Без вести... - Василий Стенькин

Один раз Петр Аркадьевич показал Каргапольцеву толстую бухгалтерскую книгу. В ней в алфавитном порядке были записаны многие сотни адресов советских людей.

— Вот видишь, сколько здесь! — произнес он, похлопывая ладонью по книге.

— Это что, действительно наши люди?

— Чудак ты человек! Только чур, между нами. Почти все эти фамилии взяты из объявлений о разводах, напечатанных в русских областных газетах. — Петр Аркадьевич отвалился на спинку кресла, глубоко затянулся сигаретой. — По этим адресам мы рассылаем наши газеты, брошюры, листовки. Когда понадобится, называем своим покровителям кое-какие фамилии. Говорим, что это наши борцы...

— Скажите, — перебил Иннокентий, — а на самом деле там есть наши люди?

— О них знают только в «закрытом секторе» союза. Дело в том, что многие, кто сочувствовал нам здесь, забыли о нас, вернувшись домой. А мы их все равно еще считаем за своих!

— Значит, вроде мертвых душ Чичикова?

— Если бы не эти души, мы не получали бы ни цента! — сердито отозвался Гаремский.

В другой раз Петр Аркадьевич и Каргапольцев сидели в баре. Возвратясь к разговору, происходившему между ними в кабинете, Гаремский сказал:

— Когда сочиняешь заметку о положении в нашей стране...

— В какой нашей стране?

— В России, — спокойно ответил Петр Аркадьевич, не уловив насмешливого тона, — никогда не указывай фамилий. Конкретную статью легко проверить и опровергнуть. Припиши только, что называть фамилии мы, понятно, не можем, так как должны уберечь наших людей от репрессии. Логично, убедительно и, как говорится, комар косу не подточит.

— Есть еще один источник получения русских фамилий и адресов — филателистические журналы. Но эти фамилии идут в полцены, — откровенничал Гаремский. — Выдать эти фамилии за своих людей опасно: наши покровители могут разгадать, и все наше благополучие полетит к чертовой бабушке.

— Петр Аркадьевич! А литература доходит до тех, кому она адресована?

— Да, мы получаем ответы. Правда, некоторые наши адресаты оказались коммунистами-фанатиками: отсылают пакеты обратно. Да еще и ругаются. Такое, знаешь, казенное возмущение...

— А разве за переписку с заграницей там теперь не преследуют? — не унимался Иннокентий. Ему хотелось проверить свои сомнения. Гаремский хитро улыбнулся, сделал несколько глотков из кружки и многозначительно ответил:

— Мы прибегаем к небольшой хитрости: на конверты наклеиваются марки и ставятся почтовые штемпели Восточной Германии...

Такие беседы в течение двух месяцев велись изо дня в день. Петр Аркадьевич полностью доверял Каргапольцеву и, будучи по натуре болтливым и хвастливым, раскрывал перед ним всю подноготную Народно-трудового союза, существующего на подачки американской и других разведок.

Иннокентий обстоятельно расспрашивал и внимательно слушал Гаремского. В его отсутствие Каргапольцеву удалось снять фотокопии многих документов, раскрывающих подлую деятельность НТС и его связь с западными разведками. Где-то далеко-далеко в самой глубине его сознания теплилась мысль — наступит день, и все эти материалы будут полезными там, на родине.

Накануне рождества Иннокентий, как и условился с Огарковым, поехал к нему. Легкое пальтишко плохо защищало от пронизывающего сырого ветра, ноги проваливались в жидкую кашицу мокрого снега.

Николай ждал на конечной остановке трамвая. Шли молча. Иннокентий вынул носовой платок, долго вытирал лицо.

— Ну и погода, — произнес он, — ни снег, ни дождь, дрянь какая-то...

— Не ворчи, — отмахнулся Николай. — Сейчас начнешь вспоминать свой Байкал. Осень, мол, у нас солнечная, сухая, а потом сразу мороз, снег... Знаю, не раз слыхивал... На вот, держи пропуск... Едва выпросил у ротного, не хотел давать.

Поднялись в комнату. Николай сразу же принялся накрывать на стол. Вытаскивал нивесть откуда то одно, то другое: колбасу, буженину, шпроты и даже яблоки.

Первым пришел Михаил — широкогрудый мужчина с длинными руками и редкими сальными волосами. Он, точно со старым знакомым, поздоровался с Иннокентием за руку, молча присел к окну.

Вскоре в комнату протиснулся, чуть не задев головой косяк, Федор — длиннолицый, с острым носом и бегающими черными глазами. Он не очень разборчиво назвал свою фамилию, имя и уселся прямо к столу.

Беседа затянулась далеко за полночь.

