Источник забвения - Вольдемар Бааль

— Кто забронировал для меня номер?

— Василий Лукич. Бражин.

— Редактор «Зари»?

— Ага.

— А как Светлана Степановна узнала, что я — именно тот самый Визин, которого ждали?

— Ну как же! Светлана Степановна давно работает… Различает… Круглое лицо ее и шея опять заалели.

— Как вас зовут?

— Тоня.

— Значит, так, Тоня. Пока всем говорите, что его, мол, нет в номере. Я хочу отдохнуть. Договорились?

— Ага.

— Садитесь! — приказал он.

Она послушно села, положив на колени руки.

— Раз уж Светлана Степановна послала вас ко мне, то расскажите про Долгий Лог.

— Что рассказывать? — Она была смущена.

— Все.

— Прямо не знаю, как… У нас тут недавно такой ураган был, страшно вспомнить. Три дня назад. Я такого никогда не видела. И старики не припомнят. Вот иной раз по телевизору показывают, в Америке там, или еще где. А если бы наш показали, так еще страшней было бы. Вы не поверите, настоящее светопреставление. — Впечатления от урагана были, кажется, сильнее, чем смущение перед важной персоной.

— То-то, — сказал Визин, — когда я ехал из вашего аэропорта, смотрю, вокруг все словно нарочно разворочено.

— Что вы! — возбужденно подхватила она. — И лес повалило, и крыши посрывало, заборы, столбы. Я как раз у бабушки картошку полола. Жара стояла — жгло прямо. Дней шесть уже такая жара. И тут, смотрю, туча. Солнце закрыла. Ну, думаю, сейчас ливанет. А ветер как пошел, как пошел прямо несет, с ног валит. Я чуть до дому успела добежать. Только на крыльцо, а оно тут и началось! Кусты за огородом, смотрю, гнутся, все ниже, ниже, прямо распластались. И тут — бах! — черемуха рядом с домом росла, старая уже, — так пополам ее, как спичку. А у соседей, смотрю, крыша поднялась, потом перевернулась и — хрясь наземь. Господи! Ну, думаю, и у нас сейчас, у бабушки. Но — выстояла. Потому что соломенная, старая. А которые шиферные — так хоть кусочек, хоть шиферинку да отдерет. Грохот стоял — не передать. И так — минут сорок. Даже картошку повалило. Представляете? Всю ботву, все вообще — как катком…

Она уже рассказывала чуть ли не взахлеб, с охами и ахами, уточнениями и повторами, — событие, вероятно, было в самом деле из ряда вон. Но Визин в какой-то момент поймал себя на том, что не столько слушает, сколько разглядывает ее. Она, наконец, заметила, сбилась, опять покраснела, и он, сделав вид, будто ничего не произошло, спросил:

— Жертвы были?

— Точно не знаю, но говорят, вроде…

— Вон, выходит, какие у вас опасные места.

— Да нет, это редкость. Потому что жара такая. Может, раз в сто лет. Просто такое лето выпало.

— Я собираюсь путешествовать, — солидно проговорил Визин. — Поэтому меня интересуют мосты и дороги. Не пострадали?

— Не знаю, не слышала. Что им сделается-то, мостам и дорогам? Сообщение, вроде, нигде не прервалось. Вот электролинии — эти нарушило, повалило столбы.

— А автостанция у вас тут где?

— Да как на площадь выйдете, так по левой улице, и как раз на автостанцию и попадете. Там и базар рядом. Можно и позвонить.

— Спасибо, — сказал он. — Я пройдусь для начала.

— Станция маленькая. Да и базар… — Ей, видимо, хотелось еще поговорить, но она не знала, как на это посмотрит постоялец; она поминутно взглядывала на него, и лицо ее то озарялось надеждой, то становилось удрученным.

Визин решил пожалеть ее.

— Вы так и не рассказали про свой городок.

— Да что… — Она усмехнулась. — Городок как городок. Можно сказать, большое село и все. Что тут такого может быть? Обыкновенно. — И скоренько добавила, стрельнув в него глазами. — Скучно бывает.

— Скучные люди — это мрачные люди, — сказал Визин. — Тяжеловесность, хмурость, лоб в морщинах. А вы разве хмуры, ваш лоб разве в морщинах? Не похоже, чтобы вы скучали.

Она моргнула.

