Хозяин дракона - Анатолий Дроздов

Только ночью, ворочаясь в холодной постели, Улыба со страхом поняла: Некрас не вернется. Он другой. Он не похож на дружинников, которые на нее заглядываются. Даже на Святояра она могла бы крикнуть – и тот бы простил. Поругался бы, но оттаял. Некрас не простит.

Подумав так, Улыба заплакала. Горько, как не плакала ни разу в своей жизни…

14

– Он не такой, как другие наемники, – сказал Святояр, провожая взглядом удалявшуюся охоту. – Много их видел, княже… Не похож.

– Чем? – сердито спросил Ростислав, опуская поводья. Собаки подняли тура, жаль бросать гон.

– Всем! Не так ходит, не так говорит, не так держит себя…

Ростислав хмыкнул.

– Кто в наемники идет? – спросил Святояр, делая вид, что не услышал. – Сын дружинника, сын боярина обедневшего, а то и смерд… Народ подневольный, привык подчиняться. Старшего уважают, кланяются низко… Этот держится гордо.

– Значит, князь? – усмехнулся Ростислав.

– Случается, и князья служат, – согласился Святояр. – Когда у отца детей много, а земель – едва повернуться. Бывает, со стола князя собьют, ищет себе место… Но княжич не таится, рассчитывая место в дружине повыше занять, серебра больше выторговать. Этот о родителях молчит, а повадки княжеские. Слуге гривну серебра, как ногату, бросил! У нас богатый пожалеет.

– Варяги золотом швыряются! – не согласился Ростислав. – Сегодня получат, а завтра пропьют, в корчме продуванят.

– Не похож он на варяга! По-нашему говорит без запинки, читает и пишет. Ряд, что ему на службу положил, не только прочел, но и дописал свое.

– Боярский сынок, рос при монастыре…

– В монастыре рос, так в бога бы верил!

– Некрещеный?

– Не знаю, каким богам молится, но в церкви его не видели.

– Поганый?

– Те на капищах ночами собираются, тайно. Некрас ночи у бабы своей проводит. И военное дело знает так, как никто из наших. Поганых ему не учат.

– Не доверяешь, значит? – усмехнулся Ростислав.

– Сомневаюсь… – вздохнул воевода.

– Что ж ратовал за него?

– Нельзя смока другим отдать.

– Где он сейчас? – вздохнул Ростислав, поднимая глаза к небу. Святояр тоже глянул вверх, будто змей должен был вот-вот появиться. Но не появился, и князь с воеводой опустили глаза долу.

– Грамоты разослал? – спросил Ростислав.

– Три дня тому.

– Пойдет на нас Святослав?

– Непременно. Такую обиду да снести!

– Устоим?

– Со смоком, княже, я против варягов устою. А их даже ромеи страшатся.

– Будет ли смок?

– Будет! – твердо ответил тысяцкий.

– Гляди!.. – сказал князь, подбирая поводья.

– Гляжу! – отозвался воевода. – Ты, княже, коли Святослав одолеет, земли теряешь, но на столе останешься. Будешь жить-пировать. Мне же головы не сносить. Не простит Великий обиды…

Ростислав молча тронул каблуками бока коня и поскакал вслед удалявшейся охоте. Святояр еще раз глянул на небо и затрусил следом…

15

Женить княжича не успевают… Четверка вороных, упираясь ногами, тащит сани по голой земле. Летом на санях не ездят, но обычай суров: независимо от времени года покойника к кладбищу везут на них. Огромная толпа валит саням вслед. Впереди дружина на конях и при оружии, но вся, как один, простоволосая. Шапок нет ни на ком, даже на священнике. Плач, рыдания, стон… В гробу на санях – человек в богатых одеждах и с серебряными от седины волосами. Князь Петр Звенигородский, отец Ивана…

Приехавший из Галича епископ служит панихиду, он же читает духовную покойного. Громко, перед плотно набившей собор толпой. Брови епископа сдвигаются к переносице:

– Аще объявляю княжича из дальних земель именем Иван, а по прозвищу Некрас, сыном своим младшим, вторым после единокровного моего Ивана. Заповедую тому Некрасу служити моему Ивану верой и правдой, быть ему опорой в кручине и радости, на брани и в пиру. А князю Ивану, сыну своему первому, заповедую почитать Некраса, как брата своего старшего, и слушать советов его разумных…

По собору ползет тихий ропот: невиданное дело! Князь на Руси может пригреть племянника или иного родича, даже дать ему удел, но усыновить приблудного?! У покойного Петра теперь два сына, и оба Иваны – запутаться можно! Некрас к тому же одновременно младший сын и старший брат. Нечисто тут…

Я знаю, о чем думает сейчас толпа. Некрас-де, действительно, сын Петру, только не от законной жены. Языческие времена на Руси миновали, князья имеют одну жену, а не триста, как у Владимира-крестителя, но любовниц заводят. От такой и родился Некрас. Ай да князь Петр! Все-то думали, что он человек богобоязненный и жену свою покойную больше жизни любил… Отец не убоялся худой молвы, защитил приемыша. Хотел, чтоб я остался в Звенигороде и был рядом с Ваней. Уделы на Руси наследуют по крови. Князья между собой родственники, отличаются лишь степенью родства. Случись Ивану Звенигородскому умереть, претенденты на удел найдутся. Тот же Володько Галицкий – он приходится Ване троюродным братом. Достаточное основание, чтоб требовать выморочный удел. Теперь не потребует. Князь Петр признал меня сыном, воля покойного священна.

