Путешествие в Лилипутию - Джонатан Свифт

Я сказал Кульбюль, что готов способствовать приобретению приличествующего таким намерениям особняка, а ей же придется поискать девиц, готовых посвятить себя сему благородному занятию. Она после недолгих размышлений ответила, что события последнего времени изменили некоторые ее взгляды, и теперь она вряд ли с прежним воодушевлением сможет заниматься тем, чем занималась до встречи со мной. Я не настаивал – ведь я и сам не без содроганий душевных делал эти предложения моей возлюбленной.

Я с нетерпением считал дни, оставшиеся до намеченного убытия, а пока занимался подготовкой моего плавательного средства к нелегкому походу. Испытания прошли успешно – лодка более не текла, однако тяжелые весла натирали мне руки, а потому я решил обустроить лодку еще и мачтой, на которой можно было бы закрепить парус – для этого у меня были мое одеяло и подстилка, служившая когда-то занавесом в театре. На обустройство мачты ушло еще три дня, и наконец все было готово.

На сердце у меня было тяжело, поскольку я так и не сообщил еще Кульбюль о своих намерениях и не знал – стоит ли это делать вообще. Я склонялся к тому, чтобы оставить ей золотую монетку и убыть по-английски, не прощаясь. Этой монетки ей вполне хватило бы на несколько лет, а там при ее сноровке и хорошеньком личике она наверняка не пропала бы – нашла бы своего спутника в жизни, родила бы детишек и, может, вспоминала бы меня время от времени добрым словом. К сожалению, все вышло не так.

В один из дней меня посетил сам правитель Блефуску – Макук XIII. Я сообщил ему, что днями буду готов к походу на Лилипутию, и блефускуанские моряки скоро будут торжествовать. Довольный правитель, потирая руки, сообщил мне, что я после совершения подвига буду награжден высшим орденом Блефуску. Я заранее выразил ему признательность и заверил, что не пожалею живота на службе великому и славному народу Блефуску.

Усыпив таким образом бдительность властей, я целиком и полностью погрузился в приуготовления к скорому отплытию. Впрочем, подготовка была необременительна, поскольку сводилась главным образом к созерцанию звезд на ночном небе и прокладке по ним предположительного курса моего утлого суденышка к торговым путям, где возрастала возможность встретить корабль. А еще я возносил молитвы Господу и призывал свою удачу, которая до недавнего времени сопутствовала мне во всех моих похождениях. Да и сам факт моего пребывания в Лилипутии и Блефуску можно было назвать немалой удачей – кому еще, кроме меня, довелось побывать в этих краях и описать их с такой беспристрастностью?

За день до намеченного моего убытия случилось несчастье: пропала Кульбюль. Сколько я ни искал мою славную лилипуточку – все без толку. Я звал ее, ломал в отчаянии руки, умолял Господа вернуть мне мою возлюбленную – тщетно! Видимо, ее смыла волна и унесла в бескрайний океан, где она обрела вечный покой.

Скорбь моя была ни с чем не соизмерима. Я даже подумывал – не отказаться ли мне от моих планов покинуть Блефуску, не остаться ли на сем несчастном острове, чтобы всю жизнь оплакивать эту безвременную утрату. Целый день провел я в безутешных размышлениях. И лишь вспомнив, что назавтра назначена операция по похищению лилипутского флота, я принял решение: в мои планы никак не входило нарушение сложившегося баланса сил, я больше не собирался вмешиваться в распри двух враждующих держав, а потому, как только звезды вспыхнули на небе и луна проложила по воде серебристый путь, я столкнул лодку в воду, сделал несколько шагов в воде, разгоняя мое суденышко, потом навалился животом на борт и перебросил ноги внутрь. Сев за весла, я принялся мощно грести, и вскоре злосчастный остров навсегда скрылся за горизонтом. Но я не остановился – держа курс на юг, делал один мощный гребок за другим: ведь впервые за долгое время я оказался в среде, отвечавшей моим размерам: лодка, весла, океан, к тому же я испытывал потребность утомить себя тяжелым трудом гребца, чтобы забыть о моем горе. Я греб, пока хватало сил, и лишь когда весла стали валиться из рук, я втащил их в лодку, уложил вдоль борта и, укрывшись своим лоскутным одеялом, растянулся на днище и сразу же заснул, вручив свою судьбу морским ветрам и течениям.

