Новый Мир ( № 10 2013) - Новый Мир Новый Мир

Неподалеку послышался шум двигателя. Галлюцинация, подумал Танич, опускаясь на колени. Господи, попросил он, может, ты и больное чудовище, но вдруг нет, и тогда, умоляю, помоги Дианочке, спаси ее, я никогда не просил за себя, меня невозможно спасти, но за нее прошу: подари ей жизнь полную радости смысла. Я давно растерял эту детскую радость и не чувствую направления, я иду вместе с другими угрюмыми тенями кривыми тропками к пропасти забвения, а она пускай шагает по прямой дороге в будущее, ощущая вблизи тепло дружеских рук и биение любимого сердца… Он опустил голову.

— Танич, это ты?

Танич сморгнул налипший на ресницы снег. Рядом стоял уазик. Из кабины выглядывал бородатый водитель. Танич не помнил его, но кивнул.

— Здорово, дружище. Ты чего расселся? Залазь, подброшу до города.

Он протянул Таничу руку и помог забраться в кабину. Танич стучал зубами от холода. Водитель вручил ему фляжку: «Выпей». Танич выпил.

Глава восьмая

Чуркин передумал быть атеистом. В православии нашлись плюсы, о которых он прежде не задумывался. Чуркин посещал маленькую церковь на углу Ленина и Социалистической. Ему нравилось слушать бормочущий голос священника, нравился сводчатый потолок в булавках желтого света, нравился запах горящих свечей и старушка в красном платке, которая продавала молитвенники: она всегда ласково здоровалась с Чуркиным и улыбалась ему кровоточащим ртом. Во время служения Чуркин вставал в сторонке, слушая священника. Его охватывало чувство причастности к чему-то важному. Пару раз он попадал на чужие крестины и с нежностью и благоговением смотрел, как плачущих младенцев окунают в купель и как счастливые родители фотографируют таинство или снимают его на камеру.

Дома Чуркин заходил в Интернет и до изнеможения спорил с противниками православия на различных форумах. В четыре утра с трудом отрывался от монитора. Вытаскивал из дедушкиного портсигара недобитый бычок. Курил. Ему было одиноко. Тишина пустой квартиры давила. В одну из таких ночей Чуркин услышал стук. Наверно, у соседей, решил Чуркин, и затянулся. Стук повторился. Чуркин вздрогнул и уронил окурок. Определенно, стук доносился из спальни. Чуркин схватился за голову. Дядя, позвал слабый детский голос, вынесите горшок, из него плохо пахнет. Чуркин встал, не зная, бежать ему или остаться. Он надеялся, что безумие прошло вместе с визитом Антонины Палны, но оно никуда не делось: сначала он нафантазировал детские трупы в мусорных пакетах, а теперь слышит голос ребенка в пустой комнате. Он поднял тлеющий окурок и толкнул дверь в спальню — заперто. Порывшись в кармане, он вынул портсигар и раскрыл его. В горке табачного пепла лежал ключ. Чуркин взял его, нерешительно повертел в руках и отпер дверь. Тусклый свет сочился из заросшей пылью люстры. Воздух был такой спертый, что першило в горле. Взгляд Чуркина уткнулся в наглухо заколоченное окно. Он вспомнил, что сам забил его досками, чтоб негодная девчонка не могла позвать на помощь. Девочка стояла перед ним бледная, худая, с выпирающими под грязной кофточкой ребрами. Она протягивала ему горшок, который Чуркин дал ей, чтоб она справляла в него нужду. Девочка давно отчаялась и уже не просила, чтоб Чуркин отпустил ее домой. Чуркин вспомнил, как она кричала и царапалась прежде, пару месяцев назад, когда он только похитил ее. Чтоб она издавала поменьше звуков, ему приходилось связывать ее и заматывать рот грязной тряпкой. Всякий раз, когда он приближался, она норовила укусить его, и Чуркин бил ее за это по лицу, но не сильно, а в воспитательных целях. Когда она вела себя хорошо, он угощал ее конфетами и клюквой, которую хранил в холодильнике. Девочка сильно любила клюкву. Со временем Чуркин и сам полюбил клюкву, покупал ее и ел тайком, чтоб девочка не видела, как он ест, а ей говорил, что клюква пропала из магазинов.

