Нерон - Александр Кравчук

Посланцы армян (тех, разумеется, которые держали сторону римлян) сообщили императору именно об этом последнем повороте событий: страна в руках Тиридата и парфян!

В Риме едва не началась паника. Парфяне были грозными врагами. Любой ребенок в Риме знал, что столетие назад, в 53 году до нашей эры, они нанесли страшное поражение армии триумвира Марка Кассия в Северной Месопотамии. Лет через пятнадцать они захватили Сирию и Малую Азию; их с трудом удалось вытеснить. Парфянский поход Марка Антония в 38 году до нашей эры закончился поражением. Со времен императора Августа угроза вторжения со стороны парфян уменьшилась, однако объяснялось это не военными успехами римлян, а внутренними раздорами в парфянском царстве; императорская дипломатия сумела хорошо сыграть на этом в своих целях. Теперь положение могло решительно измениться: парфяне, казалось, переходили в наступление. А тем временем на римском троне — неопытный юноша! Как сможет он справиться с тяготами большой войны и ловушками политической игры коварных восточных деспотов?

Несомненная заслуга Сенеки и Бурра была в том, что, действуя энергично, они успокоили охваченный паникой народ и, кроме того, отдалили непосредственную опасность войны. Они убедили маловеров в самой империи и врагов у ее границ, что хотя император и очень молод, но у него имеются опытные и мудрые советники.

Был объявлен дополнительный набор в восточные легионы. Обратились к Антиоху, властителю Коммагены в восточной части Малой Азии, и к царю Агриппе, правящему значительной частью Иудеи. Эти владения в Иудее Агриппа получил в предыдущем году благодаря милостям Клавдия: новый император также проявил к нему благосклонность, дав ему два города у Генисаретского озера и один округ за Иорданом, укрепив тем самым позиции царя, который был известен, как и вся его семья, своей преданностью Риму, владел же он страной, где то и дело вспыхивали беспорядки.

В районе горного Евфрата располагались два небольших вассальных государства: по правому берегу реки — Малая Армения, по левому — Софена. В первом посадили теперь царя Аристобула, во втором — Сохема. Аристобул доводился близким родственником Агриппе и происходил из Иудеи. Своему царствованию в государстве, столь далеком от родных мест, он обязан был тому, что его предки благодаря бракам оказались связаны с армянской династией и даже управляли страной, правда недолго. Отдавая ныне им Малую Армению и Софену, римляне демонстрировали народам у Евфрата, что способны награждать верных людей, и укрепляли границу на опасном участке.

Но в основном они оставили на прежних должностях всех наместников восточных провинций, так как не решились производить такого рода перемещения в столь напряженную пору. Итак, легатом Сирии остался Уммидий Квадрат, прокуратором же Иудеи — Антоний Феликс. Зато назначили нового легата провинции Каппадокии и Галатии в Малой Азии. Это были естественные становища для намеченного похода в Армению, либо же, в случае наступления парфян, — район возможного отпора. Поэтому власть должен здесь держать в руках хороший военачальник. Избрали на это место Гнея Домиция Корбулона.

Весь Рим приветствовал и одобрял это назначение. Корбулон прославился уже семь лет назад, будучи наместником провинции Нижней Германии, или нынешней Бельгии и части Голландии. Тогда он разгромил германские племена из-за Рейна, которые опустошили морские побережья Галлии. Он намеревался направиться в глубь Германии, но Клавдий запретил ему это. Корбулон был известен как военачальник староримской суровой школы, жесткий блюститель дисциплины. Когда отменили поход в Германию, он приказал своим солдатам копать судоходный тридцатипятикилометровый канал между Мозелем и Рейном, опасаясь, что бездействие может ослабить дисциплину легионов. Впрочем, полководца подчиненные чтили уже за один его вид: он был могучего роста, обладал мощным голосом и вообще походил на Геркулеса.

Едва из Рима были отданы все эти приказы и распоряжения, как пришло доброе известие: парфяне добровольно ушли из Армении! Это произошло потому, что вспыхнул мятеж в одной из подчиненных парфянам стран. Однако военные приготовления прерывать не стали, так как положение продолжало оставаться неясным, парфянское вторжение могло повториться, ведь — что самое важное — Тиридат по-прежнему держался за Армению и считал себя законным царем этой страны.

