Оле!… Тореро! - Шарль Эксбрайя

Власти Толедо приняли нас прекрасно. Быки, выпавшие нам по жребию, не отличались чем-то необычным, и я был уверен, что "Очарователь из Валенсии" с честью выполнит свою задачу. Если бы не Ламорилльйо с его похоронным настроением, я бы ни о чем не беспокоился. За обедом перед корридой Мануэль почти ничего не ел, и я снова стал его упрашивать отдохнуть и временно передать свои обязанности другому. Он отказался.

– От судьбы не уйдешь, дон Эстебан… Можно только отодвинуть то, что должно случиться, но когда-то все равно придется заплатить сполна.

С тяжелым сердцем я прибыл к месту, думая о том, не стоит ли совсем расстаться с Ламорилльйо. Я опасался, как бы, в итоге его настроение не передалось остальным. Но отказаться от его услуг обозначало вернуть его к той нищете, из которой он и Кончита никак не могли выбраться. Имел ли я на это право?

Работа Луиса с первым быком сопровождалась радостными "оле!" толпы. Ламорилльйо же выступал откровенно плохо. Он был боязлив, неуверен и неловок, вызвал несколько неодобрительных возгласов публики и усложнил задачу своего матадора, вынудив его делать почти невозможное, чтобы не снизить общего впечатления. После этого жалкого выхода бандерильеро подошел к баррера, где были дон Амадео, Марвин и я. Он признался:

– Я больше не чувствую ног. Не знаю, что со мной…

– Быстро идите переодеваться, Мануэль. Я найду кого-то другого.

– Нет, дон Эстабан. Мне обязательно нужно преодолеть эту слабость, иначе я стану бояться. А тогда все будет кончено.

Я объяснил происходившее с Ламорилльйо Луису, который подошел ко мне посоветоваться в то время, когда выступали его соперники.

– Позаботься о нем. Дай ему сделать одну-другую "веронике" и пошли кого-нибудь другого. Лучше пусть он думает, что ты торопишься покончить с быком, чем решит, что ты сомневаешься в нем.

– Ладно. Можешь на меня рассчитывать.

Дон Амадео обеспокоенно спросил:

– Как вы думаете, что с ним?

– Ничего определенного не могу сказать.

Это было правдой. На этом мы расстались и вновь сошлись вместе, когда второй бык Луиса выскочил на золотистый песок арены. Я сразу же заметил отсутствие Мануэля и уже собрался было сходить узнать, в чем дело, как вдруг появился он сам. Мануэль сразу же поспешил ко мне, и я с удовольствием заметил блеск в его глазах:

– Не беспокойтесь, дон Эстебан,- теперь все в порядке! Мне сделали укол, и я чувствую себя так, что готов съесть этого быка сырым!

Возбуждение Ламорилльйо, поначалу удивившее меня, вовсе не сделало меня более спокойным. Я еще ничего не успел сказать, как вдруг Марвин, грубо оттолкнув меня, закричал бандерильеро:

– Кто сделал вам этот укол?

Ламорилльйо посмотрел на него и не сразу нашел ответ, настолько был удивлен этим вопросом. Наконец, он было начал:

– Это же…

И вдруг послышался короткий приказ Луиса:

– Ваша очередь, Мануэль, скорей!

Бандерильеро повернулся к нам спиной и побежал к быку. Марвин спросил:

– Вы знаете, кто сделал ему этот укол?

– Нет.

– А вы, дон Амадео?

– Нет, а почему вы спрашиваете?

– Потому, что теперь я не могу оставаться спокойным!

Рибальта пожал плечами.

– Зачем же видеть во всем преступление, дон Фелипе? Вот, посмотрите! К Ламорилльйо вернулась вся его…

Но слова застыли у него на губах: Мануэль, воткнув бандерилью, вдруг зашатался и недостаточно отступил в сторону. Бык задел его боком, пробегая мимо, и тут же повернулся к Ламорилльйо. Тот стоял, безвольно опустив руки. Это до боли напомнило мне поведение Гарсиа перед смертью. Я сразу же понял, что Мануэль сейчас умрет. Схватившись за баррера, я закричал изо всех сил:

– Мануэль! Осторожно! Мануэль!

Казалось, он меня не слышит. Тогда я крикнул Луису:

– Луис!

Матадор с остальными уже бежал к бандерильеро, но бык опередил их: Мануэль был поднят на рога и подброшен в воздух. Его предсказание сбылось, и я не мог сдержать слез.

Спустя некоторое время ко мне обратился дон Фелипе:

– Теперь вы согласны, дон Эстебан, что нужно узнать, кто сделал ему этот укол?

Я, не совсем понимая, смотрел на него.

– Вы думаете, что…

Он пожал плечами.

– Как будто вы этого не думаете!

Я и вправду все понял, но еще не отдавал себе полностью отчета о случившемся.

