Камбэк - Лили Чу

– Я тоже ненавижу человечество.

– Хорошо. – Она подходит к креслу у окна. – А что там с Джихуном?

– Ты первая.

– Мама.

– Что на этот раз? – спрашиваю я.

– Как обычно. Чем я питаюсь? Почему так много ем? Почему мотаюсь по командировкам, вместо того чтобы остепениться? Когда я приеду в следующий раз? Почему я вообще покинула родной дом?

Неудивительно, что мама Чхве переступила через все мыслимые и немыслимые границы: с этой женщиной действительно бывает трудно. Она считает, что корейский – по крайней мере, пусанский – подход к делу превосходит все культуры во все времена и во всех областях, особенно если сравнивать его с китайским и уж тем более с японским. Когда она принесла кимбап [55] и я назвала это корейскими суши, миссис Чхве отчитала меня за невежество, прежде чем раскрутить ролл и подробно объяснить, чем он отличается (и чем лучше) по вкусу, текстуре и составу. Когда я сказала ей, что не употребляю ветчину, она отказалась в это поверить и пыталась поднести ролл к моему рту, пока Хана не вмешалась и не отобрала его.

– Давай не будем сейчас об этом, – говорит Хана. – Лучше расскажи, что бесит тебя.

Откровения льются потоком. Все мелкие неурядицы на работе, от которых я, кажется, не могу избавиться. Ссора с Джихуном. Фиби. Бриттани с Мередит и Ричардом в большом конференц-зале.

– Да уж, не позавидуешь, – говорит Хана.

– Спасибо. Теперь твоя очередь.

– Разве ты не хочешь поговорить о том, что произошло? Что ты чувствуешь?

Я вскидываю руку в предостерегающем жесте:

– Ты знаешь, как я отношусь к чувствам.

– Ты знаешь, как я отношусь к разговорам о чувствах.

Она обожает говорить о чувствах.

– Похоже, мы в тупике.

– Подожди. – Хана оставляет телефон на столе, так что теперь у меня отличный вид на потолок, и я слышу ее приглушенный голос, когда она благодарит доставщика пиццы.

Хана возвращается, и ломтик пиццы уже свисает у нее изо рта, словно высунутый язык. Самое время отвлечь ее.

– Как прошел твой день? – спрашиваю я.

– Хорошая попытка. – Слова звучат невнятно, и она вынимает кусок изо рта.

– Ты планировала пойти прогуляться по парку Стэнли сегодня вечером, – продолжаю я. – Есть причина, помимо твоей мамы, почему ты прячешься в отеле?

Пицца вызывает у меня чувство голода, и я иду на кухню. Похоже, Джихун занимался готовкой, потому что я вижу нарезанный лук и горку риса. У меня нет сил на стряпню, так что я запихиваю в рот кусок хлеба.

Хана открывает банку диетической колы.

– Один парень поспорил со мной, что сексизма не существует и на самом деле в наши дни дискриминации подвергаются именно мужчины.

– Он ссылался на свой источник?

Она берет следующий кусок пиццы.

– Да. Это интернет и его личный опыт отца дочери.

– С этим не поспоришь.

– Потом он сказал мне, что улыбаться полезно, потому что женщины выглядят красивее, когда они счастливы.

Теперь мы обе смеемся, хотя это совсем не смешно, скорее абсурдно. Потом Хана вздыхает:

– Хуже всего то, что, честное слово, на сто процентов, он ничего не понял. Настаивал на том, что ему не нужны мои консультации, потому что, цитирую, он «хороший парень».

Что тут скажешь? Она налегает на пиццу, а я – на черствый хлеб.

– Не беспокойся о Джихуне, – добавляет она. – Он может сам о себе позаботиться.

– Да на душе как-то тошно.

– Может, вас связывает некое чувство? – Она складывает руки в преувеличенном молитвенном жесте над коробкой с пиццей.

– О, заткнись.

Хана опускает взгляд.

– У него там кое-что происходит, но он сказал мне, что собирается поговорить с тобой об этом. Ему нужно время.

Я неловко смеюсь.

– Но он мне ничем не обязан. У нас нет отношений.

Она выглядит испуганной.

– Фу. С моим двоюродным братом? – Ее глаза подозрительно сужаются. – Ари.

– Что? – Я нарочито копаюсь в холодильнике.

– Почему ты вообще об этом заговорила? Что-то назревает? Это стоит на повестке?

– Конечно, нет. Не волнуйся.

Она бросает на меня внимательный взгляд:

– Ладно.

– Мне нужно вернуться к работе, – я прибегаю к дежурной отговорке, позволяющей вырваться из любой ситуации.

– Ума не приложу, почему ты так отчаянно хочешь стать партнером в этой «Пукерли и Туперли», – ворчит Хана, стряхивая крошки с халата. – Тебе там никто не нравится. У тебя нет ни одного друга на работе. Они плохо к тебе относятся.

– Работа ради работы, – говорю я. – Это самая крутая фирма в городе, а значит, там работают лучшие юристы страны.

– Ты гробишь свою жизнь на то, что тебе даже не нравится. Это пустая трата времени.

– Мне это подходит.

– Ты не даешь себе ни единого шанса попробовать что-то другое.

Я корчу ей рожицу, и она понимает намек, что мне не хочется говорить о выборе карьеры прямо сейчас – или когда-либо еще. Я уже определилась с правильным путем, и добраться до финиша не получится, если сделать крюк.

Ей удается завершить разговор, прежде чем я успеваю надавить на нее насчет матери, и я прохожу мимо стола, где лежит открытый блокнот Джихуна, исписанный каракулями.

Я скидываю офисный костюм, переодеваюсь в уютные спортивные штаны, собираю волосы в свободный узел и возвращаюсь на кухню. Время ужина, и, как бы не хотелось, надо что-то приготовить. Но вместо этого я беру бутылку вина и выхожу на балкон.

Звуки города усиливаются, когда я забрасываю ноги на перила, расслабленно откидываясь на спинку кресла. К завтрашнему дню мне нужно подготовить докладную записку, но я почему-то достаю свой дорожный блокнот и перелистываю страницы. Как в калейдоскопе, передо мной мелькают места, которые я никогда не видела. Я говорила себе, что побываю там позже, но «позже» все никак не наступает. Я отбрасываю блокнот в сторону, разочарованная собой как никогда прежде.

Из глубины квартиры доносится мягкий щелчок замка входной двери, возвещающий о возвращении Джихуна.

12

По-хорошему, надо бы встать и извиниться.

Но я сижу, пью вино и притворяюсь, будто не знаю, что он дома, хотя улавливаю каждое его движение на слух. Раздается легкое постукивание, когда он кладет телефон на кухонную стойку. Я слышу звук захлопывающейся дверцы холодильника и скрип шкафчика.

Повисает долгая тишина, и я представляю себе, как он стоит посреди кухни. Я пытаюсь вести себя как обычно, но рука почти онемела и неуверенно дергается, когда поднимает бокал.

Извинись.

Ты не проявишь слабость, если признаешь, что отреагировала слишком остро, ведь так оно и было.

Его