По острию греха (СИ) - Лари Яна

Усадьба дышит трауром.

Сожаление снуёт под кожей раскалёнными иглами. Меня шатает как прутик в ураган, но я с упорством ищейки распахиваю дверь за дверью. Спальня, гостевые, снова сбегаю вниз. Проверяю библиотеку, кухню. Только Анисима пока не тревожу. Мне есть, что у него спросить, но совершенно нечего ответить. Старика оставляю на крайний случай и продолжаю поиски.

Каждый вдох безжалостно гашу в себе панику. Каждый выдох удерживаю ревущий раздрай. Потому что… ну не могу я позволить себе истерику. Мне стыдно, ужасно стыдно за поруганное тело, за недоверие, беспечность и чёрт знает что ещё, чем самолично разнесла наш хрупкий мир к едрене фене. Ведь настоящее, светлое — оно всё было и осталось здесь.

В гостевом домике темно и густо пахнет сигаретным дымом. Только замерев в проёме комнаты, осознаю, как ядовито всё это время шипели мысли о склонности его родни сводить счёты с жизнью. Дамир цел, невредим и даже выглядит безучастным. Огромный и хмурый сидит на моей узкой кровати, где мы так часто ютились октябрьскими ночами.

— Ты здесь… — произношу с таким надломом в голосе, что самой становится жутко. Чувства, запертые за семью замками, рвутся вон из тела, оставляя слабость. Внутри я сплошной синяк и выгоревшие нервы.

Повисает тишина. Начинает накрапывать дождь, осыпая оконные стёкла мелкими каплями. Будто моими так и не выплаканными слезами.

Дамир молчит, разглядывая меня во все глаза, словно ошалев от счастья и не веря ему в то же время.

— Юния, — он подрывается на ноги, но останавливается, не сделав и пары шагов. Зарывается пальцами себе в волосы. — Милая, ты выворачиваешь меня наизнанку.

— Подожди, это важно, — выставляю вперёд руку, пока ещё мысли не пропали вместе с нужными словами. — Я не убегала от тебя, не бросала. Алекс соврал тебе. Он врал нам обоим. Сказал, что Эля… что это твоих рук дело. Бред какой.

Сухой смешок раздирает гортань. Слишком нервный. В его пепельных глазах такая боль…

— Это не бред, — он отворачивает голову к окну.

Честный как всегда.

— Я про то, что с ней сделали, — невольно ёжусь, упрямо надеясь на недопонимание. — Того, кто её искромсал, не нашли ведь.

— У моей семьи было достаточно связей, чтобы дело закрыли за недостатком улик. — Дамир запинается, явно терзаясь в душе, и порывисто шагает ко мне. — Юня, я так боялся потерять тебя. Прости, что молчал до последнего. Это было давно. Не нужно меня бояться. Я уверен, что не способен причинить тебе вред.

Он тянет ко мне руку, но я пячусь пока не ударяюсь плечом о дверной косяк.

Эля — такая юная и беззащитная. За что с ней так?

— Ты такая же лживая тварь, как и Алекс… Даже хуже.

Дамир опускает руку. Его губы сжимаются в тонкую линию. Он снова хмурится, подходит ближе и чуть склоняется, чтобы окинуть меня изучающим взглядом. В лёгкие врывается до дрожи полюбившийся запах. Я так соскучилась, так много хочу ему сказать, но… ломаюсь. Где-то глубоко внутри не остаётся больше веры ни в добро, ни в порядочность. Ни во что.

— Тогда зачем ты пришла? Похвастаться, как бурно проводишь ночи с моим братом? — его пальцы с нажимом скользят по моей шее, опуская край ослабившегося шарфа ниже. — Можешь не усердствовать. Своим отъездом ты доходчиво показала, что значила для тебя наша связь. Вернее, чего не значила. Ничего она не значила.

Я мгновенно отшатываюсь, будто этим предположением он толкнул меня в грудь. Вместе с горькой пустотой внутри искрой проскакивает не выплеснутая злость.

— Ты ошибаешься.

— В чём ошибаюсь? — его губы, что дарили мне столько страсти и нежности кривятся в болезненной усмешке. — В том, что ты сделала выбор, даже не поставив меня в известность? Или в том, что на твоей шее его отметины?

Впиваюсь в любимое лицо остекленевшим взглядом и, перестав бороться со слезами, всё-таки отпускаю накопившуюся боль. Тихий всхлип разносится по комнате и Дамир, жмурясь будто от удара, пытается привлечь меня к груди.

