Железные франки - Иария Шенбрунн-Амор

Антиохия еще держалась, еще не начал оказывать свое воздействие голод, еще не привел свои неотразимые доводы мор, но с каждой отбитой атакой все гуще становился лес крестов на кладбище, с каждым пожаром все плотнее заполнялись церкви и все громче возносились стенания.

Домфорт в своих гневных проповедях проклинал византийского императора, но что-то не было похоже, чтобы проклятия греховного клирика спасали добрых христиан. Среди нетвердых духом антиохийских греков, армян и сирийцев нарастал ропот. Уже не лишним являлся ежевечерний сбор ключей от всех ворот и мостов. И все же князь даже не помышлял о переговорах. Кто-то должен был спасти Пуатье и Антиохию, а кто? Не патриарх же?

Констанция бродила по тихому, опустевшему замку, часами рассматривала в бойницы греческие позиции, защитников на куртинах. Среди рыцарей безошибочно узнавала самого высокого – князя. Иногда прямо на ее глазах пораженные фигурки ратников падали, как сломанные игрушки, слышался далекий грохот рушащих укрепления снарядов, над куртинами то и дело поднимался дым и курился смоляной чад.

Ради всех них и ради Анри, который теперь следил за своей воспитанницей с небес, она была обязана что-то придумать, доказать себе и старому рыцарю, что он был прав, ожидая от нее чудесных свершений, непосильных для рыцарей.

Оказывается, меч не всегда может перерубить другой меч. Но по воле Господа это может сделать даже травинка. С тех пор как ромеи явились в Сирию, политика Алисы на замирение с Византией уже не казалась совершенно необоснованной. Алиса непременно договорилась бы с василевсом. Похоже, помимо нее, Констанции, просто некому начать переговоры с Иоанном, потому что дипломатия – прибежище слабого, а она, наверное, самая слабая. Однако связаться с императором не просто: все входы и выходы из Антиохии постоянно охранялись, все ворота запирались, все мосты поднимались, а человек ведь не птица.

Взмахом руки в расшитой серебром перчатке Констанция остановила охрану за углом храма Святого Георгия, а сама уверенно направила Молнию в маленький, кривой переулок, к армянской лавке, торгующей расписной керамикой.

С голубятни за забором раздался оглушительный свист, в ответ с неба послышался оглушительный трепет крыльев, воркование, и на руки и плечи смуглого армянского мальчишки, приплясывающего на голубятне, широкими, плавными кругами опустились пушистые птицы, похожие на гигантские снежинки.

– Тха-джан, мальчик!

Вихрастая голова на тонкой шее обернулась на звонкий девичий окрик. Хозяин голубей скатился вниз по приставной лестнице и через минуту возник на улице.

– Как тебя зовут, тха-джан?

Говорящая по-армянски всадница была прекраснее ангела небесного, а голос у нее хоть и повелительный, но нежный и за душу брал, как пение целого церковного хора.

– Арам, госпожа, – мальчик смело протянул руку к лошадиной морде.

– Осторожно, Арам-джан, Кайцак может укусить.

– Меня не укусит. Меня и зверь, и птица слушаются, – похвастался Арам.

Действительно, кобыла нежно уткнулась губами в смуглую, грязную ладошку и приветственно махнула пышным, длинным хвостом.

– Ишь ты какой! – восхитилась девушка-ангел. – Значит, именно твоя помощь мне и надобна.

Вынула из мешочка у пояса золотую монету. Мгновенно, как заклинание Соломона вызывает Вельзевула, блеск металла вызвал из глубины лавки пожилого армянина. Встревоженная охрана забренчала мечами, но Констанция только отмахнулась от них. Тяжелый безант сверкнул в воздухе и камнем в омуте утонул в ладони кланяющегося до земли торговца. Отпустив его царственным жестом, княгиня продолжила разговор с мальчишкой, который не сводил с нее восторженного взгляда и приплясывал от волнения.

– Ишь, ее светлость, махусенькая такая, а как ловко по-ихнему лопочет! – восхитился Томас.

– На то она и княгиня, не то что ты, обормот, Pater Noster прочесть не можешь, – снисходительно объяснил Годефруа.

Княгиня протянула мальчишке крохотный клочок пергамента. Арам последний раз погладил плюшевый нос нежно заржавшей лошадки и скрылся внутри двора, чтобы спустя мгновение возникнуть на верхотуре голубятни. Прикрыв глаза от солнца ладонью и закинув голову так, что длинные волосы покрыли круп кобылы золотым плащом, ее светлость проводила взглядом белокрылого мохнатого голубка, сделавшего круг над нижним городом и стремглав направившегося в сторону Оронтеса.

– Не наше это дело, – хмуро пробормотал Годефруа.

– Не наше, а князя, – подтвердил Томас.

Огромная тронная зала антиохийского замка была полна рыцарей. Бароны толпились вокруг колонн, теснились в пролетах меж узкими стрельчатыми окнами, напирали на тронный помост, над которым колыхался роскошный ало-синий балдахин с лилиями Антиохии. Констанция восседала слева от князя, выпрямившись и изо всех сил пытаясь сохранять гордый и бесстрастный вид. Кисейное покрывало спускалось с ее волос на плечи, высокий, крутой лоб венчала золотая княжеская корона, темно-зеленое бархатное блио с широкими, длинными рукавами ниспадало с колен строгими, симметричными складками, бедра украшал пояс из чеканных пластинок с выбитыми на них гранатами. Все это внешнее великолепие было призвано скрыть ее волнение. Пуатье ни словом не обмолвился, о чем говорилось в послании, полученном им этим утром от Иоанна, но если князь собрал Высшую курию Антиохии, значит, произошло что-то чрезвычайное.

По правую руку от князя утопал в подушках глава духовной власти Антиохии – жирный и надменный патриарх Радульф де Домфорт, похожий на навозного жука в своих роскошных, переливающихся золотом и серебром ризах. Констанция не могла без отвращения видеть его.

В зале толпились бароны, каждый из них – истинный герой. Впереди стоял носатый, мохнатый, широкоплечий и толстый Готье Аршамбо, коннетабль Антиохии. Коннетабль – ветеран множества боев, однако ни один противник не пугал его так, как воды бурного Евфрата, который он когда-то переплыл, спасаясь от преследования. Коннетабль выплыл истинным чудом, уцепившись за надутый и туго завязанный заплечный кожаный мешок. С тех пор неустрашимый Аршамбо скорее сразился бы в одиночку с целой армией сельджуков, нежели вступил в самый мелкий и спокойный ручеек.

Из-за его плеча выглядывал невысокий, элегантный сенешаль Роже де Мон, разряженный по последней французской моде от длинных завязок белоснежной шемизы до острых носков сафьяновых пигашей. Про сенешаля рассказывали, что, когда его захватили в плен, эмир предложил ему свободу в обмен на владения, но холеный де Мон поклонился и со всегдашней своей любезностью ответил: «Мы, франки, как верблюды, несущие носилки: когда один верблюд падает, его груз перекладывают на другого. Так же и наши владения переходят в руки соратников». Каким-то чудом в отсутствие эмира де Мону удалось проникнуть в его гарем, и куртуазный франк сумел так очаровать содержавшихся в нем наложниц, что вернувшемуся хозяину пришлось сбросить неверных женщин с крепостных стен. Через два года де Мона выкупили, и он вернулся в Антиохию, не утеряв ни вежливости, ни щегольства. Как полагается истинному рыцарю, о своих приключениях в гареме он поведывал любопытным только многозначительными взглядами, вздохами сожаления и невольными улыбками.