Седьмой крест. Рассказы - Анна Зегерс

— Восемнадцать марок, идет? — сказал лодочник Георгу.

— Я сказал — двадцать, — отвечал Георг. Он опустил глаза, боясь, как бы его не выдал их блеск.

Лодочник ощупывал материю.

— Прочная? — спросил он.

— Очень, — сказал Георг. — Но только не слишком теплая. Вот такая шерстяная лучше греет.

— Невеста мне каждый год такие вяжет.

— Значит, любит, — сказал Георг.

— Хочешь меняться?

Георг прищурился, как бы соображая.

— Примерь, хочешь?

— Идем в уборную, — сказал Георг. Он предоставил смеющимся смеяться: они не должны знать, что на нем нет рубашки.

Когда обмен состоялся, Георг скорее побежал, чем пошел, следуя течению Рейна. Важно выпрямившись, лодочник вышел в новой куртке из уборной и направился к стоявшим у перил; одной рукой он подбоченился, другую поднял для приветствия, и его широкое лицо ясно выражало уверенность в том, что он еще раз кого-то ловко надул.

Остаться в ней все равно было бы опасно, думая Георг; но и менять — тоже опасно.

Ну, как вышло, так и вышло.

Вдруг кто-то рядом окликнул его:

— Эй! — С ведерком и удочками за ним шел, подпрыгивая, Щуренок, легконогий, словно мальчонка. — Куда вы направляетесь? — спросил он.

Георг показал прямо вперед:

— Все прямо по берегу Рейна.

— А разве вы не здешний?

— Нет, — оказал Георг. — Я здесь лежал в больнице. Я иду к родным.

Щуренок сказал:

— Если мое общество не обременит вас… Уж очень я человек компанейский.

Георг промолчал. Он еще раз искоса взглянул на Щуренка. Ему с детства приходилось бороться против какого-то странного и тревожного чувства, охватывавшего его, если у человека не все оказывалось в порядке — какой-нибудь вывих в мыслях или в душе или физический недостаток. Только Валлау окончательно излечил его от этого чувства: «Вот тебе живой пример, Георг, как человек может до этого дойти». И мысли опять привели его к Валлау. Неукротимая тоска овладела им. Всей моей теперешней жизнью обязан я ему, думал Георг, даже если бы мне сегодня пришлось умереть!

Щуренок же продолжал болтать:

— А вы уже были здесь на днях, видели этот большой праздник? Все-таки очень чудно. А вы были здесь во время оккупации? Как они тогда скакали по улицам на своих серых конях, эти марокканцы! А какие плащи у них красные! Французы — те совсем другое пятно на картине города, эдакий голубовато-сизый туманец. Чего вы так бежите, разрешите спросить, вы хотите еще сегодня попасть в Голландию?

— Разве это дорога в Голландию?

— Сначала вы попадете в Момбах, где едят одну спаржу. Ваши родственники там живут?

— Дальше вниз.

— В Буденгейме? В Гейдесгейме? Они крестьяне?

— Отчасти.

— Отчасти… — повторил Щуренок.

«Отделаться мне от него? — размышлял Георг. — Но как, черт побери? Нет, всегда лучше вдвоем-втроем… Тогда тебя скорее примут за здешнего». Они миновали разводной мостик над плотовой пристанью.

— Господи, как в обществе время-то бежит, — констатировал Щуренок, словно кто-то обязал его торопить время.

Георг посмотрел вдаль, за Рейн. Там, на острове, совсем неподалеку, стояли в ряд три низеньких белых домика, они прижались к воде. Что-то в этих домиках, из которых средний напоминал мельницу, показалось ему знакомым и манящим — словно там жил кто-то, кто был ему мил. Вытянувшись над островом, перекинулся к дальнему берегу железнодорожный мост. Они миновали его начало, где стоял часовой.

— Красивый мост, — похвалил Щуренок. Георг последовал за Щуренком, который сошел с дороги и зашагал по луговине. Один раз тот остановился и понюхал воздух. — Орешник! — Щуренок нагнулся и собрал несколько орехов в свое ведерко. Георг искал торопливо и судорожно давил орехи каблуком. Щуренок засмеялся: — Да вы, видно, обожаете орехи!

Георг постарался овладеть собой. Он был весь в поту и очень утомлен. Не может же в конце концов этот проклятый Щуренок вечно бежать рядом с ним. Должен же он начать удить где-нибудь.

— Там видно будет, — сказал тот, когда Георг наконец осторожно спросил его.

Начался ивняк, напомнивший Георгу Вестгофен. Тревога Георга все росла.

— Вот! — сказал Щуренок.

Георг остолбенел. Они стояли на косе. Перед ними направо и налево бежал Рейн, «дальше» идти было некуда.

Когда Щуренок увидел изумленное лицо Георга, он рассмеялся.

