Франциск Ассизский - Дмитрий Мережковский

LXXXIV

Если назначение Римской церкви, Камня Петрова, – стоять неподвижно, быть в равновесии, в статике, то назначение святых – быть в динамике, – равновесие нарушать, двигать: вот почему между святыми и Церковью кажущаяся вечная борьба, – действительное, вечное согласие. Между св. Франциском и Римскою церковью тоже.

В тяжбе этой оба невинны, святы оба, Франциск и Церковь. Но происходит все-таки ужасное, – то самое, о чем скажет Франциск, умирая: «О, если бы знали братья обо мне все, – как пожалели бы они меня!» Pater Seraphicus, Отец Серафимский, великий Святой, Франциск, будет Святою Римскою Церковью распят.

«О, простенький – глупенький! куда ты идешь? О, simplicione, quo vadis?» – на этот вопрос папы, наместника Петра, мог бы ответить Франциск так же, как Господь отвечает Петру:

иду в Рим, чтобы снова распяться,vado Romam iterum crucifigi.

LXXXV

Папскими наместниками Братства Меньших уничтожены, в 1222 году, через тринадцать лет по основании Братства, слова Господни, бывшие в первом Уставе 1209 года:

Ничего не берите с собою в дорогу: ни посоха, ни сумы, ни хлеба, ни серебра (Лк. 9, 3).[227]

«Братья-наместники думают Господа и меня обмануть», – скажет об этом Франциск.[228] «Если мы признáем, что жить по Евангелию есть дело невозможное, то мы Христу поругаемся», – мог бы он напомнить «обманщикам» слова кардинала Колонны.

В тело Серафима распинаемого это первый гвоздь, а вот и второй. В 1230 году, буллой папы Григория IX, бывшего наместника Братства, Quo elongati, – все «Завещание» св. Франциска зачеркнуто, – уничтожено дело всей жизни его; как бы на вопрос его: «Можно ли жить по Евангелию?» Римская Церковь ответила: «Нельзя».[229]

Так будет после смерти Франциска; так же почти было и при жизни его. И пусть даже мысль противопоставить Церкви Евангелие никогда ему не приходила на ум, – мог ли, в сердце его, не шевельнуться вопрос: «Всегда ли учение Церкви совпадает с Евангелием?»

Ста лет не пройдет по смерти Франциска, как буллой папы Иоанна XXII, около 1318 года, сказано будет о ближайших и вернейших учениках Святого: «Две Церкви воображают они: плотскую… порабощенную богатствам, церковь римских пап, и свою, духовную, будто бы свободную, в бедности».[230] Кажется, нельзя точнее выразить все учение Иоахима о двух Церквах, – Римской и Вселенской. В духе того же учения изобразит Данте, в первой Песне «Ада», поединок Римской «Волчицы», Lupa, с «Гончею» Духа, Veltro (имя это, может быть, криптограмма-тайнопись «Вечного Евангелия»: v-avg-EL. e – T – с – R – n – о = VELTRO).[231]

Тайнописью veltro связан с Иоахимом неразрывно. Если тело «Божественной комедии» – от св. Фомы Аквинского, то весь дух ее – от Иоахима. – Eduard Boehmer. II Veltro (In Deutsche Dante geselschaft. Jahrbuch 1867. B. 2. Leipzig, 1869. S. 363–366). – Paulus Stephanos Cassel. II Veltro, der Retter und Richter in Dante's Hölle. Berlin, 1890. P. 25–26. L. F. Guelfl. L'allegoria fondamentale del poema di Dante. Firenze, 1910. – Giovanni Papini. Dante vivant; traduit de 1'italien par Juliette Bertrand. Paris: Grasset [1934]. P. 222–223.]

«Третьего завета Предтеча – Иоахим, а Мессия – Франциск; Братство Меньших будет Вселенскою Церковью», – скажет, в 1254 году, четверть века спустя по смерти Франциска, опять один из его вернейших учеников.[232] «Римскою церковью воздвигнуто ныне такое же точно гонение на Меньших Братьев, как некогда Синагогой Иудейской – на учеников Христа; когда же гонение достигнет крайней степени, то Римская Церковь рушится», – скажет через полвека по смерти Франциска другой из учеников его вернейших.[233] Если бы узнал об этом учитель, то воскликнул бы, вероятно, с ужасом не меньшим, чем Иоахим: «Да не будет, да не будет, да не будет сего! Absit, absit, absit hoc!»[234]

Но так же мог бы ужаснуться Франциск и от слов Господних: «Только одно Братство твое осталось у Меня во всем мире, и с ним последний свет потухнет!»[235]

«Церковь освободится от римского ига, Ecclesia liberabitur a jugo servitutis illius», – сказано будет на Иоахимовой родине, в Калабрии, два века после Иоахима, полтора века после Франциска и за четверть века до Лютера.[236] Это и значит, по Иоахиму: только Церковь «освобожденная», в Третьем Царстве Свободы, будет Церковью Вселенской – не Двух, – Отца и Сына, а Трех, – Отца, Сына и Духа.