Я с неожиданной силой отталкиваю от себя его руки. Запах чужой крови раздирает лёгкие и я уже не понимаю, то истина или игра воображения. Я честно пыталась ему верить. Хотела этого, наступала на горло здравому смыслу, а он? Молчал. Изворачивался. Уводил разговор.

Память добивает фрагментами:

— Дамир, так почему окно в мастерскую заколочено?

— Его уже пару раз разбивали вандалы. Пытались сжечь маски… те, что не разбили. Решётки меня душат, поэтому доски.

Душат его решётки! Теперь понятно чем. Не нравится вспоминать, чего избежал? Её он тоже пытался сделать счастливой? О да, теперь она улыбается! Всегда. И принять эту истину мне не под силу. Не после того, что пережила вчера сама.

— Не подходи, — глухо огрызаюсь и указываю пальцем на дверь. — Я хочу собрать вещи. Одна.

— Остынь, — глухо рубит он, но больше не приближается. — Мы справимся.

— «Нас» нет и никогда не было. Уходи, Дамир. Провожать не надо.

Я действительно хочу этого, но яростный стук двери всё ж таки больно ударяет по сердцу.

Люблю

Выпроводив Дамира, я в спешке бросаю свои вещи в чемодан и сталкиваюсь с проблемой, что оплатить такси будет попросту нечем. Оставшихся денег хватит только на автобус, а расписание на сайте автовокзала, увы, не радует ночными рейсами. Очередной едва начавшийся побег в никуда срывается ещё в самом начале. Но находиться здесь для меня пытке подобно.

Попытка заснуть так же оборачивается крахом. Слишком много ярких рассветов нами встречено здесь. Покрывало ещё хранит его запах, и шёлк халата, который я накинула вместо отсыревшей одежды, невесомо гладит кожу, совсем как его руки: такие же нежные. Даже цвет подходящий — багровый. Невольно передёрнувшись, решаю, что будет легче переждать ночь на ногах и возвращаюсь в комнату отдыха. В тусклом мерцании работающего ноутбука встаю у стены и потерянно всматриваюсь в полосы света, идущего из заколоченного окна.

Внутри всё медленно замерзает. Беззвучно катятся слёзы по нам несбывшимся. Всё так… остро. Все его оговорки, жуткие увлечения, резкие скачки настроения без видимых причин — ничего не было просто так. Прикрыв глаза, выстраиваю логическую цепочку, пытаюсь найти в ней хоть какой-то изъян. Напрасно. Косвенно он признавал свою вину не единожды. Дамир признал, а моё сердце продолжает противиться. И разум мириться с таким зверством не готов. Я полюбила монстра. Только жизнь не сказка, чтобы верить, будто он способен когда-нибудь очеловечиться.

Непонятный звук заставляет меня насторожиться. Накрапывать перестало почти сразу и в повисшей тишине слышно даже далёкий скрип флюгера на кровле усадьбы. Но это был не он. Нечто намного… намного ближе.

Неверными пальцами, стараясь не шуметь, открываю окно. Ветер подло стучит по стене деревянными створками. Какое-то нехорошее предчувствие тянет тут же спрятаться как в детстве вглубь шкафа. Жаль в этой комнате из габаритной мебели один только комод да сундук. Остаётся бежать.

А ведь никто не знает, где я. Такси за неимением телефона я поймала в паре кварталов от дома. Если Дамир захочет…

Звук повторяется, обрывая разом и мысли и сердце — уверенный скрип половиц за дверью. И это явно не Збышек. Следом медленно приоткрывается дверь. Мужской силуэт просматривается даже в густой темноте открывшегося проёма, мгновенно подавляя исходящей волной решимости.

— Я погорячилась… Давай успокоимся… хорошо?

Молчит.

Он ведь столько раз повторял — не отдаст, не отпустит. Посадит на цепь. Я никогда всерьёз не прислушивалась, видимо зря. Дамир выскочил не в себе и всё-таки решил вернуться… По мою душу.

Последней мыслью, прежде чем меня догоняет удар по затылку, проскакивает, что это и есть плата за все совершённые мною грехи. Ноги подкашиваются, и я с тихим стоном валюсь на колени. Кожу на бедре стёсывает об острый угол сундука. Откатывается в сторону сбитая ваза с хризантемами. Дальше только непроницаемая холодная тьма.