Лед тронулся - Михаил Барщевский

Появилась, как всегда улыбающаяся, Лера Скорник. Фомочкина прижала палец к губам, покосившись при этом на Вадима; вести себя тихо. Лера проследила за направлением ее взгляда, беззаботно махнула рукой, но, тем не менее, шуметь сходу не стала.

Вадим бросил взгляд в сторону Леры, буркнул: „Привет!“ и опять погрузился в работу.

Леру такое отсутствие внимания к ее появлению не то чтобы оскорбило, но расстроило. Она припасла два свежих анекдота и ее просто распирало желание поскорее поделиться ими с ближними. Значит, надо отвлечь Вадима чем-нибудь таким, на что он не обозлится, а там уже — дело техники. Работа не волк — в лес не убежит. „Потрындим минут десять, а потом пусть опять стучит. Дятел!“ Коварная Лера приблизилась к столу Осипова.

— Кофе хочешь?

— Давай, — не отрываясь от монитора, опять буркнул Вадим.

Лера взяла со стола Фомочкиной кофеварку, подошла к блоку розеток, расположенному на стене как раз посередине между рабочим местом Вадима и „ассоциатореким“ столом, за которым сейчас никого не было, ловко выдернула один из воткнутых в розетки штепселей, поскольку свободных розеток не оказалось, и воткнула вилку кофеварки. Она уже предвкушала, как через несколько минут по комнате поплывет дивный аромат и она, попивая любимый напиток, расскажет, наконец, свои новые анекдоты. Но что-то заставило ее обернуться в сторону Осипова. Что-то очень тревожное, неосознанное, но пугающее.

Вадим сидел, растерянно глядя на потухший экран компьютера. Потом он перевел взгляд на провод, который спускался со стола и шел в сторону розеток. На мгновение взгляд задержался на вилке компьютерного шнура, мирно почивавшем на полу, и уже навсегда остановился на Лере. Когда до нее дошло, что она натворила, нос ее от ужаса покрылся испариной.

— Ты что, текст не сохранил? — прошептала Скорник.

— Это двести восемьдесят шестой компьютер. Он тексты автоматически не сохраняет! — шепотом же прорычал в ответ Осипов.

— Это я знаю, — соврала Лера. Она абсолютно не понимала, как работают компьютеры, и предпочитала пользоваться электрической пишущей машинкой, а то и вовсе писать от руки, мучая бедную Таню своими каракулями. — Сам-то ты почему не сохранил?

— Тебя, дуру, не ждал! — голос Вадима дрожал от гнева. Он уже почти кричал.

Глядя в глаза Осипова, Лера поняла — умей взгляд убить, быть бы ей уже дважды расстрелянной, единожды повешенной, а в довершении еще и зажаренной в кипящем масле.

— Я сейчас сама все перенаберу! — с пионерской готовностью отрапортовала Скорник.

— Ты?! — прорычал Вадим.

— Ну давай я попрошу Игоря. Бабкин быстро печатает.

Упоминание имени человека, работу которого Вадиму сейчас предстояло переделывать во второй раз, успешно довершило начатое. Со звериным оскалом Осипов начал подниматься из-за стола. Лера, следуя спасительному инстинкту самосохранения, беззвучно кинулась прочь. Ожидать такой прыти от этой толстушки было никак нельзя. Фомочкина, вжавшись в кресло, обреченно ждала, что сейчас ей, как обычно, достанется в первую очередь.

Но Осипов бросился не вдогонку за Лерой, а к злосчастной кофеварке. Кофе уже начал подниматься в открытом стакане, и того и гляди должен был через несколько секунд неминуемо залить новый палас, который Вадим с тяжким трудом добыл у Аксельбанта. Загляни кто в комнату, логику перемещений юристов точно бы не понял: одна стремглав несется к двери, а другой с еще большей скоростью кидается на ее место.

Осипов успел, Скорник — тоже. Поэтому она уже не видела, как он выдернул шнур кофеварки и быстро воткнул на место вилку компьютера. Тайная надежда, что может за столь мизерное время текст стерся не полностью, не оправдалась. Компьютер умел не только быстро заполнять свою память, но еще быстрее ее терять. Вадим растерянно смотрел на это проклятое чудо электроники.

— Техника в руках дикаря — обуза! — решила поддержать моральный дух шефа Таня, пригвоздив к позорному столбу Леру. Но Вадим почему-то принял ее высказывание на свой счет. Он посмотрел на Таню тем же „ласковым“ взглядом, который несколько минут назад заставил Скорник вспомнить спортивную юность.

Долго смотреть на Фомочкину не понадобилось. Она вскочила и вылетела вслед за Лерой, уже в пути начиная плакать, что для нее было столь же естественно, как и дышать.

