Мандарины - Симона Бовуар

— Потому что это путешествие разочаровало тебя.

— О! Знаешь, я многого и не ждала.

— А ведь были хорошие моменты.

— Могли бы быть и еще. — Холодная голубизна ее глаз потеплела. — Брось этих старых мечтателей, мы не за этим сюда приехали. Давай погуляем. Повеселимся, пока живы.

Он пожал плечами.

— Ты прекрасно знаешь, веселиться не так-то просто.

— Попробуем. Большая прогулка в горы, это ведь неплохо, ты же любишь разъезжать. А все эти собрания, расследования, они нагоняют на тебя тоску.

— Конечно.

— Ну и? Что тебя заставляет делать вещи, от которых тебя тошнит? Это что, призвание?

— Сама подумай: могу ли я объяснить им, этим бедным старикам, что их несчастья никого не интересуют, что Португалия слишком мала, что всем на нее плевать? — Анри с улыбкой склонился над Надин. — Разве я могу?

— Ты можешь позвонить им, сказать, что заболел, и мы рванем в Эвору.

— Это причинит им боль, — сказал Анри. — Нет, я не могу.

— Скажи лучше, что не хочешь, — отрезала она.

— Хорошо, — сказал он нетерпеливо, — не хочу.

— Ты еще хуже, чем моя мать, — проворчала она, уткнувшись носом в песок.

Анри вытянулся во весь рост рядом с ней. «Повеселимся». Раньше он умел веселиться; ради тех радостей, которые он изведал когда-то, он, не задумываясь, пожертвовал бы мечтами старых конспираторов. Анри закрыл глаза. Он лежал на другом пляже с женщиной с золотистой кожей в цветастой пляжной юбке, самой красивой из женщин — Поль; пальмы раскачивались у них над головами, и сквозь тростник они смотрели, как входят в море отягощенные своими платьями, своими накидками, своими драгоценностями толстые смеющиеся еврейки; а ночью они иногда подглядывали за арабскими женщинами, которые отваживались войти в воду, закутавшись в свои покрывала-саваны; либо пили густой кофейный сироп в тавернах на римском фундаменте; или садились на базарной площади, и Анри курил кальян, беседуя с Амуром Харсином; потом они возвращались в комнату, полную звезд, и падали на кровать. Но часы, о которых Анри вспоминал теперь поистине с ностальгией, были утренние часы, он проводил их на террасе гостиницы, между голубизной неба и знойным запахом цветов; в прохладе нарождающегося дня, в полдневном жару он писал, и когда цемент у него под ногами становился горячим, он наконец, одурманенный солнцем и словами, спускался в тень патио выпить ледяной анисовки. Сюда он приехал искать небо, олеандры, бурные воды острова Джерба{44}, усладу проведенных за разговорами ночей, а главное, прохладу и жар утренних часов. Почему он не находил того жгучего и нежного вкуса, которым прежде была отмечена его жизнь? А между тем он так стремился к этому путешествию, целыми днями ни о чем другом не думал; целыми днями ему грезилось, что он лежит на солнце, на песке; и вот теперь он здесь, есть и солнце, и песок: это внутри у него чего-то недостает. Он уже толком не знал, что означают старинные слова: счастье, удовольствие. У нас всего пять чувств, и они быстро притупляются. Взгляд его томился скукой, скользя до бесконечности по этой голубизне, не перестававшей быть голубой. Хотелось проткнуть ее атлас, разорвать нежную кожу Надин.

— Становится прохладно, — сказал он.

— Да. — Внезапно она прильнула к нему; сквозь ее блузку он чувствовал у своей груди ее юные обнаженные груди. — Согрей меня.

Он тихонько оттолкнул ее.

— Одевайся. Пора возвращаться в деревню.

— Боишься, что нас увидят? — Глаза Надин блестели, щеки слегка порозовели; но он знал, что губы ее остаются холодными. — Что, ты думаешь, с нами могут сделать? Нас побьют камнями? — спрашивала она, пытаясь возбудить его.

— Вставай, пора возвращаться.

Она давила на него всей своей тяжестью, и ему трудно было противиться желанию, которое дурманило его; ему нравились ее юная грудь, ее прозрачная кожа; если бы она согласилась отдаться наслаждению, вместо того чтобы резвиться в кровати с нарочитым бесстыдством... Она наблюдала за ним с полузакрытыми глазами, рука ее спускалась к полотняным брюкам.

— Дай я... дай себе волю.

Ее рука, губы были искусны, но он ненавидел уверенное торжество, которое читал в ее глазах всякий раз, как уступал.

— Нет, — сказал он. — Нет. Не здесь. И не так.

Он высвободился и встал; блузка Надин лежала на песке, и он набросил ее ей на плечи.

— Почему? — с досадой спросила она и добавила, растягивая слова: — Может, на свежем воздухе это было бы чуть забавнее.

