Предрассветная лихорадка - Петер Гардош

– Не могли бы вы мне еще раз одолжить чемодан?

Марта, Микки Маус, как он называл ее про себя, шагнула к отцу, без слов поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. А потом перешла к наставлениям:

– По утрам принимать лекарства. И бросить курить. Обещаете? Так скрепим уговор!

Они пожали друг другу руки.

Во второй половине дня мой отец начал паковать вещи. От всего лишнего он решил избавиться и уместить все свои пожитки в видавший лучшие времена чемодан. Белье много места не заняло, но была еще куча книг, разных блокнотов, газет! И разумеется, письма! В той самой огромной коробке.

Изгнание из лагеря показалось отцу символическим. Теперь можно сбросить с корабля весь балласт, что тянет его на дно. Он готовился к этому уже давно, да все как-то не решался. Открыв коробку, он вынул из нее кипу конвертов, перетянутых шелковой ленточкой. То были письма от Лили. А все остальные, урожай пяти месяцев – в том числе письма Клары Кёвеш, весточки от наивной шестнадцатилетней девушки из Нирбатора, бесконечные жалобы двух разведенных женщин из Трансильвании и много еще других, – он сгреб в охапку и направился в сторону душевой. Ведь, чтобы сказать всю правду, надо добавить, что когда мой отец вернулся от Лили из Экшё, он еще состоял в переписке с восемью женщинами. Тогда, в начале декабря, он написал им всем, что счастливо обзавелся невестой, в которую безумно влюблен. Две из них моего отца поздравили.

Всю эту внушительную охапку отец притащил в душевую и там поджег. Глядя на истлевающие в огне строчки, он про себя с ироничной усмешкой отметил, что в этом костре сжигает сейчас и того донжуанствующего графомана, каким он когда-то был.

И тут он услышал звук скрипки.

Посреди комнаты, с инструментом в руках, на столе стоял Гарри. И играл “Интернационал”.

А потом вдруг откуда-то появились и остальные. Из-под кроватей, из‑за шкафов, из‑за распахнутой двери – так было задумано. Не было никого – и вот они, все десять парней. Как в театре.

Вставай, проклятьем заклейменный,Весь мир голодных и рабов!Кипит наш разум возмущенныйИ в смертный бой вести готов.

Весь мир насилья мы разрушимДо основанья, а затемМы наш, мы новый мир построим,Кто был ничем – тот станет всем!

Это пели его товарищи. Лаци, Йошка, Ади, Миклош Фаркаш, Якобович, Лицман. А Гарри с невинным видом аккомпанировал им на скрипке.

…Сегодня меня, как нарушителя дисциплины, неисправимого бунтаря и смутьяна, переводят в Хёгбу. Десятеро моих друзей тут же заявили, что они без меня не останутся здесь ни минуты. Едут Лаци, Гарри, а также Якобович…

Парни двинулись из барака и потащили с собой моего отца. Они шествовали с песней по направлению к главному корпусу. Впереди шел Гарри со скрипкой, за ним – весь отряд. В коридор высыпали десятки врачей, медсестер и других сотрудников. Только сейчас можно было заметить, что их делами здесь занимается целая рать. Некоторые лица мой отец видел впервые. Многие никогда не слышали эту символическую, призывающую к борьбе песню, да к тому же еще на венгерском. Десятеро молодых мужчин бодро вышагивали, сцепившись руками друг с другом, и во всю глотку орали гимн.

Это был триумф!

Мой Миклошка, я страшно огорчена той бедой, которая свалилась на нас, потому что мы захотели еще раз встретиться…

Моя дорогая Лили, каждая минута, проведенная вместе с тобой, казалась мне целой жизнью, так сильно и безгранично я люблю тебя! Ты знаешь, когда я думаю, что от того момента, когда мы навеки соединимся, нас отделяют долгие месяцы, меня охватывает отчаяние!..

Миклошка, единственный мой! Я постараюсь договориться в Берге, чтобы меня отпустили к тебе!

Директриса, пригласив Лили в скромно обставленный кабинет, предложила ей сесть. Это была костлявая дама в очках. Лили готова была поклясться, что за всю жизнь она ни разу не улыбнулась. На столе перед дамой лежала коробка.

– Я рада вас видеть, дорогая Лили. Я только что разговаривала с господином Бьёркманом. – Она кивнула на телефон. – Он просил позвонить ему, когда вы получите эту посылку.

Директриса слегка подтолкнула коробку к Лили:

– Это вам. Можете вскрыть.

