Фавориты Екатерины Великой - Нина Соротокина

Обер-церемониймейстер секунд-майор Измайловского полка князь Голицын дал сигнал трубачам возвестить о начале карусели. Парад открыли дамы на колесницах, за ними прошли кавалеры верхами. Всё ярко, пёстро, торжественно! Народ приветствовал всех криками и аплодисментами. Потом начались состязания. В подражание рыцарским турнирам бились и мечами и пиками, ещё стреляли в цель из пистолетов, метали дротики. И дамы вслед за мужчинами стреляли, кололи, метали — все «копили очки». В ложах сидели помощники судей и записывали каждый успех и промах участников.

Нужно сказать отдельное слово про костюмы «кадрильщиков и кадрильщиц». «Санкт-Петербургские ведомости» писали, что публику потрясло убранство и великолепие участников, но ещё больший восторг они испытали, «когда все увидели в таком же ополчении и с такими же кавалерскими доспехами дам благородных в броне военной на колесницах, по древнему обыкновению каждого народа устроенных, которые богатством и аллегорическими фигурами, а притом и хитростию художников воображали зрителям дух победоносия. Одеяние кавалеров богато блистало драгоценными каменьями, но на дамских уборах сокровища явились несчётные: словом, публика увидела брильянтов и других родов каменьев на цену многих миллионов».

Удивления достойно — участвовать в спортивном состязании в бриллиантах. Мало того что тяжело и неудобно, но ведь не побоялись потерять драгоценности-то! Но таковы вкусы XVIII столетия. Бриллианты ещё со времён Анны Иоанновны стали самым расхожим украшением, да и товаром тоже. Про платье говорили — всё «облито брильянтами», из них делали пуговицы, пряжки на туфли, пригоршнями сверкающих камешков расплачивались в карточных играх.

Можно продолжить описание карусели, хроника сообщила много подробностей этого действа, но опустим их и подведём итог. После разбора и подсчёта произведённых на поле подвигов судьям было ясно, что лучшими были братья Орловы. Но кому присудить победу — старшему или младшему. У младшего Алексея «больше очков», но Григорий безусловно красивее, театральнее, кроме того, надо помнить об императрице. Совещались долго, но не договорились, отложили решение на следующий день. Оба героя опять выступили перед публикой. В конце концов, лавровый венок победителя был преподнесён Римлянину — Григорию Орлову. Правда, Алексея Орлова тоже не обидели и призом, и вниманием, ведь все понимали неизбежность выбора победителя.

Большую часть дня Екатерина проводила за рабочим столом с пером в руке. В январе 1765 года она начала писать свой знаменитый «Наказ». Замечу к слову, что, конечно, она была графоманкой — вполне простительный грех. Кроме указов и манифестов, она писала «Записки», пьесы, эссе, критические работы («Антидод»), занималась журналистикой, но больше всего любила писать письма. Она переписывалась со всей Европой, наиболее уважаемыми её адресатами были Вольтер и Дидро — апостолы века Просвещения. Одна из идей просвещённого абсолютизма — преобразовать общество без революции и крови — ей особенно нравилась. Для этого нужно, чтобы на троне находился просвещённый монарх (всего-то!), и тогда всё произойдёт как бы само собой. С точки зрения Вольтера, Екатерина идеально подходила на эту роль. Северная Семирамида — так он её называл.

«Наказ» представлял собой компиляцию из книг весьма уважаемых авторов: Монтескьё, Баккария и прочих. Орлов очень положительно относился к этой работе. Помогать императрице он не пытался, но каждая часть была внимательно прочитана и обсуждена. В 1767 году труд был окончен, и Екатерина выпустила Манифест о созыве депутатов в Комиссию для сочинения проекта нового Уложения (до этого жили по законам, составленным ещё Алексеем Михайловичем и дополненным указами Петра I). Депутаты собрались от всех сословий, это было что-то новенькое для России.

