Газета Завтра 307 (42 1999) - Газета Завтра Газета

Наблюдая за катастрофическим состоянием национального движения в современной России, за постоянными провалами оппозиции, за неспособностью за столько лет добиться серьезных структурных результатов или хотя бы выдвинуть рациональную стратегию общей деятельности, поневоле приходишь к выводу, что во всем этом заключается какой-то фундаментальный методологический изъян. Честные национальные кадры отражают характерные качества "большого народа" — они искренни, душевны, порядочны и ... неисправимо пассивны. Они — русские, в этом нет сомнения. Но это-то и есть их главный "минус".

Нам сейчас позарез необходима воля, воля, направленная на самоутверждение, на созидание, на цивилизационный, догматический, технологический, культурный, социальный рывок. Воля среднего уровня — воля отдельных людей и компактных сверхактивных и эффективных организационных коллективов. Воля для создания современных инструментов социального действия, экономического обеспечения важнейших процессов. Воля для жесткого обращения с одними слоями населения к выгоде других в зависимости от общенациональной потребности. Воля к власти, воля к Восстанию, воля к продвижению, укреплению, нападению, преодолению... Воля к обороне, воля к агрессии. Нам необходима Железная Воля, поставленная на служение нашей великой национальной Мечте. Воля любого происхождения, подчиненная нашей Цели. В такие драматические минуты истории Руси появлялись варяги, отшельники, изуверы, каторжники, лжецари, грузины из Поти, евреи из местечек и своими отвязанными, отвлеченными, фанатическими волевыми молниями закладывали для великого дремлющего народа новые пути на долгие годы.

Код операции: "малый народ Евразии". "Малый народ" на службе Великой Воли, солидарный с хитрой стратегией всепобеждающего лежебоки, великого Ивана.

Евгений Головин ЭСКИЗ ГЕОМЕТРИИ ТОЛПЫ

“Толпа — это нечто крайне загадочное, особенно толпа в большом городе. Откуда она берется, куда исчезает? Собирается она так же внезапно и быстро, как рассеивается, и уследить за ней трудно, как за волнами морскими. Да и не только этим она подобна морю: она так же коварна и непостоянна, как оно, так же страшна, когда разбушуется, и так же бессмысленно жестока.” (Чарльз Диккенс. “Барнеби Радж”)

Еще во времена Диккенса толпы, массы, скопища действительно исчезали неизвестно куда, в зловонные предместья и трущобы, о которых люди приличные не имели особого представления. Но уже во времена Диккенса прогресс промышленного производства востребовал толп. Дело свое сделали и протестантские публиканы, по сути провозгласившие деньги единственным мерилом человеческой весомости. Д`Артаньян еще чувствовал "глубокое презрение военного дворянства к буржуазии", но его современник Кромвель уже установил власть толпы, власть, которой Стюарты не смогли ничего противопоставить. Сословная диффузия привела, в конце концов, к оппозиция "элита – масса", о которой в начале этого столетия так хорошо писали Гюстав ле Бон (“Одинокая толпа”) и Ортега-и-Гассет (“Восстание масс”).

Казус с Диккенсом весьма иллюстративен. Английский писатель высоко ценил справедливость и доброту, ненавидел ханжескую филантропию и специфически протестантское лицемерие. Благородство, великодушие, милосердие пленяли его независимо от сословия персонажа. Но толпа – нечто иное.

В романе "Барнеби Радж" и в "Повести о двух городах" толпа — тысячеглавое чудовище, бешеная стихия, разрушающая все и вся. Да, по всей видимости толпа требует улучшения жизненных условий, однако, судя по этим произведениям Диккенса, толпа, испытывая резкий дефицит огня, жаждет только крови и алкоголя.

Диффузия сословий и всеобщее равенство перед деньгами привели к успешному восстанию масс. Сейчас, при господстве этих самых масс, об элите в смысле Ортеги-и-Гассета, то есть о "духовной аристократии", говорить можно весьма условно. Ее место заняли избранные группы финансистов, политиков, военных, кумиры спорта и масс-медиа. Если Диккенс не знал, откуда берется толпа и куда исчезает, теперь сие понятно: толпа организованно расселена по прямоугольным клеткам прямоугольных строений, образующих прямоугольные улицы. Это, по выражению Юлиуса Эволы — "организованный хаос". И если Ортега-и-Гассет еще противопоставлял духовную аристократию толпе, сейчас подобный дуализм вряд ли присутствует, поскольку "избранные группы и кумиры" — та же толпа, только в ее активной, сосредоточенной и более формализованной ипостаси.