Он стряхнул песок, прилипший к его одежде.

— Я вот думаю, станешь ли ты когда-нибудь женщиной, — прошептал он притворно-снисходительным тоном.

— О! Видишь ли, женщины, которые любят заниматься любовью, уверена, что таких не найдется и одной на сотню: они просто прикидываются из снобизма.

— Ладно, не будем ссориться, — сказал он, протягивая ей руку. — Пошли. Мы купим тебе пирожных и шоколада, ты съешь их в машине.

— Ты обращаешься со мной как с ребенком, — обиделась она.

— Нет. Я прекрасно знаю, что ты не ребенок. И понимаю тебя лучше, чем ты думаешь.

Она с недоверием взглянула на него, легкая улыбка тронула ее губы.

— О! Я не всегда тебя ненавижу, — молвила она.

Он чуть сильнее сжал ее руку, и они молча зашагали к деревне. Смеркалось; лодки возвращались в порт: быки вытаскивали их на берег. Деревенские жители смотрели, стоя или сидя кружком. Рубашки мужчин, широкие юбки женщин были расцвечены веселыми красками: но эта веселость застыла в мрачной неподвижности; черные платки обрамляли окаменевшие лица; глаза, устремленные к горизонту, ни на что не надеялись. Ни одного движения, ни единого слова. Можно было подумать, что на их языки наложено заклятие.

— Они вызывают у меня желание кричать, — сказала Надин.

— Думаю, они тебя даже не услышали бы.

— Чего они ждут?

— Ничего. Они знают, что ждать нечего.

На главной площади слабо теплилась жизнь. Шумели ребятишки; сидя на краю тротуара, вдовы погибших в море рыбаков просили милостыню. Первое время Анри с Надин с гневом смотрели на богачек в шикарных мехах, величественно отвечавших нищим: «Наберитесь терпения!» Теперь они сами убегали, как воры, когда к ним протягивались руки: их было слишком много.

— Купи себе что-нибудь, — сказал Анри, остановив Надин у кондитерской. Она вошла; два бритых мальчика уткнулись носами в стекло; когда она

вышла с бумажными пакетиками в руках, они закричали. Надин остановилась.

— Что они говорят? Он заколебался.

— Что тебе повезло, ты можешь есть, когда голодна.

— О!

Резким движением она бросила им в руки набитые пакеты.

— Нет. Я дам им денег, — сказал Анри. Она потащила его.

— Оставь, они отбили у меня аппетит, эти паршивые сопляки.

— Ты хотела есть.

— Говорю тебе: больше не хочу.

Они сели в машину и какое-то время ехали молча.

— Надо было поехать в другую страну, — произнесла Надин сдавленным голосом.

— Куда?

— Не знаю. Но ты-то должен знать.

— Нет, и я не знаю, — ответил он.

— Должна же быть какая-то страна, где можно жить, — сказала она и вдруг расплакалась.

Он смотрел на нее с изумлением: слезы Поль были естественны, словно дождь; но видеть плачущую Надин было так же неловко, как если бы он застал врасплох рыдающего Дюбрея. Анри обнял ее за плечи и притянул к себе:

— Не плачь. Не плачь.

Он гладил ее жесткие волосы; почему он не сумел заставить ее улыбаться? Почему на сердце у него так тяжело? Надин вытерла слезы и шумно высморкалась.

— А ты был счастлив в молодости? — спросила она.

— Да, был.

— Вот видишь!

— Ты тоже, тоже когда-нибудь будешь счастлива.

Ему следовало сильнее прижать ее к себе и сказать: «Я сделаю тебя счастливой». В эту минуту у него было такое желание: минутное желание взять обязательство на всю жизнь. Он ничего не сказал. И вдруг подумал: «Прошлое не возвращается; прошлое не вернется».

— Венсан! — Надин ринулась к выходу. Венсан в форме военного корреспондента, улыбаясь, махал рукой. Поскользнувшись на каучуковых подошвах, Надин удержалась, ухватившись за руку Венсана. — Привет!

— Привет путешественникам! — весело сказал Венсан и присвистнул от восхищения: — Какая ты нарядная!

— Настоящая дама, а? — отвечала Надин, поворачиваясь во все стороны: в меховом манто, чулках, туфлях она выглядела элегантной и почти женственной.

— Дай-ка мне! — сказал Венсан, хватая огромный вещевой мешок, который Анри волочил за собой. — Это что, труп?

— Пятьдесят килограммов жратвы! — отвечал Анри. — Надин снабжает свою семью; целая проблема, как их дотащить до набережной Вольтера.

— Никакой проблемы, — с торжествующим видом заявил Венсан.

— Ты украл джип? — спросила Надин.

— Ничего я не украл.

Он решительно пересек вокзальный двор и остановился перед маленькой черной машиной.