Испепеляющий ад - Аскольд Шейкин

— Что у вас? — опросил Родионов.

— Генерал Абрамов требует, чтобы казакам его свиты разрешили выехать на хутор Гнилопятовский. Там кони. Без них он отбыть не сможет.

— Что вы ему сказали?

— Выезд только целых воинских частей, только по прямому приказу командира. Отвечает, что недавно сам командовал корпусом, порядки ему известны. Может быть сделано исключение.

— Исключение сделано быть не может. Передайте.

Капитан удалился.

— Обязан предупредить, — раздраженно продолжал Родионов, обращаясь к Шорохову. — Весть о вашем приезде разошлась среди офицеров штаба, в полках. В основе этого убеждение, что трофейная казна должна быть возвращена корпусу, поделена между участниками осеннего похода.

Извиняясь улыбкой. Шорохов проговорил:

— При чем тут я?

— Полагают, что для достижения такой цели нужно прежде всего уничтожить документацию на эту казну. Атаманский приказ о возвращении захваченного их собственникам станет тогда практически неисполним. Общее мнение: вы, как и господин Мануков, имеете список имен и адресов этих собственников.

Отрицать? Подтвердить? Шорохов не мог решиться ни на то, ни на другое, потому что не понимал главного: почему Родионов это ему говорит? Запугивает? Набивается в союзники? Но Родионов молчал. Шорохов, наконец, сказал:

— Мои дела здесь: заготовки для Донской Армии. При мне есть какие-то деньги. Ничего больше.

Очень долго потом опять длилось молчание,

— А чем вас притягивает станция Щетово? — спросил Родионов.

— Указанный мне Управлением снабжения район заготовок. Красные близко, так ведь это и открывает возможности. Риск оправдан.

Родионов смотрел с хмурым видом. Верил или не верил? Шорохов продолжал:

— Вы спрашивали про господина Манукова. Он меня сюда и направил. Есаула Плисова лично просил о содействии мне. Распросите. Он подтвердит.

У него не было ни контракта, ни удостоверения от Управления снабжений для заготовок в этом районе. Потому он и назвал фамилию человека, который мог за него поручиться.

— Сейчас вам дадут сопровождающего, — проговорил Родионов. — Мой совет: сегодня и завтра из квартиры не выходите.

Шорохов поклоном поблагодарил. Что еще ему оставалось?

Этот сопровождающий, заурядного вида нестарый казак с карабином, вывел Шорохова за окраину Ровеньков. Довольно долго шли по дороге в сторону синеющего вдали леса. В разговоры сопровождающий не вступал. Шагал ceбе и шагал, на полсажени пропустив Шорохова вперед. Тот все более недоумевал: куда его ведут? Очевидно, что не на квартиру. Или казак — связной Агентурной разведки, и направляются они к линии фронта? Но разве можно было при этом ему ничего не сказать?

Окраинные дома скрылись во мгле продолжающегося весь день снегопада. Казак еще больше отстал от Шорохова и вскинул карабин. Шорохов выстрелил первым. Стояли они на высокой дорожной насыпи. Казак рухнул под откос, в канаву, лицом в снег, утонул в нем. Могло быть самое разное. Выполнял приказ Родионова; приказ тех, о которых тот его предупреждал; просто хотел пограбить.

Какие-то долгие минуты Шорохов потом ждал. Казак не шевелился. Снег все более засыпал его. Вскоре стало не понять, что там темнеет — человек? Еще не покрытая снегом земля?

Теперь, когда Шорохов не двигался, он услышал, что с той стороны, где синеет лес, доносятся раскаты артиллерийской стрельбы. Там и был фронт.

Отошел он еще версты четыре. Налетела полдюжина конных. Сорвали шубу, повалили, стали стаскивать сапоги. Не сопротивлялся. Было их слишком много. Что последует потом? Зарубят или пристрелят. Сделать ничего нельзя. Только застрелиться. Но это выход самый последний.

Вмешался подъесаул Синтаревскй. Возник, будто из-под земли. Соскочил о лошади, сказал укоризненно:

— Куда же вы, ваше благородие? Эдак и голову можно потерять. Вам на квартиру было приказано.

О том, куда делся сопровождающий, не спросил. Значит, тот вывел его из Ровеньков по собственному почину. Другого объяснения Шорохов не нашел.

Шубу и сапоги возвратили. Потом он бесконечно долго шел в сопровождении едущего верхом Синтаревского. Усталость была такая, что спотыкался на ровной дороге. В комнате своей квартиры, не снимая шубы, повалился на койку. За окном начинала разливаться вечерняя синь. Кончалось 30 декабря. Это было ужасно. Остался жив. Вот и весь результат трех сегодняшних попыток перейти фронт.

Завтра попытаться опять?

В дверь постучали. Прислушался. В стуке было что-то робкое. Решил открыть.

