Пустыня - Василий Павлович Щепетнёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Действительно, — сказал Спасский, но как-то странно сказал. — И велика ли зарплата, если можно спросить?
— Да можно, чего уж. Нормальная зарплата. Хотя, конечно, не она основной источник моих доходов, но заработанный рубль есть заработанный рубль. Ценится особо.
— Но все-таки Париж есть Париж.
— Не поспоришь. А Москва есть Москва. А Сосновка есть Сосновка. У всякого места своя прелесть. Возвращаясь к Парижу: я изучал материалы по «Континенту», парижскому литературному журналу. Так ведь он на дотации, этот «Континент», сто тысяч долларов в год выплачивают через Шпрингера известные антисоветские силы. Зачем мне такое? Нет, нет и нет. И не уговаривайте.
— Да я и не уговариваю, — смутился Спасский.
— Ну да, ну да. Просто добрые знакомые попросили провентилировать вопрос, не так ли?
— Не то, чтобы добрые…
— Вот-вот. Так и скажите им, мол, Чижик пока не готов, Чижик глуп и ограничен, Чижик считает, что ему и так очень хорошо живётся, — я допил кофе и откланялся.
Вид на жительство, а то и гражданство Франции — дело непростое, и если тебя просят о пустяковой услуге, ну там склонить Чижика к смене флага, как отказать? Франция любит шахматистов-чемпионов. Александру Алехину дала гражданство, теперь вот Спасскому обещает гражданство, ну, и впрок заготовить бы неплохо местечко для Чижика. Оно ведь ничего не стоит, мы, шахматисты высшего полета — граждане выгодные. Одних налогов сколько платим…
Но всё-таки такое внимание настораживает. Как настораживает хорошо настроенный рояль и боржом. Без лишней скромности понимаю, что я известный шахматист. Но и только. Не физик-ядерщик, не ракетчик, не специалист по чуме или сибирской язве.
Или просто так сложилось — с боржомом? Минералка известная. Хрущеву, читал, американцы подарили ящик кока-колы, он отдарился боржомом, и с тех пор за границей боржом — статусный напиток.
Не знаю.
В своем номере я пробыл недолго. Только-только послушать радио, верный «Грюндиг». В диапазоне FM, понятно, ничего — своей станции или ретранслятора в Джалу нет, а до Бенгази далеко, FM ловится только в прямой видимости антенны передатчика. AM — это вечером, а днём прохождение неважное. И, наконец, короткие волны. Наше всё. В диапазоне пятнадцати метров и Би-Би-Си, и «Голос Америки», и, конечно, «Московское радио». На английском языке.
Вот!
Под Черниговым разбился самолет «Ан-24», рейс «Винница — Москва». Погибли все, более пятидесяти человек. Об этом сообщали и американцы, и британцы. Московское же радио сообщило о завершении посевной в Смоленской области. Тоже новость, конечно.
И ещё — коротенько — что в Ливии начался международный шахматный турнир, а в Израиле — шахматная Олимпиада. Большего от всемирных новостей ждать не стоило. Уже то, что упомянули — достижение шахмат.
Я выключил приемник. Из экономии. Как здесь с батарейками, не знаю. «Кроны» хватает на пятнадцать часов, если негромко. Немецкие или американские батарейки работают подольше, но у меня только наши. В Триполи возможности купить не было. Есть парочка запасных, на обычный турнир хватило бы за глаза, но на десять недель? Придется экономить.
Быть может, катастрофа «Ан-24» мне и привиделась? Стюардессу перевели на внутренний рейс? Или у неё там летела сестра или близкая подруга?
И как её, катастрофу, я мог предотвратить? Самолеты падают. Нечасто, но регулярно. Не один, так другой. Единственное, что реально сработает — просто отказаться от полетов. Категорически и повсеместно. Но разве это выход? И я не Император Вселенной.
Я переоделся в костюм от Лисы и Пантеры. Морской, да. В пустыне он особенно к месту. Ткань прочная, немаркая, для прогулок в самый раз.
И я пошел прогуливаться.
Вместо бескозырки у меня был берет с помпоном, на французский манер. От перегрева защищает, помпон — если его смочить водой. Сам собою дошёл, собственным умом.
Городок невелик. Совсем невелик. Каборановск куда больше. Да что Каборановск, Сосновка тоже больше. Но выглядит Джалу чистенько, опрятно, светло.
Прохожих мало. Видно, без дела по солнцу ходить здесь не принято. Плюс сорок — и то в тени.
И я тоже старался идти тенистой стороной. Зашел в лавку. Продают здесь всякие нужные местным жителям товары, а на туристов нет, не рассчитано. Я достал из кармана батарейку, «крону», показал хозяину, мол, вот что мне нужно. Тот покачал головой с сожалением — нет у него, увы. Я спросил, а где бы найти, но тот опять покачал головой, не понимает. Хорошо, спросил на немецком — опять не понимает. А по-русски? И по-русски не понимает. Жаль. Хотя если бы я в Сосновке стал спрашивать продавщицу сельпо по-английски, по-немецки и по-арабски, она бы тоже не поняла. Да и нет в сельпо батареек «крона». Нет, они не большой дефицит, в Чернозёмске, в радиотоварах есть почти всегда, но вот в нашем сельпо отсутствует. Спроса нет. А батарейка «крона» товар прихотливый, свежую люблю, старую нет.
Лавка, что же ещё
Увидел длинную рубашку, в которой обыкновенно ходят здесь. Белая, хлопок. Достал долларовую банкноту, показал пальцем на рубаху, потом на доллар.
Двадцать — ответил хозяин лавки. Два раза растопырил пальцы обеих рук. Ага, ага. Пять — показал я. Пятнадцать — показал торговец. Пять, показал я. Торговец помотал головой, мол, не пойдет. Я развернулся и пошел прочь. Уже однажды торговался, опыт есть. Молнией торговец нагнал меня. Десять!
Семь — ответил я.
Сделка!
Ещё я купил куфию, красную шапочку-шашию, кожаные сандалии и местные штанишки. Гулять, так гулять.
Тоже поторговались, как без этого. Нужно же чем-то заняться. И хозяину лавки развлечение.
С обновками я вернулся в гостиницу. Кстати, названия у гостиницы нет, во всяком случае, я его, название, не знал. Нет, вывеска была, но с арабской вязью.
И так — десять недель?
Я опять выпил чашечку кофе. Чашечки здесь небольшие, на сто граммов. Чёрный кофе без сахара, но есть щербет, рахат-лукум и ещё с полдюжины сладостей. Я предпочел рахат-лукум. Чуть-чуть, граммов пять. Умеренность и аккуратность.
А потом пошёл к директору турнира.
Главный арбитр, просто арбитры на Турнире Мира немцы. Их пригласили организаторы, чтобы всё было как положено на шахматных турнирах. С главным судьей, господином Шмидтом, я даже оказался знаком — он судил Дортмунд. Но директором был господин Бадави, ливиец лет тридцати. В штатском.
К нему я и зашёл. Не на авось, нас просили по всем вопросам обращаться именно к господину Бадави.
Господин Бадави тоже пил кофе — и предложил мне. Я поблагодарил и отказался, мол, только что выпил чашечку.
Чему он обязан радостью
