Притворяясь мертвым - Стефан Каста

Мир не черно-белый. Он полон оттенков, вмещает в себя многообразие возможностей и выбора.

Мы — все еще животные. Девяносто восемь и шесть десятых наших генов полностью идентичны генам шимпанзе. Так в чем же различие?

Когда вертолет приземлился на гору, я думал, что вот-вот умру. Спасение пришло слишком поздно. Мне казалось, что я пролежал у костра много дней и ночей. Долго не мог признать, что это не так. Я был побежден, почти без сознания. Да, я разжег костер, и довольно большой, питался зайчатиной и на свое счастье мог спускаться к болоту и пить. Полицейские сказали, что я справился с кризисом достойным подражания способом. Я не вполне понял, что они имели в виду.

Неужели все остальное, что я пережил, было лишь фантазией, галлюцинациями?

Я не знал.

Врач, прилетевший на вертолете, тщательно меня осмотрел. Мне сразу дали каких-то капель. Я помню все это как в тумане. Меня положили на носилки, занесли в вертолет, и вскоре я покинул это место.

Кажется, мне сделали болеутоляющий укол, после которого на меня навалилась темнота.

Уже потом я понял, что Филип тоже был на горе. Это он показал спасателям верный путь. От изнеможения или по другой причине он был на грани срыва.

Я не помню этого. Я тебя не видел, Филип. Там было очень много людей. Внезапно гору наводнили полицейские, лающие собаки и трезвонящие телефоны. Сперва я испугался. Слишком много громких звуков после долгой тишины.

Когда меня привезли в госпиталь, я глубоко спал. Медсестра сказала, что прошло более пятнадцати часов, прежде чем я проснулся.

Кристин и Джим были рядом. Конечно же, они очень волновались. Но они не мучили меня расспросами. Кристин и Джим вообще довольно умные люди. Во всяком случае, когда дело касается детей. Еще бы — воспитательница в детском саду и учитель.

Но без многочисленных вопросов не обошлось. Ведь полицейским нужно было провести расследование. Нужен материал для рапорта. Факты. Они хотели знать все. Они спрашивали.

Я довольно быстро понял, что полицейские оказались хитрее, чем я думал. У них была весьма ясная картина происшедшего. Но они ничего мне не сказали. Мне позволили считать, что просто добрый дядюшка полицейский нашел меня после небольшого несчастного случая. Они хотели, чтобы я чувствовал себя уверенно. Хотели, чтобы я доверился им.

Я понял, что им не все известно. Наш лагерь выглядел словно после удавшейся вечеринки. Достаточно немного осмотреться, чтобы примерно понять, что произошло и что было причиной того или иного события.

Но я ничего не рассказал.

Я — не доносчик.

Они задавали вопросы.

Я качал головой.

Они повторяли свои вопросы.

Я качал головой.

Я сказал, что был сильно пьян, остальные тоже напились в стельку. Я бродил в одиночестве и искал дрова. Потом рубил их в темноте, а потом, поднимаясь по склону с полной охапкой дров, споткнулся о корень и рухнул вниз.

— В одной руке у меня был нож. Я покатился с горы. Дрова — в разные стороны, а я напоролся на нож, — объяснил я.

— Ты рубил дрова ножом?

Я лишь кивнул.

Я видел, что они не поверили ни одному моему слову.

Было ли мое молчание геройством?

Или, как сказала Криз, я сделал это из совершенно иных (ну конечно же, эгоистичных) побуждений?

Чтобы держать вас на крючке?

Теперь, разложив все по полочкам, увидев происшедшее как бы со стороны, не поддаваясь эмоциям, я склонен согласиться с тобой.

Да, Криз, похоже, ты права.

Иногда я думаю о Филипе. Я много о нем думаю. Не только иногда.

Почему я не видел тебя на горе? Это ты спас меня? Почему ты это сделал?

Каковы были твои мотивы?

Вернувшись домой, я вижу, как крутом бушует война. Гостиная утопает в крови. Крики, суета. Душераздирающе рыдают мужчины и женщины. Ужаснейшая сцена из всех, что я видел. Повсюду валяются оторванные руки и ноги. Куда-то уносят истекающих кровью людей. Я в шоке пячусь к двери.

— Что случилось?

— Новая атака террористов-смертников, — отвечает Джим. — В центре Иерусалима.

Я стою в дверях гостиной и смотрю окончание «Актуальных новостей». До меня доходит, что два палестинских террориста подорвали себя на рынке. Точное число жертв еще не известно. Их просто много. Кристин зажимает ладонью рот, словно сдерживая крик.

— Не понимаю, что они там не поделили? — спрашиваю я. — У них один Бог. И, кажется, почти такая же религия, не так ли?

