Мама мыла раму - Татьяна Булатова

Так вот именно из соображений педагогического свойства Антонина Ивановна Самохвалова умалчивала о том, что путь к курсантскому сердцу бывает нескольких видов.

Первый – долгая четырех-пятилетняя история от знакомства до свадьбы, читай распределения. Антонине Ивановне этот путь нравился больше других: пусть дружат, пусть встречаются, пусть он в увольнения приходит, чай пьет, родителям звонит. Привыкает, так сказать, к новой семье, жене и теще. Опять же под присмотром, дома, если что – в свидетели пойду. Но в свидетели не хотелось, поэтому Самохвалова представляла себе другой конец: скромный парень в погонах, будущий лейтенант, Катька в скромном платье с розами на груди, она сама – в гороховом крепдешине.

– Можно, Антонина Ивановна, я буду называть вас мамой?

– Можно, Петя (Коля, Вася, Андрюша…)!

Все. Катька счастлива. Что, кстати, маловероятно. Потому что так себе – не красавица. Зато с руками и с головой. А красивая жена – чужая жена. Так что неизвестно, что для жизни лучше. Сеня, например, тоже не красавец, зато любил, на руках носил… Э-э-эх!

Второй путь казался Антонине Ивановне более хлопотным и энергозатратным. Но зато он был самым распространенным и, по статистике, довольно-таки результативным. К тому же он давал выбор. Занятия танцами, пением в гарнизонном Доме офицеров среди дочерей военнослужащих были явлением распространенным, не стоили ровным счетом ничего, зато вели любимую доченьку к статусу жены молодого специалиста в звании лейтенанта со стабильной зарплатой. И дел-то куча: ходи три раза в неделю, танцуй, пой – кто-нибудь да найдется. Главное только, чтобы тебе! Не Маньке с Танькой, а тебе, Кате Самохваловой. В чем Антонина сильно сомневалась, поэтому дочерней дружбы ни с Пашковой, ни с Женькой Батыревой не одобряла.

Третий путь – для ленивых, но удачливых. Пришла на вечер с курсантами, юбкой помела. Здрасте-здрасте. Провожу? Проводите. И под руку, и под руку. Все, считай, жених. Мама, знакомься! Папа, знакомься! Жить будет у нас. Все счастливы, скоро распределение. А чтобы не сбежал в самый последний момент, надежный способ. Ах-ах, тошнит! Слушай, мама. Слушай, папа. Жениться не хочет? Придется, а то не видать ему того самого распределения как своих ушей. И снова все счастливы! Но этот путь не для них, не для Самохваловых, и знать о нем Катьке незачем. И вообще, рано еще.

Конечно, рано. Школу еще окончить надо, а потом уж замуж выходить.

– Скорей бы, – мечтала любвеобильная Пашкова и переписывала в тетрадь стихи Асадова и всякие-разные песни о любви, изменах и мести.

– Слушай, – приказывала она Кате и начинала, раскачиваясь, подвывать:

В страшном Тегеране, в грозном ТегеранеЖил один жестокий падишах.Бил рабов цепями, жарил над кострами,И боялся сам его Аллах.

Катька, в отличие от своей одноклассницы, ничего не переписывала. Она рисовала. То два сердца, пронзенных булавкой, то целующихся голубков, а иногда просто буквы: А, К, Л, +, =.

В середине третьей четверти – родительское собрание. «Дети взрослеют, девочки – особенно, – разливалась соловьем классная руководительница Раиса Ивановна. – Успеваемость стала хуже. Ходят рассеянные. Шушукаются. По коридорам гуляют парами. Заглядываются на старшеклассников. И это шестой класс!»

– Назовите фамилии! – зашумели мамаши-правдолюбы.

– Зачем? – подняла нарисованные брови Раиса Ивановна.

– Как зачем?

– Собрание закончится – по отдельным фамилиям скажу.

Собрание закончилось: родители не расходились. Сбились группками, что-то оживленно обсуждали, сетовали на возраст, мол, от рук отбиваются. Самохвалова не присоединилась ни к кому, но и уходить не торопилась. Какая-то невнятная тревога толкнула ее к учительскому столу.

– Катя… – робко произнесла она, преданно глядя в глаза классной руководительнице. – Катя… Самохвалова.

– Хорошая девочка, – как обычно, начала Раиса Ивановна. – Хорошая… Только вот в последнее время съехала как-то, рассеянная стала: в облаках витает.

Антонина Ивановна не поверила своим ушам. Она привыкла слышать о собственной дочери только хорошее: «За отличные успехи и примерное поведение награждается Самохвалова Екатерина, ученица 1, 2, 3, 4, 5-го класса такой-то школы».

– Не замечала…

– А вот посмотрите, – по доброте душевной классная руководительница распахнула журнал. – Видите?

