Фонтан переполняется - Ребекка Уэст

Мы помогли друг другу надеть пальто. Розамунда сказала: «У тебя красивое пальто», а я ответила, что раньше оно принадлежало Корделии и что, поскольку я ниже, чем Корделия и Мэри, у меня никогда не бывает новой одежды.

– Мне всегда покупают новые вещи, ведь я у родителей одна, но мне одиноко, – сообщила она. – Хотя иногда мне весело с мамой. Это пальто мы купили в «Уайтли». Мы провели в магазине несколько часов. Там есть зверинец и можно попить чаю, а еще там подают меренги.

Ее манера речи казалась бесцветной, словно вода, она никогда не шутила. Но слушать ее было так же приятно, как наблюдать за течением чистого ручья, перегнувшись через перила моста.

Я поняла, что она имела в виду, когда сказала, что кролики Берта – самые лучшие. Она объяснила, что иначе и быть не могло, ведь Берт много раз завоевывал награды на специальных выставках, кролики были его самым большим увлечением, а кроме них – аккордеон. Миссис Николс жалела, что так сложилось, ведь именно из-за этого он до сих пор не женился, и ни кролики, ни аккордеон не могли подарить ей внуков.

Мимо нас пропыхтел поезд; мы смотрели на него поверх ушей кроликов, сидевших на наших руках. Два мальчишки высунулись из окна вагона и помахали нам, но мы их проигнорировали, хотя, будь они девочками, помахали бы в ответ.

– У меня есть воображаемые животные, – сказала Розамунда. – У тебя, наверное, нет. Просто кролики не умеют говорить, а мне иногда одиноко. Но у тебя есть брат и две сестры.

Я ответила, что у нас все равно тоже есть воображаемые животные. Папа рассказывал, что у бабушки Уиллоуби жили три песика: похожий на гриб мопс-астматик с черной мордочкой, той-спаниель и маленькая собачка неизвестной породы, которая выглядела точь-в-точь как рыжая меховая горжетка. Мы часто притворялись, будто они лежат на стульях, прыгают на кровати или играют в саду, хотя мы с трудом представляли этих приверед на свежем воздухе, разве что в самые погожие дни. Ричард Куин их очень любил, и, несмотря на избалованность, эти старички и в самом деле были добрыми собачками.

Я спросила, каких животных придумала Розамунда, и она ответила:

– Главный из них – заяц. Он всегда жил тут. Он жил тут еще до того, как проложили железную дорогу, и не убежал, когда кругом построили дома. Понимаешь, он не очень умный. Но славный, я люблю его еще больше, чем мышей и медведя, и он очень красивый, он есть у меня в книжке на картинке, я тебе покажу.

Мы не стали долго гулять из-за холода. На обратном пути Розамунда остановилась и сорвала для меня несколько веточек мяты и шалфея. Ее мама купила саженцы у зеленщика и сама их посадила. Они хорошо прижились и продолжали расти даже зимой.

– А у нас не складывается с садоводством, – сказала я. – Папа с мамой ничего в этом не смыслят, мы несколько раз пытались вырастить что-нибудь, но ничего не вышло.

– Что же тут понимать? – удивилась она. – Мы с мамой сажаем семена, и они всходят. У нас росли замечательные растения, прекрасные розы, пока их не выдернули эти существа.

В доме Розамунда показала мне своих кукол. Как и мы, она уже выросла из игрушек, но по-прежнему любила, чтобы они находились рядом. Хотя их нельзя было назвать красивыми, да и имена им дали не особо интересные, мне понравились их наряды и приятные характеры. Демоны поломали их, но позже это удалось исправить. Розамунда рассказала, что неподалеку от Клэпхем-Коммон жили кукольные врачи, семейная пара. Они заинтересовались этим случаем и почти ничего не взяли за ремонт. Потом Констанция позвала нас на чай и, как истинная шотландка, угостила вкуснейшей выпечкой. Мы до сих пор не могли смириться с тем, что лавгроувские булочные были ужасны по сравнению с булочными в Эдинбурге. Констанция предложила нам горячие овсяные сконы[27], которые мы намазали маслом и полили золотистым сиропом, и домашний шотландский пирог, известный как «черная смерть» – темный фруктовый кекс, завернутый в тесто.

