тоже когда-то все домой уезжала. Каждую весну уезжала в деревню. Бывало, как станут дни подлиннее, воздух потеплеет, проглянет на небе солнышко — я и давай домой собираться. И уезжала. Правда, в мыслях только ездила. Сама-то я дальше прядильной никуда не трогалась. И с тобой то же будет. Ты уже три года как в городе и каждую весну все уезжаешь. Прошлый год уезжала, нынче уезжаешь. Небось и в будущем году уедешь, и через год, и еще не раз будешь уезжать. Да только все одно тут останешься. Что ни день, что ни год — все крепче будешь к городу прирастать. А после, как пройдет много лет и волосы у тебя поседеют, тогда тебя уж и весна не проймет. И не потянет тебя больше в деревню. Хе-хе! Ты уж тогда ни солнца, ни лета примечать не станешь. Это тебя и спасет.

Хельга пронзает товарку взглядом.

— Ну, уж нет, со мной так не будет! — говорит она уверенно. — Ни в жисть! Уж я-то уеду домой. Через неделю-другую уеду. Стану жить впроголодь, каждый день по грошику откладывать. А как лето наступит — я уже буду далеко. Невмоготу мне тут, в городе, оставаться! Домой хочу!

— Ну, ну, — отвечает Лина. — Коли так, езжай, девонька. А покамест дела не забывай. Гляди, вон нитка-то оборвалась.

Ясный летний вечер два месяца спустя. Парень и девушка медленно бредут по улице. Оба они невеселы — молчат.

Они уходят далеко, сворачивают с тротуара, идут по голой земле. Отыскивают поросший травой пустырь и садятся здесь.

Кругом полно народу. Все вышли подышать воздухом после дневной жары. Неподалеку несколько парней, переругиваясь, играют в карты. С другой стороны расположилась стайка девушек. Они шумят, громко хохочут, радуются жизни. Издалека, с холма манят звуки гармони.

А эти двое сидят молча.

Его взгляд устремлен на город, на реку, на фабрики.

Она сорвала несколько травинок и перебирает их в подоле. Лишь изредка поднимает она взгляд на его лицо. Он сегодня какой-то странный. Видно, есть у него что-то на сердце.

Время идет, час уже поздний. Девушка с беспокойством замечает:

— Пора домой! А то утром бываешь такая усталая.

Он переводит взгляд на нее.

— И что за спешка? Ты, бывает, и поздней гуляешь.

Обернувшись к ней, он робко спрашивает ее:

— Ну, подумала ты, Хельга, про что сама знаешь? Согласна на то, о чем я просил тебя?

Она сидит, покусывая травинку. Молчит.

Он продолжает:

— Ты, может, боишься? Опасаешься, что стану твой век заедать?

Впервые за весь вечер она смотрит ему прямо в глаза:

— Да не в том дело, Эдвард. Будто не знаешь! Ясное дело, обижать меня ты не станешь. Только не могу я, слышишь! Не могу, и все тут!

Он горько улыбается:

— Не можешь, стало быть? Ну ладно! Ничего не попишешь. У тебя, видать, другие на уме. Что ж, не собираюсь Нильсу Бахвалу или Петтеру Шведу поперек дороги становиться.

Он хочет встать, но теперь Хельга удерживает его.

— Постой, не уходи! — просит она. — Ну, зачем ты это говоришь? Будто не знаешь, что других парней у меня и в мыслях нет. Только не хочу я тут, в городе, замуж выходить. Я говорила уже. Весной уеду домой да там и останусь. А в город больше не вернусь, мочи моей нет тут жить!

Он испытующе смотрит на нее:

— А может тебя в деревне ждет кто?

Она отвечает не сразу. Этот вопрос заставляет ее задуматься. Она погружается в воспоминания, и в памяти всплывает светловолосый паренек из их деревни. Когда-то, много лет назад, он занимал ее думы.

Она отпускает его руку.

— А хоть бы и так! Кому я должна отчет давать?

Он поднимается, и теперь уже никто не удерживает его.

— Никому, — говорит он, — никому ты не должна давать отчет. Ты сама себе хозяйка.

Она тоже поднимается, и они не спеша возвращаются той же дорогой, какой пришли.

Посреди улицы он вдруг останавливается.

— А почему ты нынче весной не уехала? — спрашивает он. — Ты ведь давно уже про это толкуешь.

В голосе ее легкое смущение:

— Да мало ли что мешало! Так, вдруг, ведь не соберешься. Время нужно. Теперь вот весь год по грошику копить буду, чтобы приодеться малость. Не могу же я нагишом домой ехать!

— А ну как и нынче весной что-нибудь помешает? — с надеждой в голосе спрашивает Эдвард.

На лице ее появляется спокойная улыбка.

— Что помешает? — удивленно спрашивает она. — Что мне помешать может, коли я домой хочу?

Теперь голос ее опять обрел твердость и решимость.

После лета пришла зима. И тоска понемногу улеглась, впала в зимнюю спячку. Лишь изредка она пробуждается, вызывая легкое волнение в крови, но затем снова затихает, цепенея от холода.

Долгими кажутся Хельге зимние вечера. Давят стены тесной каморки. Ей не сидится дома, тянет на люди.

В эту зиму она часто бывала вместе с Эдвардом, им было весело и хорошо вдвоем. Эдвард был славный парень, он очень полюбился ей. Вечером она засыпала с мыслями о нем, по утрам, просыпаясь, сразу же о нем вспоминала, и на душе у нее становилось радостно. Недаром ведь говорится: надо, чтобы человеку было о ком думать.

Но после рождества радость ее пошла на убыль. Стал блекнуть яркий румянец, который цвел на щеках Хельги, несмотря на спертый фабричный воздух и ночные смены. А когда запахло весной, она снова стала уноситься мыслями далеко отсюда и часто целыми ночами лежала без сна, терзаемая тоской.

Днем, на фабрике, Лина бросала на нее пытливые взгляды. И однажды после обеда, когда Хельга не ответила на ее вопрос, Лина подошла к ней и спросила:

— Ну как? Собираешься ехать?

Хельга вставляла новую бобину.

— Ехать? — переспросила она. — Господь с тобой, Лина! Будто ты мое положение не знаешь! Ну, куда я сейчас поеду? Придется малость повременить. Да оно и не к спеху, лето еще впереди.

Лина отвернулась, скрывая горькую усмешку.

Этой осенью Хельга и Эдвард поженились.

Шли годы.

Хельга и Эдвард трудились, не щадя себя. Нередко они чувствовали, что вконец выбились из сил, но они были вместе, делили пополам и горе и радость, а это помогает вынести многое.

В первые годы после замужества Хельга не работала на фабрике. Но когда старшая девочка подросла и смогла уже приглядывать за малышами, Хельга вернулась в прядильный цех.