Записки Планшетной крысы - Эдуард Степанович Кочергин

Арена Ленинградского цирка на Фонтанке

Директор Ленинградского драматического театра им. В. Ф. Комиссаржевской Михаил Сергеевич Янковский

ОБАВНИК. ИСТОРИЯ ОДНОГО БУНТА

Кто смотрел знаменитый фильм Бертолуччи «Последний император», тот наверняка помнит, что в конце фильма, когда император Пу И, двенадцатый в династии Цин, попадает в руки наших доблестных специальных органов (а это 1945 год), к нему в камеру, чтобы их китайское величество не скучало и чтобы ему было с кем поговорить, подсаживают молодого заключённого, знающего основные европейские языки. Сам китайский император, кроме родного, знал ещё три языка — английский, немецкий, французский.

Заключённого полиглота не без труда разыскали в лагерях НКВД и переправили через всю Сибирь под Хабаровск, где вохра, не говоря ни слова, впихнула знатока языков в какую — то лагерную камеру. В ней находился единственный китайский очкарик. Он, повернувшись к вошедшему, протянул ему руку для знакомства и произнёс по — английски:

— Я Сын Солнца.

«Чёрт — те что, — подумал пересыльный. — Стоило ради какого — то китайского сдвинутого дурика, болтающего по — английски, везти меня из Воркуты на Амур».

— Очень приятно, — ответил китайцу зэк. — Я Кощей Бессмертный.

— Сын Солнца приветствует Кощея Бессмертного, — доброжелательно сказал китаец по — французски.

Так началось знакомство заключённого полиглота Янковского Михаила с заключённым китайцем. К вечеру, после долгих разговоров с соседом Михаил понял — перед ним действительно «Сын Солнца» — китайский император Пу И, что подтвердило местное начальство НКВД, вызвавшее его перед отбоем к себе.

Посадили или, как позже стали говорить, «репрессировали» Михаила Сергеевича Янковского как раз за знание многих языков. И вообще, за знания. За живой, общительный нрав, говорливость, что не поощрялось в те ежовые времена, и дружбу с пресловутыми обэриутами.

Михаил Сергеевич или, как на французский лад называл его китайский император Пу И, Мишель беседовал с императором на сугубо гуманитарные темы. Для Мишеля сидение с их величеством стало подарком судьбы, санаторной паузой в долгой тюремной жизни: их прилично кормили, не вызывали на переклички, не устраивали шмонов. Требовали от подсаженного Янковского только письменных отчётов о беседах с императором.

Отчёты состояли из интереснейших новелл по китайской истории, которую Пу И досконально знал и блистательно рассказывал, энкавэдисты зачитывались ими и каждый отчёт Янковского ждали с нетерпением.

Лично Мишеля интересовала китайская философия, в особенности Конфуций и его школа. Естественно, в отчётах он не упоминал ни о какой философии, а так как философия в Китае напрямую связана с историей, отчёты истории и посвящались.

Беседовали они сразу на трёх языках — с немецкого свободно переходили на английский, с английского — на французский. Понять со стороны, о чём они баяли, было затруднительно, тем более что вохра и приставленные энкавэдэшные кроме русского никаких других языков не ведали.

Император подружился с подсаженным к нему молодым и весёлым интеллигентным зэком, а Мишелю этот подарок ангела — хранителя после лагерных мытарств помог в дальнейшем выжить.

За успешную работу с императором «ведомство» скостило Янковскому несколько годков и, отсидев оставшееся, вернулся он в свой родной город Питер — Ленинград, где поначалу довольно долго находился в безработном состоянии. Бывшему зэку устроиться на пропитательную работу оказалось невозможно, пришлось пойти в эстраду ассистентом — бегунком администратора — гонять места — билеты. Спустя некоторое время благодаря довоенной дружбе с Николаем Павловичем Акимовым, также бывшем приятелем обэриутов, и помощи прекрасной Инны Карловны Клих, ответственного секретаря Всероссийского театрального общества, он сделался администратором, а позже замдиректора Дома актёра. А немного погодя стал очень удачливым и успешным директором ленинградского Дворца искусств.

Директорство Михаила Янковского и его сотрудничество с такими замечательными личностями, как Николай Константинович Черкасов и Николай Павлович Акимов, сделало Дворец искусств одним из интереснейших мест в городе. Им удалось сотворить из общественной организации клуб творческой интеллигенции, в котором устраивались потрясающие выставки, концерты, капустники, выступления великих театральных варягов из Москвы, Киева, иных городов и даже стран.

Интересно, что всё это происходило во времена известного начальника городской культуры — давилы по фамилии Калабашкин. Этот Саврас, как обзывали его в городе, измывался над директорами театров так, что зачастую из его кабинета они попадали в больницы. Естественно, когда после одного бунта в театре его сняли, бывшие подчинённые перестали с ним здороваться.

Шло время, и постепенно в мозгах у культурных начальников имя Михаила Сергеевича Янковского закрепилось как имя одного из лучших организаторов — профессионалов театрального дела в нашей географии. Он, по их мнению, в силу директорства Дворца искусств, знал весь театральный люд города, все особенности этой формации человечества, все её закавыки, капризы и повороты. И ежели что происходило в театральных заведениях, предпочитали советоваться с ним. Советы он давал толковые, нисколько не унижая театральных людей и театральные заведения и стараясь принести им пользу.

Со временем наш бывший зэк, подельник и ученик императора Пу И стал питерским театральным арбитром.

В конце пятидесятых — в начале шестидесятых годов, во времена хрущёвского либерализма, или так называемой «хрущёвской оттепели», театральный народец, да и другой люд от искусства почувствовал некий запах вольности. В мечтательных головах романтических людишек забрезжила надежда… Открыли третий этаж Эрмитажа с импрессионистами, осенью 1956 года состоялась знаменитая выставка Пабло Пикассо, привлёкшая художественную молодёжь. Тогда — то на стене лестницы, ведущей к экспозиции, и вывесили щит, на который посетители вешали отзывы о выставке. Отзывы были диаметрально противоположными, но восторженных оказалось больше. Среди них в один из дней появился листок, вырванный из тетрадки в клеточку, прикреплённый к щиту кнопкой. На нём ученическим почерком кто — то написал самый грандиозный отзыв, запомнившийся многим: «Если бы я был жив, я бы это запретил… И. Сталин».

Демократическое брожение, правда, в зачаточных формах, началось и в театрах. Стала появляться новая драматургия: Розов, Володин, Штейн, Шатров, Гельман, меняться режиссура, возникать новые идеи и разные разности, не соответствовавшие чёткому, прямому «направлению вперёд» прежних времён. В некоторых театрах актёры пробовали выступать против диктата начальников — директоров и режиссёров, которые им по каким — либо причинам «не показались». Представить себе такое при прежней «диктатуре пролетариата» было невозможно.

Самоё мощное и продолжительное «восстание» против местного главного режиссёра Мара Владимировича Сулимова произошло в Ленинградском государственном драматическом театре им. В. Ф. Комиссаржевской. Артисты обвиняли режиссёра в