Повести Ильи Ильича. Часть третья - Иван Алексеев

Солдаты 3-й танковой армии оборонялись с фанатичной решимостью. Советским войскам больше не удалось вклиниться в немецкую оборону ни на одном участке.

17 января Красная Армия прекратила дальнейшие попытки прорыва».

83-я гвардейская стрелковая дивизия, обескровленная непрерывным двухмесячным сражением и награжденная за него в конце 1943-го года орденом Красного Знамени и почетным наименованием «Городокская», под Новый 1944-й год зарылась в снежных полях и лесах перед озером Лосвидо, ежедневно получая свежее пополнение. С одной из тыловых команд, между 1-м и 9-м января, в дивизию прибыл рядовой Волин Николай Иванович, 1925 года рождения.

Ранним утром 10-го января дивизию возглавил генерал-майор Маслов и в тот же день повел ее в решительное наступление, которое ограничит жизнь рядового Волина тремя короткими зимними днями.

Примерно так думал его племянник, Николай Иванович Волин, руливший шестьдесят шесть лет спустя тех забытых событий по просторам Волгоградской области на своем черном «Лэндкрузере». Еще он думал, что траектория его пути примерно совпадает с той, которой когда-то везли дядю, и что за один день он покроет путь, на который у дяди ушло полгода.

Наполненный переживаниями недавних перевоплощений в дух предка, Николай Иванович надеялся на их продолжение. Ему казалось, что он идет дядиным следом и многое еще узнает о нем. Он даже поехал вдоль Волги, удлиняя путь, чтобы не только повидаться с родней отца, как объяснил родителям, но и сделать дугу почти до Самары, где дядю учили на каких-то курсах.

Николай Иванович так уверился, что идет по следу, что иногда бессознательно шевелил ноздрями, точно принюхивался. Со стороны его гримасы выходили смешно, и мама Волина, не выдержав, спросила, не заболел ли он.

– Мам, расскажи мне еще раз про Куйбышев, – отмахнулся Волин. – Все, что помнишь. Может, ты знаешь, что там дядя делал?

– Я тебе все рассказала. Он там три или четыре месяца учился. На курсах младших командиров. Прислал оттуда пять писем о том, что у него все хорошо, ждет, не дождется, когда уже пошлют бить врага. Последнее письмо пришло в конце ноября. Больше он не писал, а через три месяца мама получила похоронку: пропал без вести. Если бы его письма сохранились… Но писем нет, ты знаешь.

Курсы младших командиров, а погиб рядовым. Что-то не сходилось.

– Ты знаешь, я тоже думал, что не сходится, – сказал отец. – Вроде был курсантом. Попался на чем-то, и послали на фронт? Это про моего отца можно было так подумать. А Коля был очень примерный. Маша, скажи!

– Тут нечего говорить, – подтвердила мама. – Мне первая учительница его рассказывала, что он был лучший ученик в классе и не хулиган. Петр еще рассказывал, что Николай решал всем математику и физику. И только однажды сбежал с урока, потому что весь класс тогда решил уйти.

Петр – безрукий одноклассник Николая, заходивший после войны.

– Петр, он один их них выжил? И где он сейчас?

– Петр говорил, что еще двое из класса было живых, – ответила мама Волина. – Один дослужился до майора, демобилизовался в начале пятидесятых и жил в Москве, перевез туда свою маму. А второй одноклассник на родину после войны не приезжал. Он рос без отца, а его мама в войну умерла. А сам он долго лечился после ранения на Украине. После госпиталя на фронт его больше не взяли. И он там женился, где лечился. Жил в деревне. Родилось у него трое детей, погодки. Петр показывал его с семьей на фотографии.

– Живой ли Петр сейчас? – вряд ли, – продолжала она. – После твоего рождения я его не видела. Он к нам ходил, пока папа был живой. Или в мае приходил, или в конце июля, когда они ушли воевать. А когда папа умер, и мы с твоим отцом поженились, Петр ходить перестал… Он израненный весь был. Его два раза в год откачивали в больнице. Жена от него ушла, потому что не было детей. И курить он не бросал, хотя ему запретили…

– Я один раз его видел, – включился отец. – Как раз в июле он приходил. Духота была страшная. Мама тогда беременная была, ей схудилось, она лежала. Он принес с собой поллитровку, и мы с ним посидели на веранде, поминали деда и Николая. Бабушка нам капустки принесла, помидоры, и тоже с нами присела.

– Мне он говорил, – продолжал отец, – что вообще не понимает, почему Николай погиб. Во-первых, он умный был, и судьба ему была стать офицером. А еще он рассказал, что у Николая был дар предвидеть события. Он хорошо дрался, но опасные драки умел избегать и другим подсказывал. Петр случай рассказал про парня из их класса. Парень был из семьи вора. И у ребят из-за него приключилась стычка со шпаной. Считая Николая, их было пятеро. И парнишек воровских было пятеро. И должны были воры их порезать. Но Николай так вывернул дело, что спровоцировал самых горячих, и все закончилось кулаками. Помахались, разбили по две морды и успокоились. Поэтому он считал, что Николай только в исключительных обстоятельствах мог погибнуть. В военкомате его тоже сразу отобрали. Они ведь вместе надеялись воевать, всем классом, а их разделили, кого куда. Николая единственного определили на курсы.

– И вот что он спрашивал: почему за два последних месяца Николай ни одного письма домой не написал, хотя раньше писал письма каждые две недели? Почему? На него не похоже. Так вот Петр говорил, что по курсантским курсам ходили разные купцы и сманивали ребят на интересные дела. Он считал, что его сманили разведчики, подучили и забросили за линию фронта. Я даже думаю, что этим он внушил бабке, что Николай мог выжить. Она же ничего другого не хотела слышать про него. Мол, раз в первой похоронке было «пропал без вести», то он мог попасть в плен, потом сбежать на запад, а оттуда уже никак о себе весточку не подашь.

Степные пейзажи сменились саратовскими горками с рощами.

Число запрещающих обгон знаков увеличилось, антирадар непрерывно пищал. Машины на двухполосной дороге выстроились колоннами. Устав обгонять, Волин решил, что они не торопятся, и поехал, как все.

Родина отца Волина стремительно приближалась, и он на глазах оживал, повторяя вслух с детства знакомые названия населенных пунктов, которые Волины уже проехали, и которые им еще предстояло проехать, и в очередной раз нагружая сына воспоминаниями о пережитом.

– Твой дед, мой отец, вернулся домой в феврале сорок четвертого. Его комиссовали после тяжелого ранения на Курской дуге. Я тебе не рассказывал, как он туда попал? На призыве сердобольная какая-то душа направила его в тыловую службу, – возраст, пятеро малых детей, – он вообще хороший психолог был, умел войти в доверие. В общем, когда Сталинград обороняли, он болтался в тылу, под Камышином. Недалеко от нас был, но домой не отпускали. Один только раз у нас переночевал, привез матери пару кусков мыла, тушенку и кусок ткани. И все было для него хорошо, пока он не попал под суд за воровство. Воровство организовало начальство. А у них с товарищем была задача переправлять сапоги и полушубки со склада на станцию. На станции его и взяли с парой сапог. Товарищ успел сообразить, что облава, и вовремя исчез в туалете, а отец зазевался и попал.

– Отец мой авантюристом был по натуре. Я его потом спрашивал, чего ты не отказался? Он говорит, а куда деваться? Там ведь серьезные люди воровство организовали, из тыла армии. И потом, ему тоже новые сапоги дали и полушубок. А пофорсить он любил. Чего, думает, отказываться? Уж очень все ловко идет. Авось, пронесет… Хорошо, сообразил вовремя все на себя взять. Пятеро детей в деревне, голодают, письмо показал, – мамка как раз ему прислала. Не выдержал, мол, хотел детям пшенички добыть. Дали ему два года и направили в штрафную роту. Как раз под Курск.

– Это второй раз его судили. А первый был в двадцатые годы. Он тогда был из первых комсомольцев в селе, собирал хлеб по продразверстке. Один раз они с парнями хорошо выпили и решили часть хлеба утаить, а не получилось. Но тогда без срока обошлось, только винтовку отобрали и из комсомола вышибли.

– А третий раз на него подал в суд колхоз после войны, хотел взыскать за зерно. Тут такая история получилась. Когда отец пришел к нам из госпиталя, кушать у нас дома совсем не было. Зерном ведь людям мог только колхоз помочь, а мы в колхозе никогда не числились. Хотя к разовым работам в войну, конечно, всех привлекали, кто хоть чего-то мог делать, и старших моих сестер тоже. Клавке нашей двенадцать исполнилось, когда война началась, так ее с самого начала звали то размытую дорогу подсыпать, то чего-то возить. Вальку тоже лет с одиннадцати начали на колоски брать. Когда их на зерно брали, нам даже хорошо было. Девчонки тогда рейтузы большие носили, в них они то триста граммов зерна принесут, то с полкило… Иногда мать еще в правление ходила пшеницу просить; ее жалели, помогали детям. Но все равно, то, что мать нам пекла, там запах только был от пшеницы. Основное было отруби, трава еще эта, как ее…, не помню, – разваленные такие клеклые комочки у матери получались странного цвета и вкуса, которые тебе не представить, как ни старайся. Отец разматерился, когда их увидел, подхватил костыли и поскакал в правление колхоза. Мы с Райкой притаились у окна, стали ждать, что будет. И вдруг видим чудо: отца на санях привозят, с мешком зерна! В правлении, наверное, решили, что когда он выздоровеет, то в колхоз пойдет работать. А он опять пошел на железную дорогу путевым обходчиком… Вот они и подали в суд, потребовали вернуть двести килограммов зерна, которые на нас были записаны.