Тяжело вспоминать о том, что происходило после. Ясно было одно: Мануэль Ламорилльйо был убит так же, как Гарсиа и Алохья. Убийца вновь принялся за дело и одержал очередную, жуткую победу. Фелипе Марвин был вне себя от ярости. Еще никто за всю его карьеру так над ним не насмехался. Меня он больше не подозревал, ведь во время гибели Мануэля он находился рядом со мной. Но это не продвинуло дела ни на шаг. Я знал, что Луиса глубоко потрясла смерть его любимого бандерильеро, но он старался этого не показывать. Его удерживали гордость и самолюбие, и когда дон Амадео пришел умолять его оставить выступления хотя бы на год, они сцепились так, что, казалось, поссорятся навсегда. Что делать,- нам пришлось искать замену Мануэлю для корриды в Хуэльве.

Как можно дольше я оттягивал свой визит к Кончите. Еще совсем недавно мы вместе провели чудесный дружеский вечер, и от этого мне было еще тяжелее. Вечером в Альсире, когда я решился съездить назавтра в Мадрид, ко мне подошла Консепсьон.

– Луис говорил, что ты собираешься завтра в Мадрид?

– Я должен туда поехать.

– Ты едешь к Кончите Ламорилльйо?

– Да.

– Передай, что мне жаль ее от всего сердца.

– Передам.

– Мне жаль и тебя, Эстебанито…

– Спасибо.

Затем установилось долгое молчание и, наконец, она все-же решилась спросить:

– Ты что-то понимаешь в этом?

– В чем?

– В этих трех убийствах?

– Нет.

– Ни одной догадки?

– Нет. А у тебя?

– И у меня нет. А у Марвина?

– И у него тоже.

– Но ведь должен существовать какой-то серьезный мотив для того, чтобы так взяться за нашу квадрилью!

– Конечно, должен! И заметь, что если бы мы нашли ответ на этот вопрос, мы сразу же нашли бы убийцу.

– Как ты думаешь, конечная цель убийцы - это Луис?

– Раньше я действительно так думал, но теперь не уверен.

– Почему?

– Потому, что убийца находится постоянно рядом с нами, он прекрасно осведомлен о всех наших радостях и огорчениях и, значит, знает, что Луису, в конечном итоге, безразлична смерть его троих товарищей.

– Ты говоришь ужасные вещи, Эстебанито!

– Да, но это правда.

– Именно поэтому они еще ужасней. Но тогда, против кого же все это может быть направлено, если не против Луиса?

– А дон Амадео?

– Чтобы разорить человека, не убивают других. Существуют другие способы. К тому же, зачем убивать людей, которых можно заменить? Если бы кто-то всерьез хотел развалить дело Рибальты, то ему, прежде всего, понадобилось бы убить Луиса. Как ты считаешь?

– Так же, как и ты.

Мы еще долго говорили, но так ни к чему и не пришли, а только обнаружили наше полное бессилие найти хотя бы малейший намек, который указал бы нам на решение этой задачи.

– Я всегда знала, дон Эстебан, что мы с Мануэлем не созданы для счастья. Я всегда боялась корриды. Я чувствовала на нем какое-то проклятие. Даже когда мне удалось заставить его уйти с арены, я все равно не нашла покоя. Что-то подсказывало, что это - только отсрочка, и что коррида все равно у меня его отнимет. И вот… Теперь все свершилось.

Она стояла, выпрямившись, и черная одежда с траурной вуалью, покрывавшей волосы и лицо, делала ее какой-то нереальной. Я взял ее за руку.

– Кончита, мне очень больно. Я любил Мануэля… После Луиса он был моим лучшим другом.

– Поверьте, - он отвечал вам тем же. Для другого человека он никогда бы не вернулся, но для вас…

– Теперь меня будет мучить совесть, Кончита. Если бы не мое предложение, он остался бы жить, пусть даже в бедности и без надежд.

– Мир с вами, дон Эстебан. Что предначертано - должно свершиться. Вы были только орудием высшей Воли. Судьба Мануэля была предопределена, и ни вы, ни я ничего не смогли бы поделать.

– Хочу надеяться, что три тысячи песет его страховки немного помогут вам в жизни.

– Я отнесу их в монастырь Нуэстра Сеньора де лас Ангустиас, куда скоро войду послушницей. В тот благословенный день, когда я одену ризу, я буду чувствовать себя ближе к Мануэлю, чем сегодня. Да пребудет с вами Бог до самого конца вашего пути, дон Эстебан.

Перед расставанием мы обнялись.

Мне было очень трудно набрать новую квадрилью для Хуэльвы. В профессиональных кругах шептались, что на нас был положен маль суэрте[70], что значительно уменьшало число желающих. И все же, успех Луиса еще привлекал к себе, но, в основном, уже уходящих с арены тореро, мечтавших о новом невероятном.