Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2. - Дмитрий Волкогонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пельше: 23 ноября, то есть через 13 дней, они („Воспоминания". —Д.В.) будут в печати. Сейчас они находятся в типографии…
Хрущев: Я готов заявить, что никаких мемуаров ни советским издательствам, ни заграничнымя не передавал и передавать не намерен. Пожалуйста, напишите.
Постовалов: Надо думать, и прежде всего вам, какие в связи с этим нужно сделать заявления, а их придется делать…
Хрущев: Я только одно скажу, что все, что я диктовал, является истиной. Никаких выдумок, никаких усилений нет, наоборот, есть смягчения. Я рассчитывал, что мне предложат написать. Опубликовали же воспоминания Жукова. Мне жена Жукова позвонила и говорит: Георгий Константинович лежит больной и лично не может говорить с вами, но он просит сказать ваше мнение о его книге… Я, говорю, не читал, но мне рассказывали люди. Я сказал: отвратительно и читать не могу то, что написано Жуковым о Сталине. Жуков — честный человек, военный, но сумасброд…
Постовалов: Вы же сказали, что не читали книгу.
Хрущев: Но мне рассказали.
Постовалов: Речь идет не о Жукове.
Хрущев: Тов. Пельше не дал закончить мысль. Обрывать — это сталинский стиль.
Пельше: Это ваши привычки.
Хрущев: Я тоже заразился от Сталина и от Сталина освободился, а вы нет…
Мельников: Вы, т. Хрущев, можете выступить с протестом, что вы возмущены.
Хрущев: Я вам говорю, не толкайте меня на старости лет на вранье…
Пельше: Нам сегодня стало известно, что американский журнально-издательский концерн „Тайм" располагает воспоминаниями Хрущева, которые начнут публиковаться там. Это факт… Хотелось бы, чтобы вы определили свое отношение к этому делу, не говоря о существе мемуаров, что вы возмущены этим и что вы никому ничего не передавали…
Хрущев: Пусть запишет стенографистка мое заявление.
Из сообщений заграничной печати, главным образом Соединенных Штатов Америки и других буржуазных европейских стран, стало известно,что печатаются мемуары или воспоминания Хрущева. Я возмущен этой фабрикацией, потому что никаких мемуаров никому я не передавал — ни издательству „Тайм", ни другим кому-либо, ни даже советским издательствам. Поэтому считаю, что это ложь, фальсификация, на что способна буржуазная печать…"
Нужно отдать должное бывшему Первому секретарю: несмотря на выкручивание рук, он признал только, что не передавал лично своих воспоминаний, что было правдой. Но он не отказался от того, что содержали воспоминания.
Этот пространный диалог одного из опальных „ленинцев" с номенклатурной инквизицией, помимо чисто человеческого колорита, рельефно показывает партийные нравы, столь усиленно культивируемые Политбюро. С ленинских времен тайны, секреты партии стали выражением ее универсального политического средства: лжи. Слова престарелого Хрущева: „Не толкайте меня на старости лет на вранье" — лишь на единичном уровне отражают то господство неправды, фальсификаций, лжи, которые использовала коммунистическая партия. Объективности ради надо сказать, что мы все (точнее, может быть, огромное большинство) верили этой лжи, способствовали ее распространению, были ее пленниками.
Таким образом, после XX съезда партии Политбюро не стало менее могущественным, оно лишь видоизменило формы и методы своего влияния. Вместо открытого, циничного физического террора была сделана ставка на террор духовный, манипуляцию общественным сознанием, „совершенствование" тотальной бюрократизации общества. А в остальном Политбюро осталось все тем же „суперправительством", сверхорганом, решающим все.
Политбюро опиралось на гигантский аппарат Центрального Комитета. Многие тысячи партийных чиновников стояли над правительством, министерствами, ведомствами, вузами, промышленностью, культурой, спортом, дипломатией, армией, тайной полицией, разведкой. (И так в каждой области и районе.) В аппарате ЦК было двадцать с лишним отделов (и равных им подразделений), разбитых на 180—190 секторов. Каких только секторов в ЦК не было! Сектор Украины и Молдавии, сектор газет, сектор единого партбилета, сектор философских наук, сектор по работе среди иностранных учащихся, сектор кинематографа, сектор общего машиностроения (оборонный), сектор среднего машиностроения (оборонный), сектор электронной промышленности (оборонный), сектор городского хозяйства, сектор колхозов, сектор органов государственной безопасности, сектор кадров советских учреждений в капиталистических странах, сектор приема и обслуживания партийных и государственных деятелей социалистических стран и еще многие десятки секторов.