— Вадик, неужели ты сам не понимаешь, что это неинтеллигентно? Купечество какое-то — ванна шампанского, — начала Илона, не успел Вадим снять пальто и стряхнуть снег с ботинок. — Откуда это в тебе?

— От отсутствия комплекса неполноценности, столь характерного для советской интеллигенции! — вмиг огрызнулся сын.

— Ну при чем здесь это? И вообще, какая разница между советской интеллигенцией и интеллигенцией вообще?

— Огромная! Прежде всего, замечу тебе: во всех языках мира есть слово „интеллектуал“ и нет слова „интеллигенция“. Это чисто наше, „расейское“ понятие. Но главное в другом. Главное, что досоветская интеллигенция не просто сама себя уважала, как это делаем мы, а заставляла власть уважать себя. Мы же только заискиваем перед ней.

— Почему ты такой злой сегодня? — стушевалась под напором сына Илона.

— Потому, мусь, что мне надоело все время считаться с общественным мнением, как правило, тупым и мещанским. Потому, что я сам добился всего и сам буду решать, что мне можно делать, а что нельзя!

— Общественное мнение — это очень важно! Оно-то, как правило, верным и оказывается.

— Ага! Пример с Сахаровым тебе напомнить? Сначала общественное мнение его клеймило, зато теперь сделало чуть ли не святым.

— Это было не общественное мнение, а Агитпроп ЦК КПСС. Мы всегда считали…

— Перестань, ты сама говорила, что Сахаров не просто романтик, а романтик опасный, вовлекающий других людей в жернова советской машины.

— Я этого не говорила…

— Конечно! Бабушка Аня говорила! — В голосе сына звучало столько сарказма и агрессии, что Илона предпочла сменить тему.

— Дело не в том. Я просто боюсь за тебя. Если про ванну шампанского кто-то узнает, у тебя будут огромные неприятности.

— Слушай, Ельцин уже полгода как официально вышел из КПСС. И ничего. Жив-здоров. Народным героем стал.

— Ты, я надеюсь, из партии выходить не собираешься? — Глаза Илоны наполнились неподдельным ужасом.

— Увы, нет, — Вадим потух. Но вдруг гордо вскинул голову и почти как клятву юного пионера произнес: — Зато членские взносы я уже три месяца не плачу и больше платить не буду.

— Правильно! Фига в кармане — это по-нашему! — вступил в разговор, зайдя в прихожую, Михаил Леонидович. — Кстати, это патентованное средство противодействия власти именно советской интеллигенции. Сделать что-нибудь такое, о чем никто, не дай бог, не должен знать, бояться, что проведают, но самому несказанно гордиться своей смелостью!

— Так ты считаешь, что Вадик правильно поступил с шампанским? — Илона перенесла атаку на мужа.

— Правильно-неправильно, но я жалею, что сам в свое время до такого не додумался! — Михаил Леонидович нежно поцеловал жену.

Илона поняла: воспитательная беседа не складывается.

— Да ну вас. Вадим, ужинать будешь? У нас харчо и язык с кукурузой.

— Харчо не буду — это равносильно супружеской измене. Извини. А язык — да!

— Изменить жене с собственной матерью на гастрономическом фронте — действительно смертный грех, — окончательно увел разговор в безопасное русло Михаил Леонидович, Он уже предвкушал доброе семейное застолье. Тем более, что ему харчо в исполнении Илоны нравилось больше, чем в Ленином.

Глава 10

Вот уже пятнадцать лет Стэн поднимался в шесть утра. Четыре раза в неделю его команда выпускников Гарвардского университета в 6,45 садилась в гребную „восьмерку“ и ровно час гоняла по Потомаку. В любую погоду.

Состояла команда из двенадцати человек. В конце месяцa каждый подавал капитану свой график присутствия на тренировках на следующий месяц. Конечно, случались и неожиданные сбои. Но крайне редко. График, как правило, соблюдался строжайшим образом.

Люди в команде собрались непростые. Четыре сенатора, три конгрессмена и пять юристов, причем один из них член Верховного Суда США. Тех, кто ушел в бизнес, не брали. Этому неписаному правилу стукнуло уже лет сорок.

Если случалось, что на тренировочный день претендовало больше восьми бывших гарвардцев, участника определял капитан команды. Однако американская страсть к четким правилам исключала всякий волюнтаризм с его стороны. Приоритет имел тот, кто раньше закончил университет. По этой причине Стэн мог никогда не волноваться по поводу поддержания своей спортивной формы. Он значился седьмым по году выпуска и для него всегда находилось место в лодке. Не пользоваться такой привилегией было просто невозможно, вот и приходилось, хочешь — не хочешь, вставать в шесть утра. Много лет Стэн и в свободные от спорта дни поднимался в то же время — вошло в привычку.