Точка невозврата - Полина Дашкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы назвали его сутягой. Допустим, такие черты у него имелись. Но разве не власть была его главной внутренней потребностью?
– Да, ему хотелось власти, он много болтал об этом, пока гулял по альпийским лугам, катался на велосипеде по Мюнхену, Парижу и Вене, строчил статейки, цапался с меньшевиками и пополнял партийную кассу. Но он понятия не имел, что такое власть в России. В октябре 1917-го он схватил, что плохо лежало. Оказалось, что это Власть. Он был жадный и самоуверенный человек, вот и схватил, не подумав о возможных последствиях для себя лично, для собственного здоровья. Реальная власть, в отличие от гипотетической, была ему не по силам, он надорвался до смерти, очень скоро.
Действительно скоро. Ленин сумел удержать власть с октября 1917-го по январь 1924-го, срок совсем не долгий, а если вычесть последние года полтора, когда он смертельно болел и уже вовсе не властвовал, получится того меньше. Лет пять. В масштабах истории это пшик, мгновение.
– Главной внутренней потребностью Ленина была борьба, склока, разрушение, – продолжал Агапкин, – все то, что создавало иллюзию активной деятельности и собственной значимости. Владимир Ильич был азартен и амбициозен, а делать ничего толком не умел. Профессию юриста так и не освоил, писал скверно, скучно, говорил картаво, путано. Конспиратор был отличный, что правда, то правда, ну и деньги...
– Погодите! – Я не выдержала, перебила: – Он заводил толпы на митингах, значит, все-таки был талантливым оратором.
Агапкин снисходительно улыбнулся и покачал головой.
– Это в советских фильмах толпы беснуются, стоит Ленину выйти на трибуну и крикнуть: «Това-ищи!» Да, в семнадцатом толпа легко заводилась, но не от речей очередного оратора, а от самой себя. Толпа была вроде пьяной истеричной бабы, собственных мыслей и политических предпочтений не имела, в башке каша из лозунгов, во рту каша из семечек и мата. Между прочим, Керенский, Троцкий, Маня Спиридонова орали куда успешней Ленина, им хлопали шибче.
– Хлопали, может, и шибче, – согласилась я, при этом улыбнувшись также снисходительно, – однако победил Ленин.
– Что значит – победил? Кого?
От этого вопроса я растерялась и не нашла ничего лучшего как выпалить:
– Всех!
Агапкин смотрел на меня молча, с жалостью и любопытством. Поняла ли я, какую чушь сейчас сказала?
Конечно, поняла. Побеждать в России в семнадцатом году было уже некого. Случаются такие особенные моменты в истории, когда на политической сцене, которую уместней бы назвать «эстрадой», появляются нелепые фигуры, маленькие бойкие чертики. Они выпрыгивают ниоткуда, начинают действовать вроде бы нелепо, вопреки всякой логике, с неясными мотивациями. Ленин, как и Керенский, всего лишь маленький бойкий чертик. А вот Оська Корявый – черт огромный. Явление Сталина – грандиозное и непоправимое следствие тех самых «мизерных причин».
– У Кобы – да, внутренней потребностью была именно власть, единоличная и беспредельная. Это называется бредом величия, – устало пробормотал Агапкин и опять открыл «Руководство по психиатрии»:
– «Настоящий бред представляет ряд степеней от легко возможного через еще мыслимое до идеи, что больной сам есть Бог и Верховный Бог».
Вид у Федора Федоровича был усталый, он оторвал глаза от книги, посмотрел на меня так печально, что мне захотелось утешить его, уложить спать, почитать ему сказку, как маленькому ребенку.
– Нет, я не устал, – произнес он вполне бодро, – просто мне тоже не по себе, когда речь заходит об Оське Корявом. Я его видел, знал и до сих пор не могу отделаться от жуткого чувства, что он не совсем человек. И в этом контексте версия его сумасшествия выглядит чем-то вроде заклинания против нечистой силы. Чур меня, чур! Все нормально, ребята, он просто псих, всего лишь псих, ничего сверхъестественного. У Ленина в Горках жила собака Айда, очень славный пес, ирландский сеттер, как твой Вася, но не старый кобель, а молоденькая сучка. Так вот, стоило появиться Сталину, и добродушная Айда поджимала хвост, шерсть вставала дыбом.
– Ну, здесь у нас Коба вряд ли появится, – сказала я и, присев на корточки, погладила спящего Васю. – Оськи Корявого больше нет. Только иногда в моих ночных кошмарах...
Я не стала договаривать. Федор Федорович и так знал о моих страшных снах, боялся за меня, нервничал. Кое-что нехорошее случалось и наяву. Кроме нападения на Васю стального кобеля была еще автомобильная авария.