По всем церквям три воскресенья подряд читали Манифест о созыве депутатов. Им назначалось жалованье. Звание депутата было поднято на небывалую высоту. Депутаты на всю жизнь освобождались от смертной казни, «какое бы прегрешение не совершили», личная их безопасность охранялась «удвоенной карой», им давались особые значки, которые дворяне могли внести в свой герб для гордости потомков. Вот так выглядел зародыш нашего свободомыслия.

30 июля 1767 года Екатерина открыла Комиссию торжественным приёмом в Москве в Грановитой палате. Здесь был прочитан её «Наказ». Он был выслушан с восхищением, многие плакали. Дальше пошла работа, и она была очень трудной. Вначале Орлов очень активно участвовал в заседаниях. И.А. Заичкин пишет: «Когда дворянские депутаты в Комиссии по Уложению стали критически обсуждать слишком либеральные предложения императрицы, тогда только она поняла господствующие крепостнические представления помещиков, ибо, по её собственному признанию, „слишком высоко оценила тех, которые меня окружали“.

Орлов же, участвуя в Комиссии, не только поддерживал крестьянские ходатайства, но даже выступал защитником самих крестьян. В дальнейших заседаниях комиссии он не участвовал, причина неизвестна».

Причина неизвестна, но можно предположить, что он быстро остыл к самой идее создания гуманистических и либеральных законов. Даже либерал и западник Панин относился к «Наказу» Екатерины с сомнением. «Такими правилами можно разрушить стену», — говорил он, разумея под стенами саму империю. Со временем «Наказ» Екатерины стал запрещённой литературой. Его выдавали только ограниченному числу лиц для служебного пользования.

Вот один из примеров споров при работе комиссии. «Наказ» Екатерины отнёс к среднему (городскому) сословию художников, учёных не из дворян и духовенство. Синод тут же возразил — духовенство особое сословие на Руси и должно быть приравнено в правах к благородным. Духовенству объяснили, что их приравнивают к учёным — чем плохо, но учёные в свою очередь обиделись, что их ставят наравне с купцами и, стало быть, они подлежат подушной подати и рекрутским наборам. И таких споров было тысячи. Понятно, что Орлову наскучило со всем этим разбираться. Он не был создан для кропотливой работы.

В декабре 1767 года комиссия была переведена в Петербург, но в связи с турецкой войной прекратила работу. Остались только частные комиссии, которые работали много лет.

Началу войны предшествовало очень важное событие, которое нам сейчас кажется весьма обыденным и вообще не стоящим упоминания. А это был праздник, и не только праздник, но и подвиг — Екатерина и наследник в назидание всему населению России привили оспу. Вслед за императрицей привил себе оспу и Григорий Орлов. Эта болезнь была страшным бичом не только для России, но и для всей Европы. Смертность была огромной, а способа лечения не знали. И наконец нашли охранительное средство — брать яд от больного и вносить его здоровому человеку. Медики были категорически против этого безумия, церковь их поддержала. А как уговорить население решиться на прививку? Екатерина писала Фридриху II (который, кстати, был категорически против нового изобретения какого-то «шарлатана»): «С детства меня приучили к ужасу перед оспой, в возрасте более зрелом мне стоило больших усилий уменьшить этот ужас, в каждом ничтожном болезненном припадке я уже видела оспу. Весной прошлого года, когда эта болезнь свирепствовала здесь, я бегала из дома в дом, целые пять месяцев была изгнана из города, не желая подвергать опасности ни себя, ни сына. Я была так поражена гнусностью подобного положения, что считала слабостью не выйти из него. Мне советовали привить оспу сыну. Я отвечала, что было бы позорно не начать с самой себя, и как ввести оспопрививание не подавши примера? Я стала изучать предмет, решившись избрать сторону наименее опасную. Оставаться всю жизнь в действительной опасности с тысячами людей или предпочесть меньшую опасность очень непродолжительную и спасти множество народа? Я думала, что, избрав последнее, я избрала самое верное».