Возвращение из Индии - Авраам Иегошуа

— Вы что, и в самом деле полагаете, что это так необходимо — сейчас, в темноте, тащиться в больницу?

— Безо всякого сомнения, — ни секунды не колеблясь, ответил я и добавил, что этого не следует откладывать до завтрашнего утра, поскольку, если окажется, что лаборатория ночью не работает (вещь вообще-то немыслимая в любой серьезной больнице), или если мне покажется, что даже работающая лаборатория не сможет обеспечить меня достаточно надежными результатами (о чем тот же индийский доктор из поезда предупреждал нас), мне придется искать другую лабораторию.

— Но где вы ухитритесь найти здесь другую? — спросил Лазар с улыбкой, относившейся, скорее всего, к этой новой, неизвестной ему черте моего характера.

— Я не знаю. Нужно будет порасспрашивать народ. Если не получится, выход один — отправиться в Калькутту и разыскать ту частную лабораторию, о которой упоминал в поезде индийский доктор. Я ему доверяю, а его имя и адрес имеются у нас на его визитной карточке.

— Отправиться в Калькутту? Да вы с ума сошли, — Лазар подпрыгнул, как если бы его ударили. — Как вы собираетесь туда попасть? Всему должно быть свое время. А сейчас оно явно не благоприятствует прогулкам до Калькутты.

Не согласиться с этим я не мог.

— Верно. Путь не близкий. Но, может быть, из Гаи есть до Калькутты самолет?

— Самолет? — повторил за мной изумленно Лазар. — Вы хотите сказать, что готовы лететь в Калькутту ради этих тестов? Только ради этого?

— Не только, — заикаясь заверил я его. Но Лазар был начеку, и мое заявление его не успокоило.

— Не пойму, что с вами творится. Не пойму, чего на самом деле вы хотите.

— Ничего особенного, — сказал я, — всего лишь результатов, которым я мог бы доверять.

— Доверять? — он вздохнул. — Где? Здесь? Там? В каком-то другом месте? — А когда я промолчал, он добавил: — Я думаю, мы дадим Эйнати отдых. Здесь она наберется сил в течение нескольких дней, а потом отправится прямиком домой, и там все необходимые тесты будут сделаны.

Здесь я должен был прервать его, хотя в мою задачу входило как раз обратное — волновать эту пару как можно меньше.

— Эти тесты очень важны, — произнес я с нажимом. — Если вы скажете «нет» — это ваше право. Но тогда вам придется объяснить мне, какого черта вы тащили меня сюда за тысячи километров.

И тут жена Лазара, сидевшая напротив меня с усталым лицом и слегка растрепанной прической, в легкой белой кофточке, обнаруживавшей новые крохотные морщинки на ее шее, затягиваясь в тишине своими длинными сигаретами, поглядывавшая в мою сторону время от времени с выражением, в котором я обнаружил вдруг проблески какого-то нового интереса к моей персоне, внезапно выдохнула и резко сказала, обращаясь к мужу, — прозвучало это мягко, но непреклонно:

— Он прав. Верь ему. И если он хочет полететь в Калькутту, чтобы получить надежные результаты, почему бы ему не сделать это? Мы можем подождать — вот почему, не так ли, мы расположились здесь с таким комфортом. Поступайте так, как считаете нужным, — повернулась она ко мне, — а мы терпеливо будем вас здесь дожидаться. Но прежде чем сделать хотя бы шаг, ради бога, съешьте хоть что-нибудь.

Я присел к большому столу, наскоро перекусил и, покончив с этим, немедленно поднялся, ибо все еще надеялся, что мне удастся вернуться этой же ночью. Я оставил в комнате все, кроме нескольких таблеток и упаковки бинтов, лежавших в моем рюкзаке; на освободившееся место легли свитер, чистая рубашка и нижнее белье вместе с туалетными принадлежностями; на шею себе я повесил камеру; взгляд со стороны явил бы заурядного охотника за достопримечательностями.

Я пристегнул футляр с образцами крови и мочи к своему ремню и взял у Лазара три сотни долларов на будущие расходы. Его жена приготовила мне из чапати несколько сэндвичей, а в объемистый коричневый мешок из плотной бумага сунула несколько экзотических фруктов. Перед тем как отправиться в путь, я решил бросить прощальный взгляд на больную. Она спала. Прекрасное лицо ее было спокойным, и только руки по-прежнему сжимали одна другую.