— А вот я вас и надул, а вот я вас и провел! Зачем так торопились!

Он положил на землю удочки и ведерко и потирал себе ляжки.

— А у меня, по крайней мере, компания была!

Он не подозревал, что секунду назад был на волосок от смерти. Георг отвернулся и здоровой рукой прикрыл лицо. Сделав над собой невероятное усилие, он спокойно сказал:

— Что ж, до свиданья.

— Хайль Гитлер! — отвечал Щуренок.

Но в этот миг ветки ивняка раздвинулись, из них вышел полицейский с усиками и прядью на лбу и весело сказал:

— Хайль Гитлер, Щуренок! Ну, покажи-ка мне свое разрешение на рыбную ловлю.

Щуренок сказал:

— Так я ведь не ужу.

— А твои удочки?

— Так они всегда со мной, как у солдата ружье!

— А ведерко?

— Вы загляните-ка в него. Три орешка.

— Щуренок, Щуренок! — вздохнул полицейский. — Ну, а вы? У вас есть документы?

— Это мой друг, — сказал Щуренок.

— Тем более, — сказал полицейский или собирался сказать, так как Георг, сделав как бы случайно несколько шагов к ивняку, вдруг пошел быстрее, а затем побежал, раздвигая ветки. — Держи! — заорал полицейский, отнюдь не добродушно и шутливо, а уже совсем по-полицейски. — Держи! Держи!

И оба они пустились бежать за ним, полицейский и Щуренок. Георг пропустил их мимо. Как отвратительно все это отдавало Вестгофеном — и поблескивающие лужи, и ивняк, и свистки, и бешеное биение сердца, которое сейчас его выдаст. На той стороне реки, совсем близко, была купальня: балки, омываемые водой, и между ними плот.

— Вот он! — крикнул Щуренок.

Теперь раздались свистки на берегу, не хватало только сирены. Хуже всего эта проклятая слабость — колени словно из ваты — и ощущение нереальности всего происходящего, оттого что все это не может случиться с человеком наяву, это как в страшном сне, когда, несмотря ни на что, бежишь и бежишь. Он упал плашмя — на рельсы, как только потом заметил. Оказывается, он попал на территорию фабрики. Из-за стены доносилось однообразное жужжание ремней, но уже не было ни свистков, ни криков.

— Конец, — сказал он, сам не зная, что разумеет под этим — конец ли его силам или его слабости. Без единой мысли ждал он некоторое время какой-нибудь помощи извне, или какого-то пробуждения, или чуда. Но чуда не произошло, и помощь извне тоже не пришла. Он встал и пошел дальше. Он выбрался на широкую улицу с двумя рядами рельсов; улица была пустынна, по сторонам ее тянулись не ряды домов, а отдельные фабричные здания. Решив, что берег теперь охраняется, он снова углубился в город. Сколько часов потеряно! Как она ждет, думал он, пока наконец не сообразил, что ведь это глупость. Лени никак не может ждать, она ничего не знает. Никто не поможет, никто не ждет. Неужели действительно нет никого, кто бы ждал, кто бы помог? Его рука болела — он опять упал на нее; аккуратная, чистая повязка вся в грязи.

На маленькой площади, куда краем выходил главный рынок, закрывались палатки. Перед трактиром остановилась вереница грузовиков. Георг вошел, разменял монету в пятьдесят пфеннигов и, сев за столик, спросил стакан пива. Его сердце делало такие скачки, словно внутри было страшно много места. Но при каждом скачке оно пребольно ушибалось. Долго я этого не выдержу, додумал он. Часы — может быть, дни — нет.

Человек, сидевший за соседним столиком, пристально посмотрел на него. Он будто уже встречался сегодня с этим субъектом? Опять, опять мечись туда и сюда, как бешеная собака, ничто тебе не поможет. Ну же, Георг!

И в трактире и перед ним было довольно много народу, приезжие и торговцы с рынка. Он внимательно рассматривал их. Вон молодой человек помогает пожилой женщине при погрузке. Когда тот подошел к груде корзин, Георг направился к нему.

— Послушайте! Как фамилия этой женщины, там наверху, в кузове?

— Этой лохматой? Фрау Биндер.

— Значит, она самая, — сказал Георг, — я должен ей кое-что передать.

Он постоял возле корзин, пока был запущен мотор. Затем подошел к грузовику. Подняв голову, он спросил женщину:

— Вы ведь фрау Биндер?

— А что такое? Что такое? — спросила женщина недоверчиво и удивленно.

Георг устремил на нее решительный взгляд.

— Пустите-ка меня на минутку наверх, — сказал он, — я дорогой расскажу вам, мне туда же! — Машина отъехала. Георг крепко вцепился в борт. Очень медленно, со всякими отступлениями, начал он плести что-то насчет больницы, насчет каких-то дальних родственников.