Тринадцать лет спустя - Майя Плисецкая

Но и это было еще не все. В Бахрушинском музее с редкостной любовью и нежностью устроили выставку моих театральных костюмов. И иных аксессуаров. Там в своем ответном слове возле моих фотографий в бежаровском «Болеро» я вспомнила слова академика Петра Леонидовича Капицы о моем выступлении в этом балете:

— В средние века инквизиторы сожгли бы вас на костре, как ведьму.

Очень хорошо, что позже родилась. Взаправду неизвестно, чем бы могло закончиться…

В те же дни в кинотеатре «Иллюзион» целую неделю показывали мои фильмы. Собрали столько, что и меня удивили. Вообразить не могла, сколько хроникальных пленок уцелело в кинохранилищах. Малые интервью, репортажи о премьерах, визиты иностранных лидеров, для которых танцевала, мои премьеры на зарубежных сценах. Видимо-невидимо всего. Это помимо специальных телефильмов и экранизаций.

Приятно, что публика дружно ходила. Даже продлили мой маленький кинофестиваль.

А чуть загодя Андрис Лиепа осуществил давний замысел Валерия Головицера, собравшего со всего бела света триста моих фото разных лет, которые я факсимильно прокомментировала, И выпустил роскошный раритетный альбом под бежаровским «кодом» «Ave Майя».

Чем не культ балетной личности…

А телевидение давало фильм за фильмом о моей персоне. И старые. И новые. Подготовленные телевизионщиками к юбилею.

Пишу и настораживаюсь. Какая хвальбушка. Но как же не рассказать обо всем. Умолчать. Сколько искреннего старания и труда положили люди, чтобы все это собрать и представить москвичам. Как теперь говорят политики — «в одном пакете».

На центральный вечер-Гала Ратманский собрал сильную сборную Европы. Одно перечисление участников способно, верно, утомить читателя. Но мне хочется сколь можно детальнее рассказать обо всем и обо всех. Так непривычно и неожиданно представление было задумано и осуществлено.

Спектакль начался с хорошо знакомою публике древнего «Дон Кихота». Ничто, казалось, не предвещало сюрпризов. Лишь партии Китри и Базиля были разделены между тремя-четырьмя премьершами и премьерами. Часть из них представляла Большой (Александрова, Захарова, Уваров). Другая часть — престижные балетные труппы. Кожокару, Кобборг (Королевский балет Великобритании), Вальдес, Карреньо (Национальный балет Кубы). Они так стремительно сменяли друг друга, что мне это напомнило накал хоккейного матча. Когда замену игроков тренер производит на ходу, не сбавляя темпа схватки. Эти быстрые смены добавляли азарта танцовщикам. Кто лучше. Кто сильнее.

После вариации Китри в зале притемнили свет, и на широченном экране, появившемся неизвестно откуда на фоне безмятежного солнечного испанского пейзажа, возникла я, танцующая ту же вариацию. На очень крупном как бы плане.

Зал бурно среагировал. Теперь уже в реалии я появилась на сцене, словно сойдя с киноизображения в гущу барселонской толпы. Участники представления уступили мне все пространство, и, сделав приветственный широкий круг, я взяла в руки микрофон, почтительно преподнесенный мне в старинном реверансе Рыцарем печального образа.

Сказано мной было что-то вроде:

— Этот спектакль идет полтора столетия. Танцевала его я уйму раз повсюду. А сегодня хочется увидеть «Дон Кихота» по-современному, по-новому…

И на сцену под музыку Минкуса, как горох из лукошка, высыпали ребята группы брейк-данса «Da Boogie Crew». Дансантная ритмичная музыка неожиданно здорово подошла к головоломным (в прямом смысле этого слова) трюкам молодых бесстрашных гуттаперчевых парней. Как и положено, по ходу финала сцены первого акта пошел занавес…

Но занавес был совсем непростой. К Кремлевскому дворцу отношения он не имел. Как удалось Ратманскому и Чернякову осуществить свою дерзкую затею с привозом с запыленных складов давнего, тяжелого, парчового занавеса советских времен? Почти истлевшего, уже было распавшегося на золотые нити. Но по-прежнему торжественного и официозного. Всю свою жизнь протанцевала я, общаясь с этим символом театра, эпохи, времени. Моего времени. Времени, в котором я жила и танцевала.

Следующей сценой шла «Таверна».

В постановке Горского то был дивертисмент испанских характерных танцев. Ратманский оставил лишь декорацию, зрителей на сцене и атмосферу полночного увеселения.

Но вместо испанских танцев перед зрителями предстали совсем иные персонажи. Приехавшие на юбилей звезды продемонстрировали отрывки из почитаемых ими балетов.

Англичане Кожокару и Кобборг танцевали дуэт из балета Мак-Миллана «Манон» на музыку Массне. А Полина Семионова со своим партнером Артемом Шпилевским (оба — Берлинский государственный балет) — адажио из балета Шольце на музыку Моцарта. Семионовой я симпатизировала с первых ее профессиональных шагов. С тех пор как увидела на международном конкурсе балета в Японии. Семионова выступала тогда в номинации юниоров и завоевала золотой приз. Пригласить Семионову на Гала в Москву была моя инициатива. Москвичам, чему я радуюсь, она пришлась по душе.

Потом эстафету приняла Диана Вишнева с партнером Игорем Колбом (Мариинский театр). Из нынешних петербургских звезд она одна из совсем немногих кажется мне танцовщицей самой первой величины.

Дуэт из бежаровского «Бхакти», который я видела не раз и не два в исполнении именитых танцовщиков, представляется мне истинным шедевром хореографии XX века. Исполнение Вишневой и Колба было воистину совершенным. Так истонченно чувственно и умно воплотила Диана ориентальные узоры Бежара.

А потом на сцену вышел Хоакин Кортес. С ним приехала группа певцов фламенко и музыкантов. Семь человек. На авансцене Кремлевского дворца для него специально соорудили деревянный помост, чтобы его испанские дроби отзывались по залу металлом и эхом. В моем Гала 1993 года Хоакин тоже принимал участие. Звезда его славы тогда еще только восходила. Сегодня он сверхзнаменит и по праву числится лучшим мужским танцором фламенко.

Чуть отступлю от хода моего рассказа. На репетицию концерта нам был отпущен лишь один день. Накануне. Да генеральная в день самого концерта. С утра и до пуска публики в зал. Звезды, как принято у настоящих звезд, появились в Москве лишь в день концерта — 20 ноября. До сих пор не могу понять, как сумели Ратманский и Черняков за такое краткое время свести воедино всю разношерстную махину юбилейного представления.

На генеральной для Кортеса со товарищи времени не хватило. Он репетировал накануне, и Ратманский посчитал, что сможет уделить им сцену в последний отпущенный ему залом час. Кортес томился за кулисами и нервно ждал сигнала, когда его позовут. Время предательски улетучивалось. Каждому выступающему нужна была световая партитура. Ну и времени, естественно, для Кортеса не осталось.