Отшумела тризна, и в Звенигороде – гости. Длинный поезд из повозок и верховых втягивается в ворота города. Депутация из Галича. Бояре, священники, выборные от торговых людей и ремесленников. Их много. Горница звенигородского князя тесна для такого числа людей, но видеть и слышать молодого князя хотят все. Набиваются плотно. Несмотря на растворенные окна, в горнице душно. Те, кто не поместился, толкутся в коридоре, встают на цыпочки, пытаясь заглянуть через плечи передних. Впереди – бояре. Кланяются, доставая пальцами пол.

– Здрав будь, князь Иван! Зовем тебя в Галич! Займи стол отчич и дедич и правь по чести и по совести, как Правда велит! – говорит старший.

Собрание подтверждает просьбу одобрительным гулом. Иван недоуменно смотрит на меня, затем на Малыгу. Тот хмурится и выступает вперед. Мудрый Малыга пытается предостеречь от которы – то есть от ссоры, вражды.

– Галич – отчина Володька. На котору с братом подбиваешь князя, боярин?

– Не будет которы! – бьет себя в грудь боярин. – Володько ускакал в Киев, к Святославу, тестю своему, а Галич тебе, княже, сам ворота откроет. Ждут!

– Ждут ли? – щурится Малыга.

– Бога молят, чтоб пришел! Мочи нет, княже, более терпеть! Изнемогли мы с Володьком. Данью обложил непомерною каждого: и люд торговый, и ремесленников, и смердов. А не дашь, так велит волочь на княжий двор, бить батогами. После чего в поруб бросит и держит, пока родичи требуемое не принесут. А как принесут, кажет: «Мало!» – и вдвойне требует. Люди имение попродавали, все отдали, а он только смеется: «Знаю я вас! Еще есть!» Которые уже по три года в порубе сидят. Бояре вздумали роптать, так троих повесил, объявив зачинщиками, другим же пригрозил. Сам бесчинствует и уные сподвижники его…

Толпа вздыхает, как один человек.

– Девок прямо на улицах хватают! – кричит немолодой мужчина, по одежде видно, что ремесленник. – Волокут к себе в хоромы, насильничают, а потом выкидывают побитых и в одеже драной. Станешь князю жалиться, так только смеется: «Не убудет им, только прибудет! Детей добрых нарожают!» А девки с горя вешаются, потому как их, порченых, замуж не берут…

– Товары лучшие в лавках забирают, а денег не дают! – кричит другой.

– Не столько возьмут, сколько раскидают, потопчут! – вторит другой.

– Женок за цыцки хватают, а как муж вступится, так бьют его мечом насмерть…

Хоромы, кажется, взорвутся от криков. Иван и Малыга потемнели лицом, да и у меня, наверное, оно не лучше. О том, как в Галиче правят, в Звенигороде наслышаны, но не в таких подробностях. Это не жалоба, это какой-то вой.

– Иди к нам, княже! Христом Богом просим!

Боярин опускается на колени. Следом, как по команде, валится остальная толпа. Иван растерянно смотрит сначала на меня, потом – на Малыгу. Тот выступает вперед.

– Спасибо за честь, люди добрые! – он кланяется в пояс. – А сейчас оставьте нас! Думать будем!

Гости нехотя подымаются.

– Думай, княже! – говорит выборный боярин. – Крепко думай! Мы на площади подождем! А чтоб не забыл нас, на колени встанем!

Галичане выходят из горницы и текут к выходу. Приникаю к окошку. Вот они вышли на площадь, повернулись лицом к хоромам, перекрестились и опустились на колени. Прямо в пыль… Не шутят! Слева дышит в ухо Иван, справа сопит Малыга. Не один я любопытствую. Дела!

Малыга вздыхает и отходит в глубь горницы. Следом – мы. Смотрю на Ивана. Он хмур. Это уже не отрок, некогда бегавший в кусты подглядывать за девками. За прошедшие годы Иван подрос, раздался в плечах, повзрослел. Борода пока не растет, но это не важно. Он князь, и слово его – закон. Как скажет, так и будет.

Иван смотрит на меня. Без слов понятно: хочет в Галич! Не успел в Звенигороде сесть, как уже в Галич зовут. Честь! Великая! Галич много больше Звенигорода: городами, землями, людьми… Я – «за»! Володько – сволочь, у меня к нему тоже счет. Весь, как мне объяснили, он сжег не потому, что радеет истинной вере. Для нападения на христиан нужен повод, весомый, язычников никто не защищает. Их можно убивать и грабить, Володько и воспользовался. Лично бы зарезал гада, только руки коротки. По древнему праву город может прогнать князя и кликнуть на стол другого, только право это осуществить трудно. У Володька уные сподвижники… Ничего, выгоним! Пусть скитается! Киваю Ивану, тот смотрит на Малыгу. Что скажет? Ивану шестнадцать, мне – восемнадцать, Малыга обоим годится в отцы. Старый, опытный… Покойный князь привел его из Курска. Не из того, что был в моем времени, а из небольшого города в Новгород-Северской земле, на самом краю Поля половецкого. Пограничный рубеж, постоянные стычки… Курские кметы – лучшие из лучших, что и понятно: плохие не выживают. Кметы любят войну, добычу и своего князя. Сманить их тяжко, но покойному Петру удалось: курский сотник перебрался в Звенигород. Много лет минуло с той поры. Малыга верой и правдой служил старому князю, теперь служит его сыну. Воевода, первый советчик, член семьи. Своей у Малыги нет, и не было никогда – не завел. То ли не собрался, то ли не всхотел…