Мятежный Карабах. Из дневника офицера МВД СССР. - Виктор Кривопусков

Владимир Владимирович Ковалев, чем-то был похож на полковника Гудкова. Скорее всего, вдумчивым и разумным отношением к жизни. Его интеллигентность подкупала, как и твердость характера. Ему было очень трудно в Карабахе. Он по приказу Москвы сменил на посту начальника УВД НКАО местного милиционера полковника Исагулова. Отвечал за всю НКАО, а работал практически, как и мы, только в пределах армянских населенных пунктов. Состав сотрудников был чисто армянским, хотя ряд должностей занимали азербайджанцы. Но по известным причинам безопасности они не могли работать даже в Степанакерте, не то, что в армянских селах. Водитель у Ковалева был армянин, а когда приходилось ехать через азербайджанские села, то он сам садился за руль своей красной «Нивы». За все недостатки в оперативной обстановке области приходилось отвечать ему. Будь на его месте кто-то другой, не известно как бы развивались события в Карабахе. То, что он не навредил карабахскому движению, не злоупотреблял властью в интересах Азербайджана, я точно знаю. Но делал это он осторожно, корректно. Не жаловали его ни Поляничко, ни генерал Сафонов. Да он, как я понимал, и не стремился в их политкомпанию. Нередко принятые репрессивные меры МВД республики против армянских милиционеров и населения азербайджанскими руководителями выдавались за инициативу генерала Ковалева. Он стойко переносил провокации и подозрительность к нему азербайджанского руководства, недоверчивость армянских коллег и тем более руководителей карабахского подполья. Против него неоднократно организовывались террористические акты. Но словно ангел-хранитель не раз отводил от него пули и снаряды гранатометов. И только после настойчивых моих разговоров с Зорием Балаяном, Робертом Кочаряном, Сержем Саркисяном отношение армянской стороны к генералу Ковалеву изменилось. Определенную роль сыграл здесь и Маврен Григорян, с которым мне удалось сблизить генерала Ковалева.

Утром, когда я положил на стол генералу Ковалеву наш ответ на телеграмму группы народных депутатов СССР, он спросил о сроках отправления. Я сказал, что, как обычно, это надо было сделать вчера. Он пообещал к обеду посмотреть материал и, если не будет вопросов, подписать и отправить телетайпом. Часа в три начальник УВД позвонил и попросил зайти к нему. Когда я появился в генеральском кабинете, Ковалев посмотрел так, словно увидел меня в первый раз.

— Прежде всего, — сказал Владимир Владимирович, — записка велика по объему, ее надо обязательно ужать. Хотелось бы знать, где вы взяли такие данные? Многие факты трактуются очень уж нетрадиционно. Возьмите, проверьте еще разок, сократите, а вечером посмотрим снова.

Оставшаяся часть дня прошла в мучительном труде над косметическим усовершенствованием документа, ибо ни один факт, приведенный в записке, не мог быть выброшен. В Москве перед руководством должна предстать объективная картина трагически сложившейся обстановки в Карабахе. Непринятие должных и своевременных мер может привести к катастрофе.

Новый вариант телеграммы генерал Ковалев перечитывал долго и сосредоточенно. Чтобы нарушить гнетущую тишину, я пытался было комментировать те части текста, где останавливался генеральский взгляд, но потом понял бессмысленность этой затеи. Ковалев меня не слышал. На тексте в полторы страницы не было ни единой его пометки. Значит, беспокоят не отдельные факты и не правописание. Скорее всего, генерал просчитывал различные варианты. Как ему поступить с текстом? С самим майором? Сказать прямо, чтобы не высовывался с полковником Гудковым, или пусть отправляют в Москву эту бумагу как хотят? Например, через Комендатуру РЧП, тем более что немалая часть сведений относится к характеристике азербайджанских районов, не входящих в НКАО, а значит — это не в его компетенции.

— Стало быть, сокращать нечего? Это, по вашему мнению, окончательный вариант? — наконец спросил меня генерал.

Я согласно кивнул головой.

— Ладно, оставляйте до утра. Утро вечера мудренее. Завтра посмотрим свежим взглядом еще разок.

На этом мы с генералом Ковалевым и распрощались.

Гудков под бокал прекрасного карабахского красного сухого вина «Хиндагны» как будто специально весь вечер играл в шахматы с Николаем Журавлевым в нашем 412-м гостиничном номере. О главном, о записке, старались не говорить. Обсуждали всякие рабочие мелочи. Уехал Виктор Семенович ночевать к себе в коттедж поздно, видимо, не хотел в этот вечер встречаться с генералом Ковалевым и всячески постарался не мешать ему принимать лично ответственное решение.

