Царь Гильгамеш (сборник) - Роберт Силверберг

— Приветствую тебя в моем городе, отец Акка. Если бы ты заранее предупредил меня о своем приходе, я бы лучше подготовился, чтобы принять тебя.

— Ты хорошо выглядишь, Гильгамеш. Благодарю тебя за привет, что ты мне прислал.

— Это был мой долг.

— Я ждал большего.

— Не сомневаюсь. А где мой посланник, Бир-Хуртурре, о отец Акка?

— Мы с ним обсуждаем важные вопросы в одной из моих палаток.

— Мне сказали, что его избивали и пинали ногами, бросили в пыль, а потом взяли на пытки, отец Акка. Я думал, что ты не обращаешься так с послами, отец Акка.

— Он был несдержан. Ему не хватило вежливости. Мы ему преподаем хорошие манеры, сын мой.

— В Уруке такие уроки даю только я и никто другой, — сказал я. — Верни мне его, а потом я приглашу тебя в город на пир, дать который — мой долг и обязанность перед тобой, таким благородным гостем.

— Ах, — сказал Акка, — я думаю, я сам приду в город. А твоего раба приведу, когда сочту нужным и закончу с ним свои дела. Открой ворота, Гильгамеш. Царь царей приказывает тебе. Царь всей Земли приказывает тебе.

— Да будет так, — ответил я.

Я отвернулся и швырнул свое знамя вниз. Это был сигнал. Тотчас были открыты все ворота и войско стремительно хлынуло на воинов Киша.

Когда противник подходит к воротам обнесенного стеной города, лучший способ обороны — ждать. Особенно когда противник появился летом, сгорая от жары и нетерпения. К тому же в сухое время еды нет, разве что запасы, хранимые в амбарах за пределами города, а когда это будет уничтожено, то осаждающей армии нечего будет есть. В самом городе всегда вдоволь припасов, чтобы прожить до зимы, да и свежей воды было в изобилии. Они страдали бы куда сильнее, чем мы, и в конце концов ни с чем убрались бы прочь.

Но обычные прописные истины, как правило, неприменимы в таких случаях. Акка понимал эти вопросы так же хорошо, как и я, даже лучше меня. Если он выбрал для нападения летнее время, значит он не планировал долгую осаду. Я догадался, что он рассчитывал на прямую атаку на город. Стены Урука — их построил еще Энмеркар — невысоки, если сравнивать с другими великим городами. На кораблях Акки достаточно лестниц, и воинам Акки ничего не стоило взобраться на стены в сотнях мест сразу. А воины, вооруженные топорами, пытались бы прорубить стены внизу. Я хорошо знал острейшие топоры Киша. Они прорубили бы старые стены Урука очень легко. Поэтому бессмысленно было сидеть в стенах Урука и ждать нападения. Тем более, что в моем распоряжении было больше людей, чем Акка привел с собой. Если бы я мог разбить их на пристани, мы были бы спасены. Мы должны были атаковать их первыми.

Мы вылетели в повозках сразу из четырех ворот. Я думаю, они не ожидали, что мы дадим отпор, и конечно не ожидали, что мы атакуем. Они были наглы и самоуверенны, они ждали, что я паду на колени перед Аккой без всякого сопротивления. А мы обрушились на них как вихрь, воздев топоры и размахивая копьями. Повозка Забарди-Бунугги была в первых рядах, сразу за ней мчались десять других, в них были самые знаменитые герои города. Люди Киша встретили первый натиск с доблестью и силой. Я знал, как хорошо они умеют сражаться. Их-то я знал лучше собственных солдат. Пока первые схватки развертывались на пристани, я вскочил в повозку и сам возглавил вторую волну атаки.

Я буду краток. Когда люди Киша увидели меня, их охватил ужас, страх сковал их члены. Они хорошо знали меня по Эламским войнам, и если что-то стерлось из их памяти, то полностью вернулось к ним как только они увидели, как в гуще схватки я мечу дротики и правой, и левой рукой одновременно. Вот тогда они вспомнил все!

— Это сын Лугальбанды! — завопили они в панике.

Не могу притворяться: не знаю лучшей музыки, чем та, которая наполняет поле битвы. Восторг охватил меня, и я ворвался в ряды врага, словно посланец смерти. В тот день моим возничим был храбрый Энкиманси, узколицый человек, не знавший, что такое страх. Он гнал ослов вперед, а я стоял за его спиной и метал дротики, словно низвергал гнев Энлиля на Киш. Первый же бросок стоил жизни сыну Акки. Второй и третий умертвили двух его высших военачальников. Четвертый вонзился в глотку одного из посланников, что приезжал ко мне от Акки.

— Лугальбанда! — кричал я. — Небесный отец! Инанна! Инанна! Инанна!

Это был клич, который воины Киша слыхали и прежде. Они знали, что среди них был бог в тот день, или дитя бога, с божественной меткостью руки и глаза.