Антонина Ивановна по-преподавательски точно сфокусировала взгляд на мелкой строчке напротив нужной фамилии:

– Пять… четыре, четыре, четыре, пять, три… Три…

– Вот, – удовлетворенно подтвердила Раиса Ивановна. – А я вам о чем говорю? Или еще, посмотрите…

Классная руководительница вытащила из стопки разноцветных тетрадей Катькину по литературе и раскрыла на последней странице: слово «Андрей» было написано в каждой строчке сверху донизу, а рядом витиеватыми загогулинами украшенные сердца, зашифрованные формулы: «А+К=Л» и т. д.

– Видите? – шепотом поинтересовалась Раиса Ивановна, заговорщически заглядывая в глаза Антонине.

– Вижу, – процедила та и резким движением вырвала исписанный лист из тетради. – Вещественное доказательство.

– Вы, знаете ли, – посоветовала классная руководительница, – тактично с Катей поговорите. Аккуратно. Она девочка смышленая, поймет.

– У меня – точно поймет, – процедила сквозь зубы Самохвалова и вышла из класса, ни с кем не попрощавшись.

«Началось!» – завелась Антонина Ивановна и, пытаясь быстрее добраться до дома, полезла в дыру, облюбованную школьниками в целях экономии времени.

– Тоня! – окликнули ее из-за забора в самый неподходящий момент, когда та протискивала свой внушительный зад в довольно узкое отверстие в заборе.

– Кто тут? – испугалась Антонина и соскользнула с обледеневшей тропы.

– Я…

Самохвалова увидела схоронившегося за гигантским тополем Солодовникова.

– Чего ты?

– Стою вот. Смотрю. Вдруг тебя в окне увижу…

– Стоишь?

– Стою, – снова повторил Петр Алексеевич.

– Вот и стой, – огрызнулась Антонина и направилась к дому.

– Тоня, – жалобно затянул Солодовников. – Ну выслушай меня… Я ж не мальчик под твоими окнами простаивать.

– Нечего мне слушать, – отмахнулась Самохвалова, но шаг на секунду замедлила.

– Тоня, это ведь не то, что ты думаешь…

– Я, Петр Алексеевич, ничего не думаю. Ни о тебе, ни о подруге твоей. Мне, если хочешь знать, думать некогда. У меня дочь растет – мне о ней думать надо.

– Так и я о ней думал, Тоня. Я же квартиру на нее…

– Не нужна ей твоя квартира: у нее своя есть. Ничего от тебя не нужно.

– Тоня! – чуть не плача проговорил Солодовников и попытался ее взять за руку.

Антонина увернулась и поспешила к подъезду. Петр Алексеевич – следом. Самохвалова резко обернулась и толкнула Солодовникова в грудь. Тот от неожиданности потерял равновесие, зашатался и запричитал, как пономарь:

– Зачем же так? Тоня! Не отталкивай меня… Я ж ничего плохого… Как лучше… Уж прости… Взрослые люди…

– Не ходи! – завизжала Антонина и рванула подъездную дверь.

Услышав с улицы материнский крик, Катька метнулась к окну, но ничего не увидела, кроме сгорбленной стариковской фигуры прямо под фонарем у подъезда. Ей и в голову не могло прийти, что там, внизу, застыл от горя и обиды столь ненавистный ей Солодовников.

Хлопнула дверь в квартиру – девочка вышла встретить мать в прихожую и тут же пожалела об этом.

– Ну-у-у-у… – многообещающе протянула Антонина Ивановна, глядя на прислонившуюся к косяку дочь. – Ничего мне сказать не хочешь?

Катька с недоумением пожала плечами.

– Ничего-ничего? – поинтересовалась не по-доброму Антонина.

Девочка в растерянности покачала головой, лихорадочно соображая, откуда ждать подвоха.

– Молчим? – продолжала допрос Антонина Ивановна, приперев могучей грудью дочь обратно к косяку.

Катька выскользнула и направилась в «спальну».

– Молчишь, значит…

Девочка не повернула головы и фактически скрылась за дверью.

– А ну дай дневник!

Катька хладнокровно достала из портфеля требуемый документ и протянула его матери с выражением лица «на, подавись». Старшая Самохвалова раскрыла его на первой попавшейся странице, наобум ткнула пальцем и заверещала:

– Что это?! Что это, я тебя спрашиваю!

Катя сощурилась и заглянула в дневник:

– Это пять.

– Как пять? – не поверила Антонина Ивановна и в силу дальнозоркости отодвинула его подальше. В дневнике действительно стояла пятерка.

– Что ты мне тычешь?! Что ты мне тычешь?! Там вообще декабрь. А сейчас что?

– Февраль, – подсказала девочка и добровольно раскрыла дневник на нужной странице. Вот оно, «необыкновенное чудо» Кати Самохваловой – две «тройки» за подписью класснухи.