Без вести... - Василий Стенькин

— В литературной редакции солидаристов. Готовим материал для газет, журналов и радио.

— Ох, Иннокентий, опять в пекло лезешь.

Официант, расставляя заказ, прислушивался к их разговору. Медленно протирал рюмки и фужеры, перекладывал с места на место приборы. Николай заметил:

— Должно быть наш брат, дипи. Видишь, как уши навострил.

— Тут, однако, не разберешься, где дипи, а где шпики.

Друзья подняли налитые рюмки.

— Ну, Кеша, за что?

Каргапольцев по-охотничьи прищурил глаза, пристально взглянул на товарища и шепотом произнес:

— За нашу родину. Согласен?

— Прав нет у нас с тобой за это. Мы отвернулись от нее, теперь надо заслужить, чтоб признала нас.

— Верно, Николай. За что же выпьем?

— За наше с тобой здоровье, — криво усмехнулся Николай.

Долго закусывали, молча цедили газированную воду. Несколько раз подходил официант, предлагая то сигареты, то пиво. Иннокентий отставил рюмку, вытер руки салфеткой.

— А теперь рассказывай ты. Как живешь, как служба?

Николай достал из кармана сигарету и стал медленно разминать ее. На недоуменный взгляд Иннокентия ответил:

— Опять закурил. Второй месяц уж. С тоски...

Каргапольцев молча кивнул, приготовившись слушать.

— Я в «русской охранной роте», жую американскую тушенку... Говорят, роту создали, чтобы обеспечить работой тех, кто остался без жилья и без службы после расформирования лагеря.

— Видишь, как заботятся о нас, — усмехнулся Иннокентий, — а мы все недовольны.

— Как же, они позаботятся, жди... Немчура перед заморскими хозяевами выслуживается: нате, мол, солдатиков, они ваши воинские базы и склады охранять будут.

— Кто же у вас там, только русские?

— Нет, всякой твари по паре. Мы там посмеиваемся: сколько, мол, людей, столько и национальностей. А всего нас сотни за полторы в роте. Ничего бы, только воров много, все тянут — и казенное, и из карманов. Слушай, мне чего-то противно здесь. Пойдем-ка в мой номер, там повольготней. А ты где обосновался?

— И я в этом отеле... Верно, пойдем в номер.

Иннокентий проснулся в восемь. Открыл глаза, несколько секунд не мог сообразить, где находится. «Ах да, Франкфурт!» Вчера так и не успел рассмотреть свой номер. Умывшись с дороги, спустился в ресторан пообедать, а потом до поздней ночи просидел у Николая.

Сходил в ванную, принял душ, долго причесывался у зеркала, ворчал про себя:

— Стареем, паря, стареем. А Николая и вовсе не узнать: обрюзг, мешки под глазами, как-то обмяк весь. Должно быть, от частой пьянки... Пойду, разбужу его.

Огарков, видимо, давно ждал Иннокентия, очень обрадовался его приходу. Он был в приподнятом настроении.

— И я с шести на ногах. Хотел и тебя поднять, да не решился. Ну, Кеша, какие у нас планы? Я дежурю с двенадцати до шести. Часов в восемь могу быть у тебя.

— Ладно, сейчас позавтракаем и по своим делам. Вечером жду.

За завтраком Николай заказал коньяку.

— Слушай, Коля, — как можно мягче сказал ему Иннокентий, — зачем ты с утра, тебе ведь на службу.

Огарков громко рассмеялся, а затем, вытерев выступившие слезы, произнес:

— Да что ты, простота! Они, на этой моей службе, с утра до вечера пьяные. Все!

— Пусть пьют, черт с ними. Я о тебе беспокоюсь. Посмотри, на кого ты похож, побереги себя.

— Себя беречь для себя? Что-то не пойму твоей софистики!.. Выпьешь?

— Нет. И ты не пей, сгоришь. Жить надо.

— Жить, говоришь? Ха... Что такое вообще жизнь? Обожди, обожди, Кеша. Я сам объясню... По-моему, жизнь — это цирковой балаган. Ты давно не был в цирке? Ну вот, а я был недавно. Выступали гимнасты: один стоит на земле, а другой у него то на руках, то на шее, то на голове. Так и в жизни: всегда кто-то старается забраться на шею другому.

— Ну а ты? — улыбнулся Иннокентий, — какое положение ты занимаешь в этом цирке?

— Я униформист. Поддерживаю лестницу, по которой один залезает на другого.

Каргапольцева начали забавлять рассуждения Николая.

— А я кто? — спросил он.

Николай чуть задумался и с грустью сказал:

— Ты канатоходец. Идешь над пропастью: и впереди пусто, и назад оглянуться страшно.

— Немного похоже на правду.

