Зелинский - Евгений Нилов

В ответ Николай Дмитриевич писал:

«Высокоуважаемый Дмитрий Иванович! Ко мне обратился профессор О. Витте с предложением принять участие в организационной комиссии от России по делам международного съезда по прикладной химии. Он сообщил мне, что вы стоите во главе этого комитета в России и просите меня, в случае моего согласия принять участие в трудах комитета, написать об этом вам. Если вам нужны еще сотрудники, я с охотой буду таковым. Глубоко и душевно вам преданный Н. Зелинский».

Наступил вечер 31 декабря 1899 года, последний вечер XIX столетия. Текли его последние часы, летели минуты.

На Спасской башне Московского Кремля заиграли куранты. По морозному воздуху поплыли звуки: «Коль славен наш господь в Сионе….» Часы пробили двенадцать.

Наступил новый год! Новый, XX век!

Москва встречала его шумно, весело, многоречиво. В эту ночь говорили о том, что началась новая эпоха, новая эра, открылись новые горизонты, дороги, пути. Говорили: «Мы присутствуем при смерти старого, отжившего, при рождении светлого, нового…» Каждый верил в свершение того, что было ему близко, дорого, что составляло цель жизни.

Начало XX века обмануло ожидания многих. Только что отзвучали пышные новогодние тосты, как суровая, тревожная действительность напомнила о себе.

29 января 1900 года студенты выпустили гектографированную прокламацию за подписью «Московские товарищи». В прокламации возмущались сдачей киевских студентов в солдаты и требовали их возвращения и отмены «Временных правил»[4].

Студенческие представители факультетов собрались в актовом зале и попросили выйти к ним ректора, готовясь в его присутствии провести сходку. Однако ректор не явился, сославшись на нездоровье. Сходка была перенесена на другой день. Но 3 февраля лекции были отменены, с утра двери университета оказались запертыми.

Толпа студентов пошла по Никитской улице, пели студенческие песни. Полиция никого не останавливала, и студенты понемногу разошлись.

Николай Дмитриевич тяготился бездействием. Несмотря на запрет, он продолжал работать в лаборатории, попадая туда через двери своего кабинета, смежного со служебными помещениями. Ему помогал Степанов.

Временное закрытие университета, как всегда, ничему не помогло. Студенческие волнения продолжались. Реакционная часть студенчества призывала к прекращению «беспорядков». Они выпустили воззвание и пытались распространить его среди студенческой массы.

Университетское начальство решило на каждом факультете, в коридорах, аудиториях и лабораториях вывесить воззвания и уведомить об этом профессоров.

Среди студентов в то время рассказывали такую историю:

Субинспектор лично принес воззвание в химическую лабораторию. Николай Дмитриевич стоял у рабочего стола, на столе были фарфоровые чашки с какими-то жидкостями. Профессор взял воззвание, внимательно прочитал и… уронил листок в одну из чашек. Тут произошло нечто неожиданное. Листка не стало! Он растворился в жидкости! Зелинский извинился: «Такой непредвиденный случай! Извините — химия!»

Не было у субинспектора больше воззваний или он боялся за их целость, только в химическую лабораторию листков больше не приносили.

Обращение к студенчеству, подписанное его реакционной частью, не возымело желаемого действия. 23 февраля студенты снова собрались в актовом зале и снова повторили свои требования. К ним прибавились новые: вернуть исключенных из Московского университета и высланных из Москвы.

Около университета стала собираться толпа. Здесь, кроме студентов, не попавших в актовый зал, были курсистки, гимназисты, рабочая молодежь. Люди, стоящие внизу, дружно и радостно закричали, когда с треском распахнулось одно из широких окон и сверху медленно поползло полотнище с требованиями студентов.

Возгласы радости быстро сменились криками негодования: конные жандармы и войска окружили безоружную толпу и стали теснить ее к Манежу. Пошли в ход приклады ружей, шашки. Демонстрантов и многих, кто случайно находился на улице, загнали в Манеж.

Арестованным два дня не давали ни еды, ни питья. На третий день студентов переправили в Бутырскую тюрьму. Рабочая Москва на эти репрессии ответила забастовками, демонстрациями, произошло несколько столкновений с полицией и войсками.

В марте студенческое движение пошло на убыль, но университет продолжало лихорадить. Лекции читались в почти пустых аудиториях. В лаборатории студенты собирались больше для того, чтобы поговорить о последних событиях.

25 февраля 1901 года в Политехническом музее было организовано чествование В. В. Марковникова по случаю сорокалетия его научной деятельности. Был заслушан доклад В. И. Вернадского «О нефти, как природном теле в конце. XIX века», в котором он осветил громадную работу в области изучения нефти, проведенную Марковниковым.

Затем начались приветствия. К. А. Тимирязев говорил о приходе Марковникова на кафедру химии Московского университета:

«С вами свет и жизнь проникли в это мертвое царство… Московский университет благодаря вашему упорному, настойчивому труду получил настоящую европейскую лабораторию. Ведь не случайность, что за одинаковый период времени до вас из этой лаборатории вышло 2 научных труда, а при вас почти 200».

От химической лаборатории приветствовал Владимира Васильевича Зелинский, с глубоким уважением отмечал он плодотворную работу Марковникова.

Вечером на торжественном обеде в «Эрмитаже» собрались все научные силы физико-математического факультета. После первого тоста в честь юбиляра — делегация от студенчества, приветствовала старого профессора.

Чествование сорокалетия научной деятельности Марковникова вылилось в большое общественное событие. Это была дань глубокого уважения всех прогрессивных ученых научным и общественным заслугам Владимира Васильевича.

Было это, пожалуй, последним радостным событием в его жизни. Он стал сильно прихварывать и 29 января 1904 года умер.

Война с Японией началась рядом неудач и поражений. В. И. Ленин в статье «Падение Порт-Артура» расценил сдачу крепости как крушение системы самодержавия. По всей стране стали раздаваться голоса, требующие свержения царского правительства. В ноябре 1904 года недовольство войной вызвало мощную демонстрацию. Наряду с рабочими в ней принимала участие московская интеллигенция и студенты университета.

Профессор Тимирязев открыто выступал в печати с требованиями свободы совести, слова и собраний. Полиция преследовала прогрессивного ученого.