Спал я плохо, ворочаясь на жестком и сыром днище. Меня мучили кошмары – мне снилось, будто меня поглощает морская пучина, будто, забыв о своей прежней междоусобной вражде, меня окружают толпы лилипутов и блефускуанцев, поражая тысячами стрел из своих луков. Мне виделись впавшие в раж сотни и тысячи крошечных женщин, гроздьями виснущих на мне, требующих своей доли плотских радостей; я отдирал их от себя и швырял в бушующее море, однако на место сброшенных неизвестно откуда прибывали новые и новые, они открывали свои крохотные рты в требовательном комарином писке, скидывали с себя платья, подбирались к моему причинному месту, тщетно пытаясь привести его в чувство. Потом откуда ни возьмись явился Хаззер. В руках он держал огромное по лилипутским меркам ведро, а на физиономии у него гуляла наглая ухмылка. «Сейчас мы тебя подоим, Куинбус Флестрин, – произнес он зловещим голосом, прозвучавшим на удивление громко для такой тщедушной фигурки. – А ну-ка, крошки, за дело!» (Забегая вперед, скажу, что Божьим промыслом после того несчастного сна мне более не доводилось видеть сего дьявола в лилипутской плоти.) Словно полчища муравьев поползли по моему телу, устремляясь к его средостению, которое удивительным образом сместилось к моему паху. Я закричал диким голосом и проснулся.

Солнце стояло уже довольно высоко. Море было спокойным. Моя лодчонка, влекомая неведомым течением, двигалась по водной поверхности. Меня мучила жажда, я достал из-под досок один из припасенных мною блефускуанских бочонков и отпил немного – воду нужно было беречь: кто знает, сколько еще суждено носиться мне по этим безбрежным просторам.

Придя окончательно в себя и поняв, где нахожусь, я испытал облегчение: кошмар сновидения был гораздо хуже суровой реальности и даже возможной гибели в морской пучине. Но погибать я вовсе не собирался. Сориентировавшись по солнцу, я понял, что неведомое течение несет меня на юго-запад, то есть именно в том направлении, в каком я и предполагал двигаться. Поэтому я решил не тратить сил, утруждая себя работой гребца, а предаться размышлениям о пережитом, подвести итоги моего многомесячного пребывания в земле маленьких людей, которые несмотря на свои размеры не уступают нам по накалу страстей, по умению любить и ненавидеть. Я и не догадывался, что подводить итоги рано, потому что мне еще предстояло кое-что узнать о лилипутах.

Не знаю, доведется ли кому-нибудь после меня оказаться в Лилипутии. Но если это случится (а к тому же при более благоприятных, чем мои, обстоятельствах), то я прошу передать этому маленькому народу глубокое уважение Куинбуса Флестрина, память о котором наверняка сохранится и в новых поколениях, – слишком уж заметным событием в лилипутской истории я стал. Позволю себе сравнить мое пребывание в Лилипутии с падением огромного небесного камня, след от которого долго, если не навсегда, остается на земле. Не менее глубокий след остался и в моем сердце, которое до сего дня кровоточит, когда я вспоминаю о тех веселых и одновременно печальных днях, что я провел в этой стране.

Предаваясь этим мыслям, я скользил взглядом по бескрайней морской глади – ничто не нарушало ее однообразия. Меня вдруг охватило отчаяние ввиду безбрежности этого простора и моей собственной ничтожности перед этим огромным пространством. Я закрыл глаза, чтобы не видеть этой безграничности и немного прийти в себя. Перед моим мысленным взором возникли потерявшиеся теперь в морских просторах островки, на которых расположились Лилипутия и Блефуску, я снова видел крохотные фигурки, слышал тонкие голоса. «Куинбус Флестрин, ах, Куинбус Флестрин, какой же ты большой и глупый!» – слышал я голосок моей милой Кульбюль. «Бедная моя Кульбюль», – подумал я и снова услышал ее голос: «Да открой же ты глаза и посмотри на меня!». Я вздрогнул и открыл глаза. Передо мной на днище лодки стояла маленькая фигурка – такая знакомая и такая желанная. Я протер глаза, полагая, что галлюцинирую, – такое нередко случается с моряками, долго не видевшими берега. Видимо и я стал жертвой такого болезненного состояния. Но фигурка передо мной улыбалась, махала мне рукой и даже разговаривала. «Подставь мне ладошку, Куинбус Флестрин, и поднеси к себе поближе».

Нет, это был не мираж, не сон наяву – на днище стояла живая Кульбюль, неведомо каким образом оказавшаяся со мной в лодке. Я протянул руку, ощутил на своей ладони ее босые ножки, и только после этого у меня не осталось никаких сомнений в том, что я не сплю. Тем не менее, я пребывал в полном недоумении, рассеявшемся лишь после рассказа Кульбюль, который был прост и очевиден; как же я, спрашивал я себя, зная Кульбюль, не предугадал, что она, решившаяся ради меня преодолеть пролив между Лилипутией и Блефуску, не остановится перед тем, чтобы последовать за мной и в края для нее неизвестные. А она, предчувствуя мои возражения, не стала спрашивать моего согласия, а, поняв, что день пришел и я собираюсь навсегда оставить ее, просто пробралась в лодку, решив отправиться со мной в неизвестность, и если будет суждено, то и погибнуть. Я не мог не восхищаться беззаветной любовью этой отважной маленькой крохи, которая бросила все – дом, родителей, отечество ради неопределенного будущего со мной.