Многочисленны способы организации и формализации современной толпы. Почему это вообще возможно? Потому что люди перестали критически оценивать основные параметры бытия, ограничиваясь ворчанием на плохо организующих организаторов. Толпе внушаются сотни отвлеченных положений, повествующих обо всем, т.е. ни о чем, положений по сути совершенно бессмысленных.

Любопытный момент: в эпоху позитивизма, прагматизма, здравых понятий и трезвых расчетов более чем когда-либо превалирует массовый гипноз, что свидетельствует о возрастающей пассивности человеческой материи. В массовые мозги успешно внедряются самые дикие вымыслы насчет геноцидов, всеобщих уничтожений, необъятных деструктивных сил и т.п. Организаторы, не давая себе труда выдумать что-либо изощренное, элементарно электризуют атмосферу тотальной опасности сушествования. Понятно зачем: страх отравляет нервы и кровь, убивает инициативу, возбуждает панику, а заодно безмерную благодарность избавителям.

Аксиологическое, интеллектуальное, эмоциональное "выравнивание" в значительной мере объясняется монотонно-циклической жизнью больших городов. Механическая деятельность, организованная механическими часами, постоянно проходит в шуме и коллективе. В конце концов они не только отвыкают от молчания и одиночества, но даже боятся, ибо социум внушает: человек не может жить в одиночестве.

Но механическая функциональность ведет к стандартизации и пагубной инерции в однородной рационально-эмоциональной среде. Монотонное трение во внешнем мире сглаживает индивидуальные различия, серийно оформляя души человеческие. Цели, призвания, желания, сентименты упрощаются, образуя туманную пелену "бытия вообще". "Сейчас не цельный человек противостоит миру, но человеческое нечто функционирует в общей питательной среде." (Роберт Музиль. “Человек без качеств”)

Однако социум в нынешнем варианте, нивелирующий, сплавляющий людей в человеческое нечто, возник не спонтанно. Когда нормально-легкомысленное отношение к жизни сменилось сугубой серьезностью, многие предметы, служившие ранее для забав и развлечений, изменили свой модус. Например, бинокли, зеркала, часы. Когда-то кавалеры забавляли дам, показывая звездное небо в увеличительные стекла. Затем Галилей нашел для бинокля иное, более “научное”, применение. Механические часы ждала еще более блестящая карьера — из безделушек, украшенных драгоценными камнями и музыкальной репетицией, они превратились в беспощадных регуляторов и преследователей. Что касается зеркал… Персонаж Роберта Музиля рассуждает так: "Человек, оценивающий свой костюм перед зеркалом, к нормальной деятельности не способен. Зеркало, поначалу созданное для наслаждений, превратилось в инструмент страха. Таким же инструментом стали часы, фиксирующие неестественность наших действий."

Итак, прежде чем свершилось основное раздвоение на "семьянина" и "работника", обусловленное техническим прогрессом, все возрастающая серьезность изменила отношение к окружающим предметам.

Исчезновение метафизических горизонтов, разделение природы на "органическую" и наоборот, "раскрытие глаз" на фантастичность эльфов, фавнов, наяд, замена всеобщей одушевленности всемирным тяготением побудили чеовека к максимальному использованию "единственно данной жизни" и к максимальному ускорению.

Результаты всего этого налицо, на эту тему сказано и написано предостаточно, и дело, в конце концов, не в этом. Давайте разберем дуализм организма и механизма, человека живого и механическим.

Понятно, что нельзя представить абсолютно живое и абсолютно механическое, можно рассуждать лишь о господстве той или иной тенденции. Индивидуум, на наш взгляд, пытается жить живой жизнью, социум тяготеет к точной цикличности механизма. Серьезные массовые движения начались приблизительно три столетия назад, но сейчас оппозиция индивидуум-социум жестоко обострилась — "социальный яд" проник даже в интимные области жизни. Мы пропитаны социально-рациональными постулатами и, хочется того или нет, "машинально" разделяем с большинством истины элементарные или "само собой разумеющиеся".