Над государством протянул щупальца гигантский партийный спрут, который всем командовал, распоряжался, назначал, снимал, преобразовывал, наказывал, планировал, контролировал, анализировал, прогнозировал… Ленинское изобретение однопартийной системы фактически вело к ликвидации партии в обычном понимании этого слова. Это некий номенклатурный орден, где иерархия соблюдалась строже, чем в армии. На вершине этой бюрократической пирамиды восседало Политбюро — клан неприкасаемых и неподвластных законам людей. Только первое лицо могло спустить члена Политбюро (все в ареопаге дружно поддерживали) вниз по ступенькам лестницы на самое дно… Иногда — с грохотом…
Вот характерная деталь. На заседании Политбюро 17 июня 1971 года один из его членов, Воронов, предложил:
— Мне кажется, что надо бы секретарей обкомов и председателей исполкомов утверждать также Советом Министров РСФСР, хотя бы с ними согласовывать…
Ему тут же ответил другой член Политбюро, Кириленко:
— Я хочу помочь Воронову и сообщить, что в России есть ЦК КПСС и эти все вопросы, в том числе кадровые, он решает. Никогда не было иначе, и почему надо устраивать, чтобы этот вопрос проходил через Совет Министров?
Добавил еще один член Политбюро, Подгорный: — Зачем еще надо пропускать через какие-то дополнительные органы?
Как было заведено с ленинских времен, так все и осталось: на все основные должности в государстве назначает людей партия.
Политбюро осталось так же нетерпимым к инакомыслию, как это было при Ленине и Сталине. На заседании Политбюро 7 января 1974 года, обсуждавшем более двух часов один вопрос „О Солженицыне", Брежнев заявил: "Bo Франции и США, по сообщению наших представительств за рубежом и иностранной печати, выходит новое сочинение Солженицына — „Архипелаг ГУЛАГ"… Пока что этой книги еще никто не читал, но содержание ее уже известно. Это грубый антисоветский пасквиль. Нам нужно в связи с этим сегодня посоветоваться, как нам поступить дальше. По нашим законам мы имеем все основания посадить Солженицына в тюрьму, ибо он посягнул на самое святое — на Ленина, на наш советский строй, на Советскую власть…" Выступившие Косыгин, Андропов, Кириленко, Суслов рассматривали „дилемму": осудить его или выдворить из страны?
Политбюро, похоже, духовную опасность считало не менее грозной, чем ядерную. Колоссальные средства отпускались на то, чтобы продолжать держать общественное сознание огромного общества в обруче большевистского догматизма и единомыслия.
Политбюро почти не менялось. Менялась жизнь, люди, обстоятельства, менялся весь мир, но Политбюрю как бы законсервировалось в марксистской ортодоксии и классовой зашоренности. Даже в вопросах общечеловеческих, гуманистических оно не могло подняться выше большевистских предубеждений. Вот пример. 31 августа 1983 года советские средства ПВО сбили южнокорейский пассажирский самолет, нарушивший государственную границу. 2 сентября Политбюро долго заседает. Говорят обо всем: „это грубая антисоветская провокация", „наши летчики действовали в строгом соответствии с велением воинского долга", „надо проявить твердость и хладнокровие", „надо придерживаться версии, объявленной в печати" и т.д. Все помыслы направлены лишь на то, чтобы скрыть истинные обстоятельства дела. Лишь Соломенцев и Громыко между прочим сказали, что, „возможно, мы могли бы сказать о том, что сочувствуем семьям погибших". Горбачев исходил из того, что „отмалчиваться сейчас нельзя, надо занимать наступательную позицию…".
Поражает одно: весь мир потрясен гибелью 269 пассажиров самолета, бессмысленностью и жестокостью акции, какими бы мотивами ни руководствовался экипаж лайнера. А жрецы высшего партийного органа озабочены не судьбой людей, а тем, как вывернуться из щекотливой ситуации, как оправдаться, каким образом занять неуязвимую „наступательную позицию"… Никогда этот ареопаг не волновали общечеловеческие ценности, высокие гуманные соображения. Случай с корейским КАЛ-007 тому яркий пример.
Даже в годы перестройки Политбюро было озабочено главным: как косметически обновить Систему, изменить фасад, но сохранить ее сущность. Никто не задумывался над тем, что тоталитарная система, созданная Лениным, не поддается реформированию. В этом свете совсем по-иному выглядит историческая роль Горбачева — последнего Генерального секретаря ЦК КПСС. Она заключается не в том, что он разрушил тоталитарную систему (это не так), а в том, что он не мешал ее саморазрушению.