— Милославский? — с ненавистью переспросил Федор. — Как же, знаю хорошо. А ты что о нем знаешь? Про село Богдановку слышал? Это в Николаевской области. Ничего ты, парень, не знаешь... Там в декабре сорок первого более пятидесяти тысяч было расстреляно. А Милославский что? Когда все было кончено, уехал на рождественские праздники в Голту. Оберштурмфюрер Милославский знал свое дело, не церемонился с лагерниками...

Перед глазами Иннокентия вставала страшная жизнь Милославского в годы войны, пропитанная кровью истерзанных, безвинно казненных людей.

Милославский прячет от других эту свою жизнь и перед самим собой не хочет признаться в ней, она — его тайна. Но разве утаишь столь тяжкие преступления? Вот нашлись же люди, которые все видели, все знают, готовы подтвердить свои показания под присягой... Смотрите, мол, какие преступления на совести интеллигентного воспитанника Сорбонны, командира карательного батальона РОА, оберштурмфюрера СС Милославского.

Иннокентий был потрясен. Он использует эти страшные материалы, они помогут обличить палача. Иннокентий отомстит врагу своего народа.

Шел мягкий снег, он медленно, но верно заваливал улицы, крыши домов. Иннокентий, вернувшийся в Мюнхен, не спеша шагал по узенькой Кирхенштрассе.

В нем боролись два желания: он больше двух месяцев не виделся с Эльзой. Первые недели она писала ему горячие, искренние письма. Но вот письма стали какими-то странными: в них появились непонятные намеки и недомолвки. С Эльзой творилось что-то неладное...

Иннокентий встревожился, спрашивал ее в письмах, но она не отвечала. А потом и вовсе перестала писать. Надо поскорее узнать, что с ней...

Надо было встретиться и с дядюшкой Куртом, поделиться сведениями о Милославском.

Нет, к Эльзе он пойдет вечером, а сейчас надо к дядюшке Курту. Фишер оказался дома: он работал во вторую смену. Они прошли в кабинет, уселись в малиновые кресла. Фишер размял сигарету и щелкнул зажигалкой.

— Что нового, спрашиваешь?.. — Фишер сердито выдохнул дым. — Каждый день приносит новые вести. Недавно, например, выступал наш министр фон Брентано. И знаешь, что он сказал? Пообещал проклятие и кару всем государствам и их руководителям, которые признают Германскую Демократическую Республику, поклялся, что его правительство не установит дипломатических отношений ни с одной страной «восточного блока». Сейчас все наши газеты шумят об этом.

— Знаю, дядюшка Курт, об этом знаю, слежу за газетами. А еще что?

— С тобой неинтересно, — рассмеялся Фишер, — ты без меня все знаешь. А вот то, что идет вербовка добровольцев в боннскую армию, тебе известно? Только в Мюнхене пять вербовочных команд. Даже по школам шныряют, заманивают мальчишек в офицерские училища.

— Вот этого не знал, — признался Иннокентий. — Пропустил как-то. Или недопонял: я ведь в немецкой грамоте не очень силен. Ну, теперь мои новости: во Франкфурте разузнал важные факты о Милославском... Самый настоящий палач, вот кто он...

— Вот гад, а? Французское нежное воспитание, паразит. — Фишер вдруг загорелся, заходил по комнате. — Надо немедленно написать об этом в газету... Пусть все узнают. Это ему конец, подлой карьере его конец, политическая смерть! — Фишер потер руки. — А для нас — победа: одним врагом станет меньше. Пиши, товарищ Кеша, статью, мы тебе поможем, продвинем в газету. Он что-то попритих в последнее время, твой шеф: не посылает больше самолетом свои пакостные книжонки.

— Не заподозрил? — встревожился Иннокентий.

— Непохоже. Вся надежда на тебя: выясни и исправляй положение.

Договорились встретиться на следующей неделе.

Не заходя домой, Иннокентий проехал к особняку на берегу Изара. Дверь открыла горничная, сказала, что Эльзы она не знает, такой у них нет. Иннокентий опешил, чуть опомнившись, попросил доложить фрау фон Крингер: скажите, что с ней хочет встретиться коллега господина Милославского.

Фрау фон Крингер приняла его в гостиной, небрежно протянула для поцелуя надушенную руку, пригласила сесть. Каргапольцев не нашелся, как начать разговор, спросил без обиняков:

— Что случилось с Эльзой?

— О, она оказалась неблагодарней девушкой... Я ее приютила, одевала, кормила, а она убежала... Сбежала. Прошло уже три недели.

— Куда же? — почти выкрикнул Иннокентий.

— Не знаю... Называла Бразилию, Рио-де-Жанейро, кажется. Такая неблагодарная девушка.

— Письма она не оставила? — резко перебил ее Каргапольцев.