Смерть выходит в свет - Хауэрд Энджел

Этот Бернерс уже начинал надоедать мне. Последний раз я слышал о таком хитреце много лет назад. Он шесть месяцев грелся в лучах славы. Такой фрукт заслуживал более пристального изучения. Мне нравилось познавать натуру этого человека, копаясь в принадлежавшем ему барахле. К сожалению, неисследованного барахла уже почти не осталось. Здесь были вещи, которые я рассчитывал найти: ржавые капканы на гвоздях, целый набор топоров, обшарпанный "винчестер" со сломанным ложем. Но было и такое, чего я вовсе не ожидал увидеть: в ящике у печки лежал экземпляр "Больших надежд" без переплета и половины страниц. Там же валялись газеты, вышедшие далеко не полгода назад. Одна была всего двухнедельной давности. В передовице не хватало большого куска. Я записал дату выпуска этой "Глоб" и место издания.

Потом я отыскал ещё одну стопку книг, обглоданных мышами. Сверху лежали "Самые громкие преступления" под редакцией Дорана. Я попал на знакому почву. Пролистав книжку, я снова увидел лица, уже известные мне по другим изданиям. Подонки преступного сообщества, загнанные в угол и доведенные до отчаяния. Джон Хейг, Констанс Кент, Генри Джакоби, Хит и Хьюм, Манчини и Мануэль, Мэдлин Смит, Ивлин Дик и Чарли Пис. В предметном указателе члены этой милой компании делились на категории: массовые убийцы; отравители; головорезы; душители; гангстеры; маньяки; мокрушники на железной дороге и автострадах. Да, у англичан какое-то особенно теплое отношение к своим доморощенным душегубам. Но зачем Бернерсу таскать с собой такой справочник? Я выронил обгрызанную книгу, и она сама собой раскрылась на главе, которую Бернерс наверняка перечитывал много раз. Страницы были захватаны пальцами. Я приступил к беглому просмотру исторического материала.

В главе рассказывалось об АделаидеТейт, дочери врача. В 1926 году эту девушку двадцати с небольшим лет судили в Корнуолле, Онтарио, за убийство её двадцативосьмилетнего любовника, печатника по имени Жорж Раво.

Итак, дочь почтенного эскулапа влюбилась, извела тонну бумаги на пылкие послания и в конце концов отравила молодого человека, обладателя тонких усиков и нескольких застолбленных старательских участков. Разлад начался после того, как парень пригрозил, что покажет любовные письма отцу девушки. Заявляя, что перед богом они уже и так муж и жена, он надеялся завоевать расположение отца Аделаиды, настроенного против этого брачного союза. История была исполнена пафоса. Выпив молока в обществе возлюбленной, молодой человек вернулся домой и тотчас почувствовал боли, а спустя несколько часов уже лежал на столе в анатомичке. В желудке было обнаружено почти 6 гранов мышьяка, и Аделаида пошла под суд в Корнуолле 30 января 1926 года. Заканчивалась глава следующими словами:

"Поскольку данные об отравлении оказались противоречивыми, а один из свидетелей показал, что Раво часто употреблял мышьяк, и об этом все знали, присяжные вынесли вердикт "невиновна", и подсудимая была освобождена.

Поговаривали, что от виселицы её спасла красота. О последующих годах жизни Аделаиды почти ничего не известно. Вскоре после суда она покинула Канаду. Считается, что женщина переехала на жительство в Великобританию".

А на полях стояла карандашная пометка, сделанная то ли Бернерсом, то ли кем-то еще: "Парк Алгонкин, Онтарио, Канада".

Надо было прочистить мозги. Голова пошла кругом от новых сведений, и я не знал, как их оценить, а посему решил отправиться на прогулку. Заблудиться я не мог, поскольку не удалялся от хижины, а тропа была более-менее торная. Я прихватил большой фонарик и топор: темноты я не боялся, а доказывать кому-либо свою храбрость мне не было нужды. Отыскав тропу, я прошел по ней пару сотен ярдов. Из-за черной стены кустарника донесся хруст ломающейся ветки, потом издалека долетели крики какой-то ночной птицы, их эхо достигло моего слуха с расстояния в четверть мили. Пение сверчков напоминало звон мелочи в кармане. Тропа полого шла в гору.

В любом уличном сортире есть нечто монументальное. Исключений из этого правила не существует. Я слышал, что есть сортиры в форме восьмиугольника. Слышал, что кто-то написал книгу об истории уличных сортиров. Ну какое ещё здание может похвастать такой гармонией своей планировки и своего предназначения? Дверь открывалась наружу. Внутри было всего одно "очко". Идеал отшельника. Бурые некрашеные доски на внутренней стороне двери держались только на паутине. Сосредоточиться мешал лишь древний итонский каталог за 1956 год. У меня был достаточно мощный фонарик, способный оттеснить мрак, и тени разбегались от луча, будто тараканы.