LXXXVI

Это уже не «Преобразование» – «Реформация», а «Переворот» – «Революция». Иоахим начал ее; продолжал, сам того не зная и не желая, Франциск. Это нечто бесконечно большее, чем Реформация, и более для Римской Церкви опасное, потому что не рушащее ее извне, а взрывающее изнутри; это пожар от того огня, о котором сказано:

огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтоб он уже возгорелся! (Лк. 12, 49).

Люди погасили этот пожар. Надо ли было гасить? Нет, не надо. И уж во всяком случае, не надо было это делать так, как сделали. «Я столько же думаю о Третьем Царстве Духа, сколько о пятом колесе в телеге, quantum de quinta rota plaustri», – скажет один из учеников св. Франциска, через двадцать лет по смерти учителя.[237] Если в наши дни телега человечества так страшно увязла в крови и грязи, то, может быть, потому, что и для нас все еще «пятое колесо» в этой телеге, – Дух.

LXXXVII

«Кажется, мы, дети Франциска, пропитаны до мозга костей духом отделения» (от Римской церкви), – признается, в наши дни, один историк Братства, сам – дитя Франциска.[238] Меньше хотеть отделиться от Церкви, больше подавлять «дух отделения в себе и в других», чем это делает Франциск, – кажется, нельзя. «Сам Господь внушил мне такую веру в пастырей Святейшей Римской Церкви, что, если бы они и гнали меня, я все-таки пошел бы к ним». Но если бы не его гнали, а Того, с Кем он, – пошел ли бы к ним все-таки? И что значит: «рушащийся дом Мой обнови, Франциск»? Кем и отчего рушится дом Божий? На эти вопросы не отвечает Франциск, а может быть, и не слышит их вовсе. Чтобы не видеть слишком страшного и очевидного «там, где каждый день продается Христос» (пусть и везде продается, но там, в Церкви, это страшнее, чем где-либо), – чтобы этого не видеть, он и ослепляет себя – «оглупляет».

Мог ли бы понять Франциск, почему назван Павел «возмутителем всесветным» (Д. А. 17, 6) и почему сам Иисус распят за то, что «возмущал народ» (Лк. 23, 5)? Очень вероятно, что если бы и мог, то не захотел бы; чтобы не видеть и этого, ослепил бы себя – «оглупил».

LXXXVIII

Самая черная точка этого ослепления – в жизни Франциска загадка темнейшая – передача им власти над Братством отъявленному плуту и негодяю, брату Илье Кортонскому.

«Именем святого послушания приказываю, per lo merito della santa ubbedienza»,[239] – вот, кажется, магическое слово, которым свяжет Франциска, по рукам и ногам, чтобы отдать его в руки ставленнику своему, брату Илье, папский викарий, верховный наместник Братства, кардинал Уголино, будущий папа Григорий IX, один из умнейших и благороднейших людей Римской церкви, искреннейший друг св. Франциска и сам почти святой. Как же это могло случиться, – вот загадка.

Кто такой брат Илья? Великий «приобретатель-собственник», великий «делец», «спекулянт», по-нашему, «вор», по-тогдашнему. Первый увидел он в братстве Нищих выгоднейшее «торговое дело» и начал его, вероятно, еще при жизни Франциска, а кончит уже по смерти его, когда на собранные – краденые деньги от постройки великолепной Ассизской базилики, богатейшей могилы Прекрасной Дамы, Бедности, и возлюбленного ее, св. Франциска, заживет как владетельный князь, в богатстве и роскоши. Когда же, отлученный от Церкви, заключит против нее союз с императором Фридрихом, «апокалипсическим Зверем», как назовет его папа Григорий IX, тот самый кардинал Уголино, что поставил брата Илью папским наместником в Братстве, то не будет уже никакого сомнения, что брат Илья продал душу дьяволу.[240]

Как бы воплощенный дьяволом смех над св. Франциском – дьявола с «игрецом Божьим» игра; как бы исполнившееся над сыном проклятье отца, – вот что такое брат Илья в жизни Франциска. Сын восстал на отца, честного «собственника», Пьетро Бернардоне и покорился плуту; честного отца возненавидел и вора возлюбил. «Матерью» своей называл Блаженный брата Илью», – вспоминает легенда.[241]

Что же все это значит? Чем такого Святого очаровал такой негодяй? Кажется, ключ и к этой загадке в жизни Франциска – все в том же его глубочайшем признании: «О, если бы люди знали обо мне все, как бы они пожалели меня». Больше, чем за то, что происходит между ним и Церковью, пожалели бы его, может быть, за то, что происходит в нем самом.

Самое в нем жалкое и неизвестное людям знал только один человек, – брат Илья. Кто кого знает, тот тем и владеет. Вот почему Франциском владел, как никто, брат Илья. Кажется, есть на это глухой намек и в легенде.