— Да, — отвечает Джим. — Именно поэтому. Они воюют из-за того, кто правильнее верит в Бога. У кого больше прав на эти святые земли: у евреев или у палестинцев.

— Интересно, как к этому отнесется мировая общественность? — убрав ладонь ото рта, говорит Кристин.

— Хуже всего, — продолжает Джим, — не это ужасное покушение. Худшее впереди. Через несколько часов придут израильские мстители. Они будут беспощадны.

— О, боже! — говорю я.

Не существует злых людей. Как не существует и добрых.

Есть просто люди, в которых смешалось добро и зло.

У некоторых лучше видны их добрые, светлые стороны.

У других преобладают темные. Бывает, что на светлое накладывается тень. Что же заставляет темное и светлое в человеке меняться местами? Жизнь? Наследственность? Поступки?

Я не знаю. Как я могу все знать?

Вечером я спрашиваю Кристин, как дела у них с Джимом.

Она отбивается. Притворяется, что не понимает, о чем я говорю.

— Вы же каждый день ссоритесь.

— Разве? — отвечает она. В ее голосе звучит искреннее удивление. — Это так кажется со стороны. У нас очень много общего. Ты же знаешь, каково нам сейчас.

Не знаю, что ответить. А что мне известно о том, каково им сейчас? Я сомневаюсь. Качаю своей бедной головой.

— Нет, — говорю я. — Я почти ничего не понимаю.

Я прокладываю колею. Не планируя специально, я протягиваю путеводную нить там, где знаю, что вы будете искать. Осознав, что я делаю, я понимаю, что давно уже этим занимаюсь. Разумеется, мне потребуется время. Я пуглив, как птица, вьющая гнездо. Но я не вью гнезда. Я осторожно веду вас туда, куда мне нужно. Туда, где мы снова встретимся.

Я размышляю об этом, выбрасывая в зеленый компостный бак очистки от раков. Скоро они станут землей. Как это странно.

Однажды мы тоже лежали на земле: Манни с Пией-Марией, Криз, Туве, Филип и я. К чему же приводят все наши поступки? Как хорошие, так и плохие. Какую роль они играли тогда? А сейчас?

Джим выходит из дома с дрелью в руке. Он осматривает зеленый компостный бак, ощупывает его стенки.

— Никаких проблем, — говорит он.

Стоя на коленях, он вставляет сверло и делает дырку в нескольких дециметрах над землей.

— Готово, — говорит он по-английски. — Теперь найдем пилу.

— Вдруг Кристин рассердится? — спрашиваю я.

Но Джим мотает головой и что-то бормочет.

Я осматриваю двор. Элвиса нигде не видно.

— Интересно, как звери и птицы воспринимают мир? Чем они отличаются от нас? — спрашиваю я.

Джим отряхивает брюки и шарит своей ручищей в ящике с инструментами.

— Они живут примитивной жизнью, — отвечает он. — У них нет чувств и стремлений, ими управляют инстинкты.

— Откуда это известно?

— Мы сейчас так думаем. Наука нестабильна. Правда постоянно меняется по мере того, как расширяются границы нашего знания.

Я слушаю. От этой мысли начинает кружиться голова.

— Жизнь — это мозаика, Ким. Мы постоянно ее складываем. Многих фрагментов еще не хватает. Мы не видим всю картину целиком. И, возможно, никогда не увидим, поскольку сами являемся частью этой картины.

Я размышляю о временности науки. А вдруг эта картина бытия совершенно неправильна?

— Иногда я спрашиваю себя, а вдруг настоящие ученые — это поэты? — говорит Джим. — Они умеют чувствовать взаимосвязи вещей. Им не требуется все знать.

Он меняет сверло на узкую длинную пилу и начинает пилить. Мне приходится обхватить руками бак и придерживать, чтобы он оставался на месте. Вскоре от стенки отваливается прямоугольный кусок.

— Браво! — восклицаю я.

Я встаю на колени и засовываю руку в проем. Выгребаю немного веток и листьев, чтобы легче было попасть внутрь.

— Думаешь, ему понравится? — спрашивает Джим.

— Увидим, — отвечаю я.

Я стою у окна в своей комнате и смотрю в сторону торгового центра. На улице почти безлюдно. Я вспоминаю тот солнечный мартовский день, когда Филип превращался в канюка. Тогда ты вел себя немного ребячливо, Филип. Но это было до того, как я понял, сколько у тебя сторон. Сколько Филипов существует. Давно ли это было? Не знаю. Помню лишь, что это было давно. Все позади.

Как обычно, дует ветер. Столько времени прошло, а мир все тот же. Несколько сорок, оседлав ветер, летят к липам вдоль Астраканвэген. Интересно, это все те же сороки, что обитают здесь, или прилетают новые? Ведь во всех сорочьих гнездах в городе каждый год рождаются новые птицы.