Какое-то время я боролся с искушением разбудить ее в эту минуту, когда она наконец-то обрела покой в удобной и чистой постели; конечно, мне было жаль ее, но еще больше я не хотел уезжать, не проведя внешнего обследования ее печени. Жена Лазара помогла мне разбудить ее и подняла на ней легкую фланелевую пижаму, ее собственную, которую Лазары специально привезли из Израиля. Желтоватая кожа, маленькие груди и весь в расчесах живот опять оказались под моими пальцами — чуткими инструментами, овладевшими специальной техникой пальпирования, которая однажды заслужила восхищенный отзыв самого профессора Хишина, не щедрого на похвалы, который с тех пор называл меня не иначе, чем «наш интернист». Сейчас я мог совершенно явственно ощутить, насколько сморщилась печень по сравнению с увеличенными желчным пузырем и селезенкой. Но я соблюдал максимальную деликатность, с тем чтобы опять не причинить моей пациентке боль, поскольку хотел вернуть ей уверенность в благоприятном исходе. Закончив исследования и прикрыв простыней ее изящное тело, я потребовал, чтобы мне показали образцы ее стула. Большой необходимости в этом не было, объяснил я ее родителям, но польза могла быть вполне реальной. В момент, когда я, натянув свой зеленый дождевик, уже стоял, полностью готовый к тому, чтобы проститься, жена Лазара вышла из бунгало и вручила мне маленький пакетик, сложенный из газеты, который мне некуда было деть; развернув его, я увидел, что стул Эйнат был черного цвета. Следы крови, вот что делало его черным. Но я безмолвно завернул образец в ту же газету и аккуратно вложил в запасной контейнер. Лазар и его жена проводили меня до того самого моста, где меня давно уже ожидал в крикливо раскрашенной кабине авторикша, предусмотрительно нанятый сверхзаботливым Лазаром, который вовсю уже начал применять присущий ему организационный талант на полуострове Индостан.

— Водитель будет находиться в вашем распоряжении все время. Ему уже заплачено за путь в оба конца, так что не беспокойтесь… — сухо сказал он, как если бы хотел таким образом выразить свое неудовольствие тем, что вместо успокоения я доставляю его семье лишь дополнительные хлопоты. Затем они безмолвно дождались, пока я займу свое место на сиденье под тентом за спиной пожилого, с усталым лицом водителя мотоколяски, носившего на голове большой белый тюрбан; не откладывая дела в долгий ящик, он нажал на педаль газа и умчал меня в непроглядную темноту ночи. Выглядело это так, как если бы мы мгновенно провалились в «черную дыру».

Он мчал меня в Гаю кратчайшим путем по грязным дорогам, сквозь поля и фруктовые сады, и если на этом пути и имелись где-либо отдельно стоящие дома или хижины среди плоских необозримых пространств, мне это осталось неизвестным, поскольку их ночники были укрыты глубоко внутри. Небо было затянуто плотными серыми клубами тумана, и на небесах не проглядывало ни луны, ни одной самой маленькой звездочки. Единственным признаком жизни для меня оставался белый тюрбан водителя, покачивающийся впереди. Тем не менее я чувствовал себя спокойно и уверенно, крепко вцепившись в края подпрыгивающего сиденья, ощущая в ногах тяжесть рюкзака, и меня больше не тянуло расшифровывать загадки индийской действительности. Мои мысли были целиком заняты практическими проблемами действительности медицинской, главной из которых была необходимость поставить правильный диагноз и определить истинное состояние больной девушки, которую я оставил в ее маленькой комнате вместе с родителями, которые, окруженные сумраком ночи, сидели у кровати, тревожась за ее жизнь.

Когда рикша начал притормаживать и наконец остановился, я направился прямиком к больнице, которую я узнал даже в кромешной тьме. Оставшемуся за рулем водителю, белевшему своим высоким тюрбаном, я приказал дожидаться меня: «Стой здесь и не двигайся с места». И помчался со всех ног: больше недели прошло с тех пор, как я был в больнице, и я соскучился даже по больничному запаху.

Но и запах этот здесь был совершенно иным, чем привычный и знакомый мне запах лизола, таблеток, мазей и тому подобного; здесь к нему примешивался запах вареных овощей. Но пахло здесь и смертью, запах, который был хорошо мне знаком — пахло просто болезнью, гнилью и гноем, и аромат этот давно уже преследовал меня. Я остановился в дверях, достал из рюкзака большой лоскут марли, обработав его йодинолом, и приладил к лицу, затянув его вокруг головы тесемками, как это обычно делают во время операций с хирургической маской. Только после этого я рискнул войти в коридор и попытаться найти лабораторию. Думаю, что именно благодаря этой оранжевой маске, а не потому, что я не ленился объяснять всем встречным, что я доктор, кто-то обратил на меня внимание и довел до нужной двери.