— Похоже? Вот и объясни теперь, стоит ли жить в этом балагане. Скажешь, чтобы бороться? Ха! Во имя чего и с кем?

— Во имя родины, с ее врагами бороться.

— Что-то не пойму тебя, Иннокентий. Связался с этими энтээсовцами, а мне твердишь о родине.

— Я все время помню о ней. Стараюсь делать полезное для нее. Все, что в моих силах.

Николай долго удивленно смотрел на Иннокентия. Наконец, что-то, видимо, понял, усмехнулся:

— И хитрый же ты, чалдон. Сейчас некогда, а вечером продолжим, разговор интересный.

Они расстались на трамвайной остановке.

Иннокентий без большого труда отыскал нужный адрес. Выйдя из лифта, долго ходил по лабиринту узких коридоров, пока не наткнулся на какую-то пожилую женщину.

— Извините, фрау, где здесь комната пятьсот семнадцать «Б»? — спросил Иннокентий по-немецки.

— А вот прямо, затем налево до самого тупика. Там увидите.

Войдя в узкий и длинный кабинет, Иннокентий оторопел от удивления. Навстречу ему поднялся тот самый маленький, чернявый человек, который когда-то так активно агитировал за НТС в столовой лагеря «Пюртен-Зет». Он пристально разглядывал Каргапольцева, долго вертел в руках его документы.

— Что ж, будем знакомиться. Меня зовут Петром Аркадьевичем. Гаремский, член руководящего круга НТС.

— Каргапольцев, — Иннокентий осторожно пожал протянутую ему потную, холодную руку.

— Я о вас знаю. Господин Милославский рекомендует вас как подающего надежды. Садитесь.

Гаремский стал прикуривать, склонив голову над зажигалкой.

— Итак, у нас вы обстоятельно познакомитесь со структурой союза, его тактикой...

— Я слушал ваше интересное выступление в лагере «Пюртен-Зет». Вы тогда рассказывали об НТС. Это что же, теперь этот союз одна-единственная организация?

Гаремский, что-то быстро сообразив, ответил:

— Нет, почему же?.. Есть центральная организация послевоенных эмигрантов, есть и некоторые другие... Они пока сохраняют свою самостоятельность. Но времена меняются... Например, ЦОПЭ долго не протянет. А наш НТС крепнет и развивается. В мае этого года мы заключили соглашение с генералиссимусом Чан Кай-ши: мы и великий Китай ведем совместную борьбу за освобождение китайского и российского народов от коммунизма.

— Да, это большой важности соглашение...

Поощренный вниманием и неназойливой лестью собеседника, Гаремский уже не мог удержаться от хвастовства.

— Живет, живет НТС! Живет и борется! И достигает немалого! Только в этом году мы выпустили более двадцати тонн литературы. На любого читателя, на любой вкус! «Наши дни» — для дипломатов, газеты: «Правда солдата» — для красноармейцев, «Вестник свободы» — для немцев и, наконец, «Посев» — универсальная газета для всех!

Очевидно, сообразив, что для первой встречи наговорил многовато, он вдруг резко изменил направление разговора, но все же не смог удержаться от желания щегольнуть своей осведомленностью.

— Исполнительное бюро союза высоко ценит вашу инициативу с заброской литературы. Знайте, что Венгрия стоит перед важными событиями: там готовится репетиция великой революции!

«Знали бы вы, куда в действительности идет выпускаемая вами литература», — внутренне усмехнулся Каргапольцев.

Гаремский, словно прочитав мысли Иннокентия, спросил:

— Надежен ли пилот, который взялся за это дело?

— Безусловно. Я, кстати, знаю его брата, он вместе со мной служил в КАЦЭ[4].

— Очень хорошо... Вы где остановились?

Иннокентий назвал отель. Гаремский сказал, что Иннокентию придется прожить здесь около двух месяцев. В целях экономии, он посоветовал другую гостиницу, с администрацией которой у НТС есть соответствующая договоренность. Тут же написал рекомендательную записку.

— А теперь, пожалуй, можете погулять, ознакомиться с городом. Завтра зайдите ко мне, начнем учиться делать политику, — радуясь, как ему показалось, удачной находке, Гаремский повторил:

— Да, будем учиться делать политику. Ну, прощаюсь по-русски: пока.

Морозный ветер освежил Иннокентию лицо. До встречи с Николаем оставалось еще около пяти часов. Каргапольцев бесцельно бродил по незнакомому городу, осматривал памятники, дома. И совершенно случайно набрел на музей Гёте. «Как же я забыл! Ведь Франкфурт-на-Майне — родина Гёте».

Старинный дворец с массивными колоннами и стрельчатыми окнами встретил его торжественной тишиной.

Книги, изданные почти двести лет назад, литографии Эжена Делакруа на темы «Фауста», современные издания на многих языках мира — все было удивительно интересным.