Вошел казак. Приземистый, с белесыми глазами, квадратным лбом, квадратным подбородком. В шинели. На погонах нашивки урядника. От усталости Шopoxoв все, что видел, воспринимал по частям. Отдельно лоб, отдельно

глаза, отдельно погоны.

Вошедший представился:

— Буринец Никита Мартьянович.

— Кто вы будете? — спросил Шорохов.

Он сел к столу. То же самое сделал гость. Снял шапку, пригладил волосы, ответил:

— Урядник Десятой конной бригады. В прошлом — из охраны вагона номер триста тридцать четыре, — он оглянулся, добавил вполголоса. — Что в этом вагоне везли, думаю, знаете.

— Знаю, — подтвердил Шорохов. — Корпусную трофейную казну.

— Было — прошло. И забудь, — гость махнул рукой. — Казаки журавля в небе не любят.

— Вы-то прошлое не забыли, — Шорохов совершенно не знал, как говорить с этим человеком.

— Забыл бы. Не дают, — выдохнул гость.

Все в этом человек настораживало. Скуп на слова, хмур, напряжен. Вид такой, что ждать можно чего угодно: заплачет, выругается, выхватит нож, наган. Притом сказал, что урядник. Всего-то. А к столу без приглашения сел уверенно.

— Вам не дают забыть, что вы когда-то охраняли этот вагон? — спросил Шорохов. — Кто не дает?

— Агенты.

— Чьи? Откуда они тут взялись?

Гость молчал.

— Что вообще было в этом вагоне? Серебро? Золото?

— Было.

— Деньги? Иконы? Документы комиссара Барышникова?

— Эти-то документы сразу с казачьим разъездом в Новочеркасск ушли.

Сказал о себе, что урядник, а знал про такое, о чем и Мамонтов, пожалуй, впервые в открытую заговорил только на чествовании в "Европейской"!

— Все же, в каком вы звании? Честно. Ваша фамилия действительно Буринец?

Гость не ответил.

— Вы сказали: "Эти-то документы сразу ушли", — на слове «эти-то» Шорохов сделал ударение. — Значит, среди захваченного у красных, были еще какие-то?

— Были. В ящиках, сундуках.

— Банковские книги, векселя?

— Не только. Особенно, если о личном достоянии командира корпуса говорить.

— Хотите сказать, что в том вагоне было еще и личное имущество командира корпуса?

— Оно отдельно там было. Чтобы смешивать, этого командир не допускал. И сейчас не допускает. Не стану грех на душу брать.

— Какой же тут грех?

— Не скажите… Свое — чужое мешать негоже. Стадо коров из имения барона фон Роопа в Ничжнечирскую гнали, я, хотя в той же команде ехал, а как бы отдельно. Приказ такой был.

— Что вы везли?

— Обычное. Сундуки. Супруга Константина Константиновича в этой станице живет. Так вот, ей… Потом было еще — несгораемый ящик в ту же Нижнечирскую сопровождал. Но вместе с командиром корпуса, когда он на отдых ездил. Тот ящик командир всегда с собой возит. Он и сейчас при нем. Тяжеленный, а что в него вместишь? Портфельчик, не больше.

— Откуда вы знаете?

— Знаю.

— Вы личный порученец командира корпуса? Теперь во всяком случае. Или им были?

Гость молчал.

— Что вас заставило придти ко мне?

— К вам сейчас любой казак придти готов.

— Почему?

— Вы генералу Хаскелю служите.

— Сказали о себе — урядник, а имя называете высокое, к тому же иностранное.

— Это имя в корпусе сейчас любой знает. Верят: только через него можно трофейную казну в корпус вернуть. Но у меня-то дело иное, — он наклонился к Шорохову через стол. — Убить меня хотят. Спрашиваете: "Что заставило придти?" Любого заставит.

— И кто? Вы их видели?

— Не видел.

— Откуда страх?

— Сведения обо мне собирают.

— Может из любопытства. Вы сразу: "Убить".

— Чувствую. Душа не обманет.

— А что еще вы знаете о трофейной казне? Вы бумаги из того, командирского ящика своими глазами видели? Говорите: хотят убить. Вместе подумаем, выход найдется.

— Все вам здесь сказать? — гость озадаченно покосился на Шорохова. — Не-ет. Только, если отсюда меня заберете. Как сопровождающего. Подскажу: через полковника Родионова. Думаю, вам не откажет. Уверен даже. Там уж если… В Ростове, Екатеринодаре… И не вам, простите, повыше… Тогда скажу. И есть что, — Буринец тяжело поднялся с табуретки, приложил к груди руку, поклонился. — Не упустите: завтра под вечер генерал Абрамов в отпуск по болезни отбывает. Не худо бы к его команде пристроиться. Но дело тонкое. На ближайшие сутки всякий выезд и выход только по личному приказу командира корпуса. Через полковника Родионова действовать надо.