Украденная роза - Патриция Филлипс

Зала все еще была украшена рождественскими гирляндами и лентами. Красные скатерти лишь перевернули чистой стороной. Когда в залу вошли новобрачные, раздались звуки фанфар. Казалось, стены рухнут от многоголосого приветствия, которым гости встречали молодых, идущих к возвышению, к предназначенным для них местам.

Шум стоял просто немыслимый. От бесконечного напряжения у Розамунды стучало в висках. Как же ей хотелось снова очутиться в полумраке своей уединенной комнатки… но теперь уж этому не бывать. Теперь она хозяйка этого замка, и выбора у нее нет: надо как-то с этим справляться. Страх-то какой! Как она будет распоряжаться таким огромным хозяйством, не зная, как и что у господ заведено? Как станет отдавать приказания слугам, которые, возможно, были более благородны по происхождению, чем она сама? Откуда здесь берут столько съестного и всякого белья? На такую-то прорву народу…

– Жена моя. Сядь рядом со мной.

Несмотря на гомон и гвалт, она услышала, как холоден его голос. Снова сникнув, несчастная поняла, что ее не простили. И возможно, не простят никогда… Слезы навернулись ей на глаза, и, ничего вокруг не видя, она споткнулась. Генри решил, что она очень устала, и придержал ее за локоть, пока слуга отодвигал кресло. Оно было ненамного меньше резного кресла самого лорда, обито бархатом, а на спинке был изображен герб Рэвенскрэгов.

Розамунда с облегчением опустилась на свой трон. От волнения и страха у нее дрожали колени: целое утро она была на грани обморока. Она покосилась на красавца-мужа: его профиль был суров и напоминал профиль хищной птицы – желтые блики света так ложились на черные пряди волос, что они были схожи с перьями, точеный нос чуть загнут – ни дать ни взять ворон с герба Рэвенскрэгов.[1]

И вдруг Генри рассмеялся – лицо его мигом преобразилось. В груди Розамунды слабо шевельнулась надежда, но тут же исчезла. Он просто-напросто обрадовался циркачам, появившимся в зале. Дрессированные собачки в потешных красных сборчатых воротничках так ловко вспрыгивали на плечи своих хозяев, что можно было подумать, будто к их лапам прицеплены пружины.

– Какие смышленые, верно, мой супруг? – восхищенно смеясь, позволила себе заметить Розамунда. Эти ее слова тут же стерли улыбку с надменных губ его светлости. Розамунда опешила, а Генри уже отвернулся и с подчеркнутым вниманием обратился к ее отцу:

– Сэр Исмей, мы ждем ваш тост.

Сэр Исмей сразу напустил на себя необыкновенную важность, и видно было, с каким наслаждением он вживается в новую роль – быть тестем столь могущественного лорда.

– Для тебя, Генри, готов произнести хоть тысячу. Я поднимаю свой кубок за моего союзника, соратника, друга и… сына. Да воссияет над нашими домами благоденствие. И пусть Провидение благословит клан Рэвенскрэгов множеством сыновей, в которых возродится их древняя благородная кровь.

– Благодарю, отец, – сказал Генри, повелительным жестом призывая всех замолчать, но ему пришлось еще несколько минут ждать, пока утихнут громкие «ура».

– А теперь, в знак соединения наших родов, дозвольте вручить вам знамя, сработанное для меня лишь месяц назад умельцами Йорка.

По манию его руки двое облаченных в ливреи пажей внесли свернутое знамя. Под торжественные звуки фанфар они начали неторопливо развертывать тяжелое полотнище, прикрепленное к золоченому древку. Вопль восхищения пронесся по столам – гости как по команде тянули шеи, чтобы получше разглядеть синее бархатное знамя. Густая золотая бахрома сияла, свет от множества свечей живо мерцал (будто блики на водной глади!) на золотом шитье герба: леопард де Джиров на червленом поле, символизировавшем огонь, теперь соседствовал с хищным вороном Рэвенскрэгов – на фоне полуночного моря.

Потрясенный и тронутый, сэр Исмей произнес:

– Это самый лучший подарок из всех мыслимых. Союз наших домов был давней моей мечтой, которую я лелеял много лет.

Зять и тесть обнялись, дабы все присутствующие убедились в крепости их союза. Розамунду грызла печаль: всякое новое проявление их удвоившегося могущества все сильнее распаляло тлеющий в ней стыд. После эдакого прилюдного обнимания ох и рассвирепеют оба, когда ее оплошность станет достоянием всех. Розамунда рада была бы провалиться сквозь землю – лишь бы избегнуть кары…

Солдаты обеих армий, сидевшие в дальнем конце залы, ретиво подняли кружки, приветствуя своих господ. Хоть тепло пылающего у первого стола очага до них не доходило, они вполне согревались горячим пряным элем, лившимся рекой. За здравицей во славу господ стали чествовать молодую хозяйку – Розамунда покорно встала и одарила гостей улыбкой. По их лицам она поняла, что сделала то, что нужно: в ответ последовало очередное «ура» и грохот опорожненных кубков о столы. Этот грохот вспугнул голубей, гнездившихся в потолочных балках, они начали кружиться над головами гостей. Дамы тут же в ужасе завизжали, пряча прически и наряды от белых плюх.

Когда внезапная суматоха улеглась, сэр Исмей снова обернулся к зятю:

– Ну что, красивую я подарил тебе невесту? – Он обнял Генри за широченные плечи и ободряюще улыбнулся Розамунде: видать, порядком размяк от счастья и вина. – Смотри, какая ядреная. Народит тебе дюжину сыновей.

Генри взглянул на жену и довольно равнодушно согласился:

– Да, на редкость хороша. – И, больше не сказав ни словечка, стал отдавать распоряжения дворецкому, чтобы тот приказал внести угощение.

Розамунда болезненно сжалась от его пренебрежения… А между тем слуги торжественно вносили подносы с душистой горячей снедью, держа их высоко над головой. Прошествовав по всей зале, они сначала подходили к столу лорда. Розамунда во все глаза смотрела на запеченных павлинов, которые как живые сияли великолепным оперением, на поджаристые говяжьи ноги, плававшие в пурпурном винном соусе, на зажаренную на вертелах оленину и начиненных устрицами золотистых каплунов. После мяса подали рыбу, изобильно политую соусом и украшенную разной зеленью, а еще были рыбные и мясные закуски, а еще томленные в меду репа и брюква. Ко всему этому прилагались горы хлеба – длинные буханки, – такого белого, какого Розамунда не едала даже в Обители. Рядом с батонами желтело на блюдах свежесбитое масло, на котором были оттиснуты гербы обоих родов. А потом сладости: взбитые с сахаром сливки и фрукты, торты, благоухающие ванилью и корицей, затейливые марципановые печенья. И вволю вина – огромные бурдюки. Оно лилось через край кубков, обагряя руки нетерпеливо подталкиваемых слуг, тонкими струйками стекая на циновки. Все, чем мог похвастаться властитель Рэвенскрэга, было на столах, после лорда и его супруги первыми потчевали самых именитых гостей, потом и остальных – сообразно рангам и сану.