Чуркин медленно обвел взглядом обои, покрытые детскими рисунками и надписями, грязный пол с остатками гниющей пищи, неумытое лицо тощего ребенка. Каждый вечер он отпирал дверь, чтоб дать ей поесть и вынести горшок, а потом запирал и забывал до следующего вечера. Вот в чем выражается его безумие: он просто все забывает. Сейчас он выльет из горшка мочу и помоет его, даст ей чего-нибудь пожевать и снова забудет. Ему не надо помнить о негодной девчонке, которая за все эти дни так и не полюбила его. Он хотел, чтоб она признала его отцом, но она до сих пор помнит родителей. Он мог бы убить ее, но сложно решиться. Он выдумал гору детских трупов, а убить не смог. Вот она стоит перед ним, как всегда грязная, дурно пахнущая, с горшком в худых руках, так и хочется ударить ее посильнее, чтоб она, наконец, подохла, ненужная тварь. Он купил ей кучу игрушек, чтоб заслужить любовь, но она не играла ими. Она писала цветными карандашами гадости на обоях: «Хочу к папе и маме, хочу к папе и маме». «Да кто тебе позволит вернуться к папе и маме, маленькая пакость?» — кричал на нее Чуркин. Он забрал у нее карандаши, поломал их и выбросил. Она царапала мерзкие слова на обоях ногтями. Чуркин ненавидел ее за это. Впрочем, в последнее время она больше спала, свернувшись калачиком на полу. Может, надеялась скрыться от его гнева в своих снах.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Чуркин.

— Хорошо, — ответила девочка.

— Может, тебе что-нибудь нужно?

Она покачала головой.

— Домой хочешь?

Она промолчала.

Чуркин разозлился:

— Хочешь, маленькая тварь, я же вижу, что хочешь, но молчишь.  Обмануть меня вздумала, да?

В глазах девочки мелькнул испуг. Она заслонила лицо руками и прошептала: «Нет-нет-нет», а Чуркин стоял перед ней, большой и злой, как чудовище. Она выронила горшок, и он покатился в угол. Смотри, что ты натворила, заорал Чуркин, все вылилось, и так всю комнату провоняла, бери тряпку и вытирай, чего стоишь? Он толкнул ее, и девочка упала. Пока она возила тряпкой по полу, Чуркин решил выйти на площадку, чтоб подышать свежим воздухом. На площадке он столкнулся с крупным мужчиной в куртке, вывернутой наизнанку. Мужчина внимательно разглядывал дверь соседней, пустующей квартиры, которая давно стояла на продаже, но никто не хотел ее покупать.

— Вы пришли осмотреть квартиру? — спросил Чуркин и сразу понял, как нелепо прозвучал вопрос: кто станет осматривать квартиру в четыре утра. Он застыл от нехорошего предчувствия. Мужчина повернул к нему розовое, гладкое лицо и осмотрел с головы до ног. Чуркин сжимал в пальцах сигарету и хлопал себя по карманам в поисках спичек. Мужчина протянул ему зажигалку. Чуркин прикурил от трепещущего огонька. Рука у него дрожала, и он чуть не уронил сигарету.

— Вы боитесь? — вкрадчиво спросил мужчина.

Чуркин попятился.

— Не уходите, — попросил мужчина. — Я хочу перекинуться с вами парой слов. — Он говорил тихо, едва шевеля губами, и Чуркину показалось, что это не он, а дом разговаривает с ним, скрипя дверями пустых квартир, скрежеща разбитой плиткой, хлопая рамами пыльных окон, между стеклами которых навеки замурованы сухие тельца комаров и мух.

— Зачем мне с вами говорить? — сдавленно поинтересовался Чуркин.

Мужчина придвинулся:

— Но люди должны разговаривать, верно? Как иначе понять, что у ближнего на уме?

— Я не хочу с вами говорить, — пробормотал Чуркин.

— Я так долго вас искал, а вы не хотите? — удивился мужчина.

Чуркин уперся спиной в холодную стену:

— Не хочу.

Мужчина внимательно разглядывал вжавшегося в стену Чуркина. Чуркин, не найдя поблизости пепельницы, затушил окурок о стену и переступил порог. Странный мужчина подошел ближе. Пока Чуркин думал, как бы половчее захлопнуть дверь у него перед носом, мужчина просунул ногу в щель между дверью и притолокой. Чуркин хотел закричать: может, соседи услышат и придут на помощь, но вспомнил о девочке, которая вытирает пол в спальне, и тихо попросил: уйдите, пожалуйста. Странный гость не уходил. Он с любопытством разглядывал обстановку в квартире. Чуркин следил за его действиями, как заяц, попавший в капкан. Мне было так одиноко, сказал мужчина, так страшно существовать в пустоте, где не слышно голосов и звуков природы. Я жил там, где на зыбком грунте не видно следов, потому что нет никого, кто бы мог их оставить. Мой путь освещали мертвые звезды, дарившие холодный свет каменным мирам, лишенным подобия жизни; обломки сухого льда и базальта тянулись до самого горизонта, как следы тысячелетних бурь, которые никому не страшны, потому что никого нет и не будет. Я видел черные лучи, пронизывающие вселенную, видел огонь, пожирающий пространство изнутри, видел тысячи неживых глаз, которые глядят в бесконечность, не отрываясь; в них тишина этой вселенной, и я в центре этой тишины, навеки один, навеки сам... вы можете себе представить такую жизнь?