— Куда тут пойдешь-то? Да и что смотреть? Кино… Танцы… Все друг друга наперечет знают. А природа хорошая! — с неожиданной хвастливостью закончила она.

— Если природа хорошая, то не может быть скучно.

— Кому как. — Она поднялась. — Ой, мне надо идти!

— Вы мне про природу еще расскажете, да? — спросил Визин. — Я ведь не собираюсь в путешествие немедленно. Мы еще поговорим?

— Ага.

— Еще раз спасибо вам.

Она вышла.

«Кажется, я веду себя по-хамски, — подумал Визин. — Этакий цивилизованный туз в провинции. Тузик. Которому бронируют лучший номер. Позор и срам. Но чего они от меня ждут?..»

ПЕРЕВАЛ

1

Это был видавший виды российский городишко. Тысяч восемь населения. Окраину составляли неширокие тихие улицы, где новые разноцветные домики с верандами и подвальными этажами чередовались со старыми, массивными, почерневшими под солнцем и ветром; почти при всех домах были палисадники, а за домами тянулись внушительных размеров огороды, сады, между которыми тут и там виднелись заброшенные лужайки, островки, поросшие низким кустарником холмики, захламленные каменьями, выкорчеванными пнями, старым скарбом. А в центре, отстоявшем от окраин местами всего на двести-триста метров, поднимались уже двух- и трехэтажные здания, также разных возрастов и фасонов, хотя современное градостроительство заявляло здесь себя не особенно ретиво; почти сплошь, по крайней мере, в самом центре, высились махины пятидесяти-восьмидесятилетней давности, занятые под учреждения и расположенные друг против друга вокруг небольшой горбатенькой площади. Посреди нее и возле учреждений были разбиты газоны; тротуары здесь были асфальтированными, с бордюрами, не то что на расходящихся веером от площади улицах, на которых покоился вековечный деревянный настил, отгороженный от проезжей части шпалерами кустов и деревьями, а от домов пышными палисадниками: идешь, как по тоннелю.

Было знойно и пыльно. Всюду виделись следы разрушений: поваленные и переломанные тополя, березы, осины, снесенные заборы, зияющие провалами крыши, сорванные рекламно-агитационные щиты и плакаты. И хотя это удручало взгляд, и хотя по площади громыхая сновали грузовики и шел говорливый народ, и торговали киоски, и пилось у бочек пиво и квас, — городишко, тем не менее, производил впечатление тихой, — даже, может быть, идиллически тихой, — заводи. Это был, конечно же, отшиб, самая настоящая глубинная провинция. Однако, во всей этой тихости, миниатюрности и вывесочно-витринной претенциозности было что-то, — так, по крайней мере, показалось Визину, — нарочитое, ярмарочное, а то и откровенно притворное, как будто Долгий Лог хотел сказать всему миру: никаких, на самом деле, «темпов и ритмов», «информационных тайфунов», «бешеных пульсов времени» и прочей вашей ахинеи нет, все это — кабинетные придумки и искусственность, а то, что Тоня сказала «скучно», так это она, может быть, сказала с гордостью. Можно, конечно, понавесить и понаставить всяких там пестрых штучек, сделать «не скучно», расфуфыриться, чтоб не сказали, что, мол, не в ногу со временем, — но, дорогие мои, ветерок дунет и — все: первозданность осталась, то, что было до нас и будет после, а бутафория развеяна в прах… А уже лично Визину Долгий Лог будто бы говорил и вовсе задиристое: «Да будет тебе известно, — говорил он, — что не „ритмы“ твои и „пульсы“ определяют физиономию эпохи, как хотелось бы тебе, ученому и горожанину, а нечто иное, и попробуй-ка своими лабораторными мозгами понять, что именно. Ты вот, например, думаешь, что жизнь тут течет по отживающим меркам, а мы, Долгий Лог, думаем, что жизнью ты уже давно называешь совсем не то, что на самом деле живет. И еще Долгий Лог, вроде бы, говорил, что, дескать, куда же ты, чучело, рванулся-то? Какая тебе Сонная Марь нужна? Для чего она тебе нужна, ты хоть имеешь представление? За какими призраками гонишься? А вот Тоня — не призрак, и обнимал бы ее себе на здоровье, и это было бы понятно, по-человечески, и — тоже ураганам не подвластно…»