Известие об успешном обороте дел на Востоке дошло до Рима в начале 55 года. Год вообще сулил самое благоприятное будущее. Титул консула, в ту пору уже чисто почетный, принял сам император; его коллегой на этом посту оказался Луций — Антистий. Нерон был назначен консулом первый раз, но лишь на два месяца. Ибо во времена империи, по обыкновению, за год сменялось несколько пар консулов. Первая пара, начинавшая год, именовалась consules ordinarii[27], следующая же — consules suffecti[28]. Римляне стремились к тому, чтобы таким высоким почетом было отмечено наибольшее количество сенаторов.

Однако знаменательным фактом сочли не то, что император вступил в должность консула, а с виду незначительное, связанное с этим моментом событие. Первого января состоялись традиционные торжества: вступавшие в этот день на должность приносили присягу, ручаясь соблюдать все законы предыдущих властителей и правящего ныне императора. Когда Антистий начал произносить последние слова присяги, Нерон тотчас остановил его. Тем самым он дал понять, что считает своего коллегу абсолютно равным себе по должности и власти. Жест, в сущности, ничего не значил, но он был благороден; аристократия приветствовала его как новое свидетельство скромности императора и его доброй воли в сотрудничестве с сенатом.

Хорошие новости с Востока стали причиной того, что сенат осыпал властителя почестями, словно отступление парфян было его заслугой. Устроили благодарственные молебны и дали право императору носить в такие дни одеяние триумфатора, а также совершить торжественный въезд в столицу, приняли решение установить изваяние Нерона в храме Марса Мстителя, притом такого же размера, что и скульптура самого божества. Эта последняя честь была очень многозначительна, поскольку означала, что Нерон — равноправный с богом обитатель этого храма.

В этот период цезарь дал новые свидетельства своего великодушия, вернув сенаторское достоинство Плавтию Латерану. Его устранили из сената семь лет назад по обвинению в том, что он является любовником Мессалины. Обвинение было несправедливым, но отчасти основывалось на том, что Латеран, юноша с видной статью, вероятно, обращал на себя внимание распутной императрицы. Реабилитируя Латерана, Нерон вновь щегольнул прекрасной речью — разумеется, творением Сенеки. В ней, как и в других, произнесенных в то же время речах, неизменно повторялся один и тот же мотив: основой новой власти есть и будет милосердие.

Это была в ту пору любимая мысль Сенеки. Идеального властителя, по его мнению, должна отличать прежде всего мягкость и милосердие. Философ начал писать трактат на эту тему.

Акте

К числу самых доверенных своих друзей Сенека причислял Аннея Серена. Они были родственниками, но по-настоящему их сблизил интерес к философии. Ввиду единства взглядов и увлечений значительная возрастная разница ничего не значила.

Еще во время армянского кризиса Сенека доверил другу сложную и деликатную миссию: он должен срочно влюбиться в вольноотпущенницу по имени Акте; это красивая, милая и кроткая девушка, родом из провинции Азии, она принадлежала императору Клавдию, который предоставил ей свободу, поэтому ее полная фамилия ныне Клавдия Акте.

Предложение было удивительное, особенно из уст философа-стоика, беседующего с представителем того же самого, столь аскетического направления. Оно выглядело тем удивительнее, что эта любовь должна быть показной! Ей надлежало служить прикрытием, за которым мог разыгрываться настоящий роман. Несмотря на это, Серен взялся за эту довольно сомнительную роль. Он понимал, что игра ведется на крупную ставку. И хотя стоики учили, что с одинаковой мерой следует подходить как к незначительному, так и крупному проступку, Серен решил, что в этом случае надо мыслить более широкими категориями. Необходимо решиться на меньшее зло, чтобы спасти вещи более значительные.

Тем же, кто в действительности любил Акте, был Нерон. Он не мог открыто проявлять своих чувств. И не только потому, что был женат; ведь ни для кого не составляло тайны, что Нерон не живет с Октавией. Когда однажды ему сделали замечание, что он пренебрегает женой, он резко ответил:

— Пусть удовлетворится одеждой супруги!

Не Октавии опасался Нерон, но матери, полной подозрений, жестокой, стремящейся не выпускать сына из-под своего влияния. Ненависть Агриппины могла послужить для девушки смертным приговором.