Я ехала в такси, сидела на заднем сиденье, читала. Стальной «Форд-Фокус» врезался сзади, ни с того ни с сего. Удар получился не слишком сильный, меня скинуло в проем между сиденьями, я отделалась вывихом лодыжки. Таксист не пострадал, но жутко испугался, стал говорить, что давно приметил «этого козла», он упорно пилил за нами от проспекта Мира и как будто нарочно врезался. Самое странное, что водитель «Форда» остался сидеть в своей побитой машине, затемненные стекла были подняты, дверцы заблокированы. Я не стала дожидаться приезда милиции, остановила какой-то «жигуль» и уехала. У меня не было времени, и почему-то совсем не хотелось увидеть «этого козла», водителя «Форда».
– Иногда у него зрачки становились прямоугольными, – вдруг сообщил Агапкин, – но если кто и замечал эту странность, то наверняка принимал за оптический обман, за галлюцинацию, особенно после его воцарения, когда люди рядом с ним трепетали. Мало ли что может почудиться со страху? Да, трепетали. А он наслаждался. Власть была лишь средством, а целью – именно страх, ужас, боль. Ему нравилось пугать и причинять боль. Он питался этим.
Федор Федорович в очередной раз перевернул страницы и прочитал:
– «Человек просто бессердечный причиняет другим боль, если это дает ему какую-либо выгоду. Но если ему страдание других доставляет удовольствие, он будет мучить людей, даже если он от этого никакой выгоды не имеет». Вот это и есть моральный кретинизм, – добавил он и закрыл книгу.
Мы помолчали. Меня поразило замечание о прямоугольных зрачках. У кого-то я видела такие зрачки и пыталась вспомнить, где, у кого.
– В общем, вы правы. Само по себе понятие «псих» ничего не объясняет. Мало ли на свете сумасшедших? Мало ли чего они желают? Почему из миллионов психов именно Кобе удалось осуществить свои патологические желания в полном объеме? – сказала я и поставила «Руководство по психиатрии» на полку.
– Да, – кивнул Агапкин, – людей, страдающих манией величия и моральным кретинизмом, десятки тысяч. Психопатических личностей – сутяг, болтунов, авантюристов вроде Ульянова сотни тысяч, если не миллионы, это настолько распространенный тип, что тут вообще вряд ли стоит говорить о патологии. Но почему-то именно эти двое сумели реализоваться в Ленина и Сталина, а все прочие сидят в тюрьмах и в психушках либо мучают окружающих вполне безнаказанно.
– Либо торчат в телевизоре, орут на ток-шоу, – добавила я.
Федор Федорович пропустил мое замечание мимо ушей. Телевизор он не смотрел, и современные ораторы его не интересовали.
– Знаешь, чем психопат заурядный отличается от психопата политического? – спросил он и залпом допил свой остывший чай. – Заурядный псих считает себя «Верховным Богом» и говорит: «Я Верховный Бог». А политический псих собственного бреда не озвучивает, но заставляет огромное количество людей не только говорить, но и думать, что он «Верховный Бог». Ленин и Сталин владели чем-то вроде пробирки с бациллами, вызывающими психическую эпидемию. Не хочу тебя пугать, но тебе придется этим заняться. Ты заканчиваешь первый том, тебя ждет восемнадцатый год, точнее, лето восемнадцатого. Покушение на Ленина войдет в роман, ты никуда не денешься. Тебе придется...
Голос его звучал все тише, невнятней, я не успела оглянуться, а на диване уже никого не было, только валялось несколько открытых книжек.
Я сидела за компьютером, в полном одиночестве. Пальцы мои сами собой пробежали по клавишам, на мониторе возникла строчка:
«Продолжение следует».
Я поняла, что закончила первый том романа и чудовищно устала, хочу есть, спать, гулять в лесу, купаться в море.
– Ты напрасно пообещала продолжение, – услышала я щекотный шепот у самого уха, – тебя замучают, станут требовать скорее, скорее. А писать предстоит долго.
Наверное, это была звуковая галлюцинация от усталости и недосыпа. Я не стала убирать последнюю строчку. Оно ведь правда последует, продолжение. Я передохну немного и начну второй том.
* * *Федор Федорович исчез и довольно долго не появлялся. Я колесила по Германии, вышла моя очередная книга в немецком переводе, и старомодное пристрастие немцев к литературным чтениям давало мне возможность путешествовать из города в город.
Гонка в поездах сквозь живописные осенние пейзажи, под чистым холодным небом сопровождалась постоянным сквозняком, прочищала мозги, наполняла душу странным космическим гулом. Мелькали рощи, едва тронутые осенней желтизной, аккуратные фермы, поля, стада тучных черных и белых коров. На открытых платформах маленьких станций пахло свежим сеном и можжевельником.