Следующее утро в штабе группы началось с традиционного оперативного совещания, с доклада дежурного по штабу СОГ, со сводок об оперативной обстановке в НКАО за прошедшие сутки, разбора текущих проблем, с новых поручений из Москвы. Все мои мысли были только о записке. Я не мог отвести глаз от красного телефона прямой связи с генералом Ковалевым, хотя знал, что в это время генерал занимается теми же делами, что и мы. Принимает доклады своих служб, начальников городских и районных ОВД, сам докладывает в Баку и Москву, согласует действия милиции и внутренних войск. А может, сославшись на чрезмерную занятость, уедет по области, причем не на один день. Или того хуже. Записка побывала в руках Поляничко и Сафонова. Тогда надо готовиться не только к чрезвычайному разговору на самим же заданную тему, но к вполне предсказуемым мерам, которые будут, без сомнения, приняты в отношении и руководства группы, и конкретных личностей.

Все-таки, когда есть работа, а рядом люди, теребящие тебя разными, может, и не самыми серьезными вопросами, особенно в сравнении с теми, которые решает сейчас генерал Ковалев, время бежит быстрее. Я отвлекся на документы и звонок красного телефона прямой связи с начальником УВД заставил меня вздрогнуть. Гудков тоже понял, что последовало приглашение Ковалева, и сказал, чтобы я шел, а он решит все оставшиеся рабочие вопросы без меня. Генерал Ковалев усадил меня за стол и, держа в руке мою записку, по переговорному устройству местной оперативной связи пригласил зайти к нему начальника спецсвязи УВД НКАО. Я приготовился к разговору, но, к великому моему удивлению, Владимир Владимирович сказал:

— Перед тем как отдать записку для подготовки из нее шифровки в полном объеме, мы должны условиться, что подпишем ее вдвоем. С полковником Гудковым вопрос согласован. Это важно, потому, что большая часть фактов, направляемых в Москву, собрана и обобщена непосредственно силами вашей группы, в том числе в результате ряда оперативных мероприятий, проведенных вами и за пределами Нагорно-Карабахской области. Сообщение носит не только чрезвычайно важный характер, но впервые достоверно отражает конфликтную обстановку последнего времени. И хотя в таком виде сведения во многом противоречат официальной информации, представляемой в Москву руководством Азербайджана и комендантом Сафоновым, я разделяю вашу точку зрения, поэтому готов подписаться под ними. Правда, подпишу только ту часть сведений, которая характеризует ситуацию в НКАО, а данные о бесчинствах незаконных омоновских формирований, дислоцирующихся за пределами области, должны подписать только вы. На этих условиях, а также с учетом степени важности и секретности данных, записка уйдет немедленно, то есть, как только ее подготовит шифровальщик.

Мое согласие могло не произноситься, все отразилось на моем лице. Ковалев указал место на второй странице, где, по его предложению, должна пройти разделительная черта. Я не возражал. Он тут же поставил свою подпись. После него мне пришлось расписаться дважды. Первую подпись поставил вслед за генеральской, вторую — в одиночестве в завершающей части секретного документа, которая раскрывала факты применения в Азербайджане против армянского населения незаконных вооруженных формирований ОМОНа.

Вошедшему в кабинет начальнику спецсвязи лейтенанту внутренней службы Григорию Арутюняну генерал поставил задачу: в первоочередном порядке подготовить в МВД СССР шифровку. Если в целях ускорения ему будет нужна помощь, ее окажет начштаба СОГ МВД СССР Кривопусков. Предложение о помощи, видимо, удивило лейтенанта, но он произнес лишь одно слово:

— Хорошо.

Ковалев, обращаясь ко мне, сказал, что как только шифровка отправится в Москву, он уедет в Аскеран и будет до вечера участвовать в проверке работы местного райотдела милиции.

Григорий Арутюнян со мной был немногословен и предельно корректен, что, как правило, присуще людям его профессии, переводящим обычные слова на язык кодированных символов. И все-таки я почувствовал его взвинченность. Было неудобно спрашивать, что случилось? Неприятности то и дело происходили в каждом карабахском доме. Но постепенно я понял, что причина нервозности просто в самом содержании текста. Лейтенант радовался, что через его руки в Москву уйдет информация, отражающая правду о событиях, происходящих в его родном Карабахе, что в Москве услышат крик души каждого армянского жителя НКАО. Когда шифровка была готова, он неожиданно спросил: