Корабли идут в Берлин - Юрий Стрехнин

— Там кто-то есть! А ну-ка, глянем!

Осторожно, прячась за тополями, они подобрались к зданию. Теперь можно было разглядеть и вывеску. На ней готическими буквами было написано: «Casino».

Обойдя вход, три моряка подкрались к боковой стене с несколькими окнами, затянутыми черными маскировочными шторами. Прячась в еще густой тени, перебежали вплотную к стене.

— Слышите? — шепнул Канареев товарищам. — Поют!

Из-за окон действительно доносилось нестройное пение хором. Различались отдельные пьяные голоса, кто-то лихо бренчал на рояле.

Канареев приподнялся, заглянул в окно, где под маскировочной шторой оставалась узкая, желтовато светившаяся щель.

— Офицерье! — И тихо скомандовал: — Противотанковыми!..

Звон разбиваемых стекол, взрыв, другой, третий… Испуганные крики, тугие клубы дыма из расхлестанных окон…

Три моряка, отбежав в сквер, залегли, вжавшись в упругую, пахнущую росой траву. Увидели: из дверей казино выбегают гитлеровцы.

— Давай! — Канареев вскинул свой ППШ. По дверям ударили три автомата.

— А теперь отползай!

В то же время, когда Канареев с товарищами пробирался к казино, к центру шла, до поры не обнаруживая себя, другая группа моряков-десантников. Осторожно заглянув в один из дворов, они заметили, что возле наглухо закрытых дверей большого здания стоит немецкий часовой. Что там? Окна первого этажа оплетены колючей проволокой, за нею бледные пятна лиц. Моряки присмотрелись — изможденные, обросшие люди…

— Да это же наши!

Часовой у дверей встревоженно озирался: услышал донесшийся издали звук пулеметной очереди. Заметно волновались и пленные, теснились у окон, прислушивались.

Было неизвестно, есть ли поблизости другие гитлеровцы, кроме часового.

— Поглядывайте! — предупредил краснофлотец Фирсов товарищей. — Прикроете в случай чего. А я — часового сниму!

Краем двора он стал подкрадываться к часовому. Тот заметил моряка, шарахнулся к стене, вскинул винтовку. Но Фирсов выстрелил первым.

Изнутри в запертую дверь застучало множество кулаков, в окнах замелькали возбужденные лица, послышались крики:

— Товарищи! Товарищи!

Моряки бросились к дверям, навалились на них, с треском распахнули. Изможденные люди в распоясанных рваных гимнастерках, босые и в самодельных обувках повалили наружу.

— Спасибо, братишки! Выручили нас!

Первый выбежавший из дверей пленный схватил винтовку, валявшуюся возле убитого часового.

— И нам оружие дайте! — просили остальные. — Хотим с вами вместе бить врага!

Сто восемьдесят пленных освободили моряки.

Видя, что советские бойцы действуют уже в центре города, враг не сразу сориентировался, в каком направлении ему нужно контратаковать. А основные группы десантников, пользуясь этим, продвигались от прилегающих к реке кварталов города к центру. Но продвижение становилось все более трудным. Противник уже подбросил снятые с передовой самоходки и танки, пехоту на машинах.

Начался тяжелый, затяжной уличный бой. Кое-где десантникам пришлось отойти на более защищенные позиции. Значительная часть заняла оборону в городском парке, в хорошо оборудованных траншеях, приготовленных гитлеровцами для себя. Несколько моряков засели в построенном немцами доте.

Пехота противника при поддержке танков и самоходных орудий предпринимала атаку за атакой, пытаясь сбросить десант в реку. Но десантники стояли насмерть. Перед позицией, которую занимали краснофлотцы Ловцов, Максимов и Фрид, появилось самоходное орудие «фердинанд». Три моряка поднялись ему навстречу с противотанковыми гранатами в руках. Они погибли, но подорвали самоходку. Их товарищи удержали рубеж.

Десантники ждали: вот-вот придет помощь. Но не легко было ей прийти.

Когда бронекатера со вторым эшелоном десанта появились на подходе к городу, подтянутая противником артиллерия открыла сильный и точный огонь: уже давно рассвело, и корабли на реке представляли собой хорошо видные цели. Идти напролом — значило погубить и корабли, и десантников. Корабли вынуждены были маневрировать, сворачивать, когда перед ними вставал сплошной лес водяных столбов. Высаживать десантников приходилось не доходя до порта — у восточной окраины города или напротив него, на южном берегу, откуда бойцы пытались переправиться в город на лодках и плотах.

Только двум катерам, «девяносто второму» и «сорок третьему», удалось пробиться сквозь огневую завесу.

На катере Чернозубова, шедшем головным, враг сосредоточил всю силу огня. Когда корабль уже разворачивался, чтобы ошвартоваться у причала, у левого борта разорвался снаряд. Взрывной волной вышибло дверь рубки, Чернозубова сбросило в воду. Матросы тотчас же вытащили своего командира. Но он не мог стоять на ногах, был почти без сознания — получил сильную контузию. Командование кораблем принял механик отряда, старший лейтенант Ольховский. Он приказал рулевому, который тоже был оглушен, но не оставил штурвала, резко сменить курс, чтобы сбить наводку вражеским артиллеристам.

Рулевой не успел повернуть штурвала — по катеру прошла пулеметная очередь, и пуля, влетевшая в развороченную дверь рубки, насмерть сразила его. К штурвалу бросился Ольховский. Но схватиться не успел — в грудь ему ударил осколок. Ольховский упал на палубу, штурвал подхватил другой…

Алька из своей пулеметной башенки видел, как рухнул отец. Не помня себя, мальчишка бросился к нему:

— Папа! Папа!

По лицу его текли слезы, он не замечал их…

В минуту, когда «девяносто второй» уже приближался к причалу, на его корме разорвалась мина. Несколько десантников было сражено, остальные, не дожидаясь команды, прыгали с борта на берег, а то и прямо в воду, стремительно бежали к приземистым складским зданиям, за которыми перекатами шла сильная пулеметная и автоматная стрельба: там, на городских улицах, первая группа десанта вела тяжкий бой с наседавшим врагом.

На подходе к месту швартовки Насыров открыл огонь из своего орудия по самоходкам, медленно переползавшим за ближними зданиями. Он не мог с определенностью сказать, удалось ли подбить хотя бы одно орудие, но был уверен, что его снаряды заставляют вражеских самоходчиков стрелять с оглядкой. Чем ближе подходил «девяносто второй» к месту высадки, тем виднее становились цели. Расчет работал в самом высоком темпе. Не успевала вылететь из казенника дымящаяся гильза, как проворные руки заряжающего вставляли новый снаряд, лязгал затвор. Насыров на секунду-другую припадал к окуляру прицела, гремел выстрел… Вентиляция не успевала отсасывать пороховые газы, которые вырывались из казенника. В башне нечем было дышать, но темп стрельбы все нарастал.

Орудие било по самоходкам, то и дело высовывавшим свои стальные хоботы из-за углов зданий, било по вражеским пулеметам, стрелявшим вдоль берега, во фланг десантникам, по минометам, установленным за пакгаузами возле портовой железнодорожной ветки…

Когда бронекатер коснулся обшарпанных бревен причала и последние десантники покидали корабль, Насыров сквозь трескотню выстрелов и грохот разрывов услышал крик Альки. Выглянул из башни, увидел, что парень, припав к неподвижно лежащему на палубе отцу, трясет его за плечи, не веря, что тот уже не сможет подняться. Что-то кричит, встряхивая головой в сбившейся на бок бескозырке…

— Алька! — крикнул Насыров.

Мальчишка вскочил, поправил бескозырку и бросился обратно в свою башенку. Через несколько секунд забилось пламя на дулах пулеметов…

Совсем близко из-за длинного одноэтажного склада высунулась самоходка. Насыров быстро навел орудие. Но громовый удар сотряс башню. Она наполнилась удушливым, горячим дымом.

— Горим! — хриплым голосом, невидимый в дыму, закричал кто-то из матросов.

— Не сгорим, не таковские! — отозвался голос Куликова.

— Заряжай! — скомандовал Насыров, резким выдохом выталкивая из легких едучий, обжигающий дым. Снова схватился за рукояти наводки, нацеливая пушку на самоходку, серый борт которой медленно проползал между двумя пакгаузами.

Грянул выстрел.

— Ага, сам горишь, шайтан! — возликовал Насыров, увидев, как борт самоходки закрыло косматое, пропитанное густым черным дымом пламя.

Нестерпимый жар разгоравшегося пожара охватывал башню. Но и секунды нельзя было потратить сейчас на тушение — из-за прибрежных построек выползала еще одна самоходка, угрожающе разворачивалась в сторону «девяносто второго».

Кажется, самоходка и орудие Насырова выстрелили одновременно. Насыров успел заметить, как самоходка вздрогнула, как под ее гусеницей блеснуло короткое пламя. Но в ту же секунду новый удар потряс башню, весь катер. Рвануло где-то снизу. «Не в боезапас ли попало?» — подумал Насыров и в тот же миг почувствовал острую боль в ступне.