Над "очком" я вновь предался размышлениям о старом Дике. Итак, он занимался здесь незаконной разведкой недр. Но где именно? Вероятно, недалеко от хижины. Я решил хорошенько осмотреться тут с утра. Старый хитрец, должно быть, потешался над всеми, сидя на золотой жиле. Ну, может, и не на золотой, но в конечном счете это не имело значения. Ладно, он добывал что-то из недр. А дальше? Тут есть, в чем покопаться, хотя мне платили лишь за то, чтобы я пялился на усадьбу Вудворда, сидя в лодке. Будет, чем заняться долгими зимними вечерами. Какая-то пернатая тварь угодила в луч фонаря и метнулась прочь. Шелест крыльев напоминал шуршание карт в руках шулера.

С моего насеста я видел сквозь дверь ещё одну отраду старого Бернерса. Сбоку от тропы он соорудил сад камней. Это был насыпной курган, беспорядочно поросший давно одичавшими розовыми кустами. Я поводил лучом фонаря из стороны в сторону, заставляя тени причудливо обволакивать камни. За исключением затопленных водой клумб с петуниями, разбитых Джоан Харбисон, я не видел никаких признаков чьих-либо попыток окультурить первозданную красоту здешней природы. Теперь вот - это. Но почему здесь, а не возле хижины? Я почувствовал странный зуд в коленных суставах. Поначалу мне мало что было понятно, но теперь начала выстраиваться единая цепь. Сад камней был не там, где надо, и смотрелся как подделка. Покинув сортир, я отправился туда, чтобы более внимательно изучить его. Разумеется, сад оказался не бутафорским, и розы, и камни были настоящие, только вот откуда они? Это не были округлые голыши с речного дна или из озера. Нет, камни были угловатые, острые, твердые, неправильной формы, светлые или, наоборот, темные на сколах. Что это, копоть? Почему копоть? Я вспомнил о бочонке с порохом в хижине. Проклятье! Наконец-то до меня дошло. Это был отвал шахты Бернерса.

Вооружившись топором, я принялся преображать лик планеты. Закопченных камней было немало. В одном месте, возле сужения склона, я отыскал присыпанный землей лист фанеры, а под ним - маленький компрессор и бочонок с топливом. Шланги компрессора уходили под землю, в сторону сортира. Положив фонарик, я принялся ощупью искать их. Мне почти удалось найти место, к которому ведут шланги, когда я вдруг услышал шум старого насоса. Потом за спиной хрустнула ветка, но я был слишком увлечен и не обратил на это внимания. Надо было схватить топор и быстро развернуться, однако я этого не сделал, а мгновение спустя было уже поздно. Я лишь успел заметить, как луч фонаря сместился. Теперь он падал на меня сверху. А потом спереди, снизу и даже изнутри. Взрыв, вспышка, в центре которой вдруг разверзся черный провал. Он делался все шире и вскоре поглотил меня с потрохами. Боли я не почувствовал, просто услышал позади какое-то щебетание, а потом года два вообще ничего не слышал.

15.

Все мои последующие ощущения смешались в кучу и не отличались четкостью: черные пятна в светлых ореолах, красные и желтые полосы, как в комиксах, словечки вроде "Уф" и "Бах", выведенные по трафарету и подретушированные, чтобы создать впечатление, будто буквы высечены в камне. Моя щека лежала на чем-то шершавом, в рот набилась земля. Теперь голова разболелась по-настоящему. Издалека доносился глухой плеск весел. Я не размыкал веки, хотя было темно. Под щекой плескалась вода, воняло просмоленной пенькой.

Весла угомонились, и чья-то рука схватила меня за лодыжку. Вокруг ноги обмотали веревку. Я слишком туго соображал и даже не понял, какая это нога, правая или левая. Прежде чем до меня дошло, с какой целью полубесчувственного человека везут на лодочную прогулку, чьи-то вонючие ручищи подхватили меня и, перевалив через борт, бросили в озеро.

Ледяная вода мигом заставила меня забыть о головной боли, а веревка натянулась и увлекла меня ко дну. Я машинально принялся загребать воду руками, но тут заболели уши, и стало ясно, что все мои усилия ни к чему не приводят. Эта новая боль отодвинула на задний план все прочие хворобы и безраздельно взяла меня в оборот. Где-то был нож. Я вспомнил о нем, как вспоминают давнишний подарок ко дню рождения. Засунуть руку в мокрый карман оказалось нелегко, но нож я нащупал. Глаза мои теперь были открыты, но я все равно ничего не видел, поэтому представил себе крошечный ножичек с белым крестиком на красной рукоятке. Попытавшись открыть нож зубами, я едва не выронил его, но в конце-концов все-таки раскрыл. Первая попытка перерезать веревку привела лишь к тому, что я уколол себя в ногу, и её пронзила боль. Тогда я попытался дотянуться до дальнего конца веревки, к которому было привязано грузило. Теперь я чувствовал давление воды веками, а уши буквально разрывались. Внезапно тяга исчезла, и я задрыгал ногами, выбираясь на поверхность. Легкие едва не лопнули, грудь сдавила ужасная боль.