Лили развязала шпагат, раскрыла коробку и выложила на стол ее содержимое: две плитки шоколада, несколько яблок и груш, капроновые чулки и Биб-лию. Директриса с довольным видом откинулась на спинку стула:

– Господин Бьёркман просил меня подыскать вам в Берге какую-нибудь семью.

Открыв Библию, Лили с разочарованием обнаружила, что она на шведском, а значит, ей ничего не понять в ней.

– Я вижу, вы носите подарок Бьёркманов…

Лили схватилась за серебряный крестик, висевший у нее на груди:

– Ношу.

– Господин Бьёркман просил передать: они вас обнимают, молятся о вас. И счастливы, что вы нашли свою мать. Как вы отнесетесь к тому, чтобы по воскресеньям вас и здесь опекала семья добрых католиков?

Лили почувствовала, что наступил подходящий момент. Она решила играть в открытую, не лукавить и не искать обходные пути, а обрушиться на начальницу, как кавалерийский полк.

– Я влюблена!

Дама опешила:

– А при чем здесь это?

– Пожалуйста, помогите мне! Я влюблена в человека, которого только что перевели из Авесты в Хёгбу. Я хочу поехать к нему! Я должна!

Наконец-то она сказала это. Она посмотрела на директрису так умоляюще, как только могла. Дама сняла очки и протерла платочком стекла. Она была, видимо, сильно близорука, потому что подслеповато щурилась.

– Вы говорите об одном из двух венгров, совершивших на прошлой неделе побег из Авесты?

Это звучало враждебно. Лили хотела все объяснить.

– Да, но у них были на то причины…

Начальница прервала ее:

– Я решительно осуждаю такие поступки.

Она надела очки и строго взглянула на Лили, которая повторяла свое:

– Но я люблю его! И он меня тоже! Мы хотим пожениться!

Директриса пришла в изумление. Это новое обстоятельство нужно было взвесить.

– Как вы познакомились?

– По переписке! Мы переписываемся с сентября.

– Вы с ним встречались?

– Однажды он приезжал ко мне в Экшё. Мы провели с ним три дня! Я буду его женой.

Директриса подвинула к себе Библию и стала ее перелистывать. Было ясно, что она тянет время. Когда она подняла глаза, в них стояла такая печаль, что Лили захотелось ее пожалеть.

– Это смешно! После четырех месяцев переписки вы решили связать свою жизнь с чужим человеком?! Я полагала, что вы серьезная девушка!

Лили поняла, что убедить эту даму ей не удастся, но все-таки не сдавалась.

– Вы замужем?

– А при чем здесь это?

Директриса захлопнула Библию и уставилась на свои некрасивые узловатые пальцы.

– Однажды у меня был жених. Но это закончилось горьким разочарованием. Горьким и поучительным.

Глава пятнадцатая

Обстановку стокгольмской квартиры Эмиля Кронхейма трудно было назвать уютной. Но был один исторический аргумент, который этот изъян оправдывал: вся эта темная и громоздкая мебель служила еще прадеду, потом деду, а потом отцу раввина. Возможно, даже парчовым шторам и тем было больше века: они висели на больших окнах, расползаясь от ветхости и давно потеряв изначальный цвет. Но реб Кронхейм чувствовал себя в этой обстановке вполне комфортно и думать не думал ни о ремонте жилья, ни о переезде.

Кухня была завалена грязной посудой. Госпожу Кронхейм давно уже не смущал селедочный запах, который на посетителей действовал как атака горчичным газом. Каждую новую порцию раввин выкладывал на чистую тарелку, что служило причиной постоянных конфликтов с женой.

Госпожа Кронхейм, как обычно, сидела на кухне и беспомощно озирала разбросанную повсюду замасленную посуду. Да разве управишься тут?

Раввин закричал ей из комнаты:

– Нет, ты только послушай!

А теперь Лили даже решила отказаться от своей веры. С этим парнем, который своими письмами вконец заморочил ей голову, они планируют перейти в христианство! Между тем он – тяжелый туберкулезник! К тому же он утверждает – по-моему, лжет, – что знаком со стокгольмским епископом. Умоляю вас, ребе, помогите ей!

Раввин, сидя за столом в гостиной, перечитывал отдельные пассажи письма и при этом, не глядя протягивая руку к тарелке, один за другим отправлял в рот кусочки селедки.

– А кто это пишет? – откликнулась госпожа Кронхейм из кухни.

Раввин с изумлением констатировал, что маринад от селедки нарисовал на скатерти какие-то странные мистические фигуры.

– Одна круглолицая барышня с усиками под носом, некая… – глянул он на конверт, на котором уже красовалось селедочное пятно. – Некая Юдит Гольд.