Мы промчались в ту брешь, которую проделал Забарди-Бунугга и повозки первого отряда, и я вырезал изрядный кусок в рядах войска Киша. За мной шла моя пехота, выкрикивая:

— Гильгамеш! Инанна! Гильгамеш! Инанна!

Я должен признать: войска Киша были отважны. Они, как могли, пытались сразить меня, и только искусные маневры со щитом да ловкость и опыт моего возничего Энкиманси отвратили от меня беду. Остановить меня в бою было невозможно. Сами того не желая, они поддались панике, повернулись и побежали к реке. Мы тут же отрезали их от воды и стали рассекать все войско на небольшие группки.

Все кончилось гораздо скорее, чем я смел надеяться. Мы втоптали в пыль врагов. Мы напали на их корабли и захватили их, срезали с них носовые украшения и принесли с собой изображения Энлиля как добычу. Мы освободили Бир-Хуртурре, и нашли его живым, хотя он был весь в крови и избит. Что же до Акки, то мы пробились к нему без труда. Сам он в его возрасте был уже не боец, но он был окружен сотней отборных охранников, которые все до единого погибли, защищая его, а самого Акки мы взяли в плен. Забарди-Бунугга подвел его ко мне, когда я стоял у своей повозки и пил из кубка пиво Киша, захваченное на корабле.

Акка был весь в пыли и в поту, покрасневший, глаза налиты кровью от усталости и горя. На левом плече у него была небольшая рана — пустяк, но мне было стыдно, что он был ранен. Я подозвал к себе одного из своих полевых врачей.

— Омой и перевяжи рану царю царей, — сказал я.

Я подошел к Акке и, к его изумлению, встал перед ним на колени. — Отец, — сказал я, — царственный владыка Земли.

— Не смейся надо мной, Гильгамеш, — пробормотал он.

Я отрицательно покачал головой. Поднявшись, я передал ему кубок пива:

— Возьми это, отец. Это утолит твою жажду.

Он холодно посмотрел на меня. Медленно положил руку себе на брюхо и размял толстые складки. По его телу текли ручьи пота, делая дорожки в пыли, что лежала на нем. Не скрою: я наслаждался своей победой. Упивался его поражением. Для меня оно было как сладкое вино.

— Что со мной будет, — спросил он.

— Сегодня вечером ты будешь моим гостем во дворце, и еще два дня после этого. Мы вместе похороним павших. А потом я отошлю тебя обратно в Киш. Разве ты не царь царей, мой господин, которому я присягнул на верность?

Когда до него дошел смысл моих слов, в глазах его загорелся гнев. Потом он горько усмехнулся и, скорбно оглядев своих воинов, своих сыновей, вповалку лежащих в пыли, свои изуродованные корабли, сказал:

— Я не думал, что ты так умен.

— Будем считать — долг мой нынче уплачен. Решено?

— Да — сказал он. — Решено. Твой долг уплачен сполна, Гильгамеш.

17

Все так и было сделано. Я дал в честь Акки великий пир и с почестями отправил обратно в Киш вместе с остатком его войска.

Перед отъездом Акки сообщил мне недобрые вести: его дочь, моя жена Ама-суккуль умерла, и дети, которых она мне родила, тоже умерли. Это известие резануло меня, как лезвие меча. О смерть, негде укрыться от тебя! Я вспоминал, как в свой последний день в Кише нежно обнимал ее и любовно похлопывал по ее вздувшемуся животу. Ребенок, рождаясь, убил ее, и сам погиб вместе с ней. Потом наш первенец так тосковал по матери, что быстро последовал за ней в мир иной. Без сомнения, это боги не позволили мне посеять свое семя в Кише. Конечно, с тех пор у меня было много сыновей, но как часто я думал, какими бы стали мои первенцы, доживи они до взрослого возраста! А маленькая, нежная и кроткая Ама-суккуль! Какой мягкой она была, и любил я ее больше остальных своих жен.

Когда Акки отплывал домой, я настоял на подтверждении своей клятвы верности ему. Это я сделал по собственной воле, это видели все. Такая клятва, если ее дают добровольно, служит знаком не слабости, но силы. Это дар, это приношение, которое скорее освободило, чем связало меня. С моей стороны это был знак признательности за все то, что Акки сделал для меня, он помог мне получить мое царство после смерти Думузи. И эта клятва навеки освободила меня от настоящей вассальной зависимости. В конце концов я по праву был царем, по рождению и завоевав это право в битве. Начало же моего подлинного правления совпадает с войной против Киша.

Но если это было началом моего правления, это было концом для Акки. Он ушел за стены Киша, и его было не видно и не слышно с тех пор. Когда он умер, это было концом его династии, династии Киша после тысячи лет. Месаннепада, царь Ура, захватил город. Вскоре мы услышали, что Месаннепада казнил последнего из сыновей Акки и сел на трон. Потом он стал называть себя царем Киша, а не царем Ура. Можно сказать, что я позволил этому случиться, так как был в это время занят другими делами, о которых расскажу в свое время. Потом мне пришлось сводить свои счеты с царем Ура и Киша.