Когда мы ели, раздался шум, и я испугалась, что ужасные существа вернулись. Грохнула входная дверь, и кто-то невероятно шумно вытер ноги о циновку. Послышались два глухих удара, как если бы кто-то снял и бросил на пол башмаки, но намного громче; все эти звуки не просто сопровождали действия, а издавались намеренно. Их должны были слышать, они должны были причинять страдания. Я встревоженно посмотрела на Розамунду, и та сказала:

– Это папа.

Она не выказала ни удивления, ни радости и не встревожилась, как я. Тяжелые шаги прогремели по коридору в нашу сторону, дверь распахнулась, и в кухню заглянул мужчина. Розамунда не подняла на него взгляд. У меня возникло ужасное подозрение, что, хотя она и была внешне очень спокойным ребенком, в ее жизни существовала серьезная проблема. Я не считала таковой демонов в доме, тем более они, похоже, исчезли. А вот, например, то, что Корделия вечно раздражалась и продолжала играть на скрипке, не желая понять, что ей это не дано, и что папа продал мебель тети Клары, которую мама хотела сберечь, было самой настоящей проблемой.

Я сразу же поняла, что то же справедливо и по отношению к папе Розамунды. Его лицо, что виднелось из-за двери, казалось удивительно красивым: удлиненная форма, нежные впалые виски, тонкие, как бумага, ноздри, поджатые губы, словно он скрывал какую-то тайну. Если бы во времена Байрона, Шелли и Китса жил четвертый великий поэт, он мог бы выглядеть именно так. Но как только он понял, кто находится на кухне, и вошел, то сразу преобразился. Он склонил голову набок и воззрился на нас с глумливой ухмылкой, приоткрыв рот и приподняв уголки губ, но не обнажая при этом зубов, словно хотел бы сказать что-то дерзкое и остроумное, но не мог из-за слюны.

– Так-так, кто у нас тут? – произнес он, растягивая слова, и пожал мамину ладонь; узнав, что я Роуз, он уставился на меня, но руку жать не стал.

Детям не привыкать к грубости взрослых, но этот человек был грубее большинства из них. Его шотландский акцент звучал ужасно – не как у мамы или Констанции, а как у эдинбургских хулиганов, чьи перебранки можно слышать, когда идешь через Кэнонгейт к Холирудскому дворцу. Однако самые отталкивающие из шотландцев действительно так себя вели. Таким образом они пытались выглядеть остроумными, когда не могли сказать ничего по-настоящему смешного, и хотели показать себя лучше других. Они были образованны – в Шотландии, в отличие от Англии, почти у всех есть образование, – но, чтобы утереть нос другим, притворялись простаками, которые будто бы намного умнее ученых людей и все время над ними потешаются. Я едва могла усидеть на стуле от ненависти к кузену Джоку. Меня злило, что он родственник мамы, муж Констанции и папа Розамунды и, кроме того, приходится родней мне. Но, разумеется, Розамунда чувствовала себя еще хуже. Я подумала, что, при всех недостатках, у нашего папы есть и множество достоинств.

Констанция дала кузену Джоку выговориться, и в речи его не было ничего серьезного или забавного: он извинился, что переобулся в домашние тапки, но что поделать, он не дамский угодник, и мы должны его простить, хоть мы, несомненно, привыкли к более изысканному обхождению в своем фешенебельном Лавгроуве. Потом Констанция рассказала ему, что демоны исчезли и не появлялись последние шесть часов и, по ее мнению, это наша заслуга. Сначала кузен Джок ответил, что она ошибается и что на входе он определенно слышал, как в одной из спален наверху что-то бухнуло, но, когда Констанция и Розамунда убедили его прислушаться, вынужденно признал, что в доме тихо, поблагодарил нас и назвал маму замечательной женщиной. Однако я видела: на самом деле он жалел, что существа исчезли. Он был на их стороне. Я знала это, потому что, входя